– Аллах спас меня его руками!
– Омар увековечил имя вашего отца, – да будет с ним благословение божье! – в «Меликшахских звездных таблицах».
– А мне… посвятил он хоть строчку?
– Да, Омар Хайям не пишет хвалебных касыд. Но ведь не пишет и злых сатир. А мог бы, при его-то ядовитости. И на том спасибо. Он у нас особый человек, и пусть останется таким. Нет в мире силы, способной его переделать. Если юный наш государь пригреет его, в народе скажут: «Царевич Санджар – правитель благородный и благодарный». Вы слышали отзыв гостей: «Весь мир знает Омара Хайяма». Они ждут. Что мы им скажем? «Мир не знает, какой он человек, – он такой, сякой»? Мир, ваше высочество, необъятен, и то, что для нас тут страшно, для них там смешно. Нам могут ответить: «Значит, вы еще не научились ценить поэтов по их труду и таланту. Это со временем может обернуться для вас бедой. Знайте хоть это». Они разнесут о нас по земле нелестный слух…
– Плевать мне на них! – Санджар свирепо сдвинул брови.
– Нет, все же лучше прослыть в грядущих веках добрым покровителем поэтов, чем их гонителем и притеснителем.
«Прослыть в грядущих веках»… Это решило все.
– Хорошо, – кивнул Санджар. – Можешь выдать ему из своих средств пять тысяч динаров.
– Дозволит ли государь сделать мне это? – улыбнулся довольный Фахр.
– Дозволяю! Я потом, когда-нибудь, возмещу тебе этот расход.
– Государь щедр и великодушен. Теперь – вот о чем речь. Когда его приведут, вы должны будете, чтобы начать беседу, что-нибудь сказать ему.
– Я ему скажу: «Все слуги при мне, – почему ты один где-то бродишь?»
– О нет, ваше высочество! Простите. Так может сказать недалекий эмир Аргуш своему ничтожному стихоплету. Царю не следует так говорить. Причем кому? – Омару Хайяму. Да еще при посторонних. Нужно будет сказать нечто яркое, веское, в духе его четверостиший. Соответствующее обстановке как по содержанию, так и по словесному выражению. Строго, но не оскорбительно. Доброжелательно. Давайте подумаем вместе, что мы скажем ему…
Он предстал перед ними спокойный, внимательный, в простой небогатой одежде. Ничем непримечательный человек. Но скромность отнюдь не умаляла его значительности, – напротив, она подчеркивала эту значительность, происходя как раз от нее.
– Я недоволен вами, учитель! – отчеканил Санджар. Он затвердил это все наизусть, и теперь с удовольствием произнес, понимая всю важность момента: – Когда звезда государя восходит к зениту, его главный звездочет обязан быть при нем. А вы заставляете вас искать.
Он выжидательно откинулся в золоченое кресло.
«Горе мне, – „испугался“ Омар равнодушно. – Ишь, как завернул. Натаскал его Фахр».
– Зенит, – сказал поэт задумчиво. Взглянул вверх, опустил голову, вздохнул. – Ведь он – не один. Так не бывает, чтобы ты ушел, а зенит остался где-то позади. Иди по земле тысячу верст, пять, десять тысяч верст, находись в огромной толпе или будь совсем одинок, – всегда, на каждом шагу, у тебя над головой будет зенит, а под ногами – азимут. Зенит и азимут – там, где ты. Выходит, ты и есть средоточие мира. Ты, человек…
Иноземцы многозначительно переглянулись. Визирь Фахр побелел. Он не ожидал такого оборота. Ломая голову над фразой, которую должен был произнести Санджар при встрече с поэтом, визирь посчитал «зенит» своей блистательной находкой, как нечто незыблемое, строго определенное, не подлежащее обсуждению. И вдруг злосчастный зенит шатнулся и покатился в пропасть. Если Санджар поймет…
Но царевич радостно воскликнул:
– Значит, зенит всегда надо мной?
– У каждого – свой зенит, – тонко, очень тонко, почти неуловимо, усмехнулся Омар. – То, что для одного – зенит, для другого – точка чуть выше горизонта.
В это Санджар вникнуть не мог.
– Что касается звезд, – продолжал поэт так же ровно, бесстрастно, – то как звездочет я теперь царям бесполезен.
– Почему? – свирепо вскинулся Санджар.
– Я больше не вижу звезд, государь, – аллах за грехи наказал меня резким ослаблением зрения. Астролябия ныне в моих руках – все равно, что флейта в лапах обезьяны. Так что пусть юный, но мудрый наш государь великодушно, истинно по-царски, простит меня, недостойного, если я, несчастный, в силу этого печального, как осенняя ночь, обстоятельства, не смогу, при всем своем горячем, как солнце, желании, находиться при нем неотлучно, как старый верный пес.
«Мы тоже умеем загнуть, если надо…»
Его напряженный, пристальный, искательно-постигающий взгляд убедил царевича, что у поэта и впрямь что-то неладно с глазами. Санджар огорченно обернулся к Фахру.
– Жаль, – вздохнул визирь. – Но все мы в божьих руках. Почтенный Омар верой и правдой служил, пока мог, вашему великому отцу, – да будет душа его в светлом чертоге аллаха!
Он выразительно посмотрел царевичу в глаза, сделал легкий, почти незаметный, скорее бровями, чем головой, кивок через плечо. Царевич понял:
– Награди его!
По знаку визиря слуга вынес через плечо тяжелый кожаный кошель.
– Пусть учитель не сочтет пять тысяч динаров суммой, слишком малой за его былую службу султану и дружбу с моим родителем, – да не угаснет над ними двумя свет божьей правды!
– Не сочту, – хмуро сказал Омар. – Без единого фельса дома сижу.
Он не мог позволить себе встать в гордую позу, как Фердоуси и Беруни, – и свысока отказаться от награды. Слишком много лет, сил душевных и знаний отдал Омар грозному роду Сельджукидов! Он ничего им не должен, – они ему должны.
Эмир Аргуш, между тем, увидев, что визирь отошел от царевича, шепнул Санджару на ухо, чтобы насолить утонченно-вышколенному придворному:
– Лукавый перс позорит ваше высочество, стараясь показать иноземцам, что визирь щедрее царя…
Как всякий неотесанный, малограмотный, но заносчиво-притязательный человек, наделенный к тому же хоть какой-то, пусть невеликой властью, он всем нутром терпеть не мог тех, кто выше по уму, образованию и воспитанию.
К его тупому удивлению, царевич, вместо того, чтобы мстительно затаиться, крикнул звонко, с обидой:
– Визирь! Ты хочешь прослыть более щедрым, чем сам государь? Казначей! Предоставь поэту от нашего царского имени десять тысяч золотых…
Ох! Когда мы перестанем зависеть от каприза правителей?
Увидев у ног груду золота, Омар сокрушенно пожал плечами:
– Зарежут меня, если в городе узнают, какой я теперь богатый. Я возьму, государь, с дозволения вашего, с собой сотни две или три, остальное же… велите позвать саррафа и обменять всю сумму на чеки.
– Действуй, – приказал царевич визирю. Ему нравилось повелевать.
Много ели, много пили. Пели. Омар, захмелев, читал свои стихи, – о вине, о любви, не касаясь опасных тем:
Дай вина! Здесь не место пустым словесам.
Поцелуи любимой – мой хлеб и бальзам,
Губы пылкой возлюбленной – винного цвета,
Буйство страсти подобно ее волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51