Англичан ждали с часу на час, заслон перед городом был слабый.
Сдав Йоганнесбург 31 мая, Бота двинул свою армию на северо-восток, к железной дороге Претория – Лоренцо-Маркес: пора было организовать оборону этой коммуникации, ставшей для буров важнейшей; на ней стояла новая столица Трансвааля – Махадодорп. Войска Деларея отошли на север западнее Претории. Для прикрытия главнокомандующий оставил лишь отряд йоганнесбургской полиции и коммандо Ковалева, передав ему двенадцать пушек.
Боевой арьергард расположился на отрогах Витватерсранда, у станции Ирена. Место было не очень удачное, оно простреливалось с недалеких холмов, но выбирать уже было не из чего…
Прихватив с собой Антониса Мемлинга и Каамо, Петр Ковалев объезжал позиции. Надо было договориться о взаимодействии с начальником отряда йоганнесбуржцев, уточнить у артиллеристов количество боеприпасов, выбрать наилучшие пути отхода.
День был пасмурный. Облака волочились над самой землей. Вздыхал и попыхивал на станции паровоз – готовился утащить в Преторию последний железнодорожный состав.
Земляные работы на позициях шли вяло, окапывались буры нехотя. Сказывались измотанность и то, что люди знали: бою быть недолгому, все равно столицы, по существу, уже нет. Только бы прикрыть отход своих… Может быть, поэтому Петр обратил внимание на бура, который быстро и старательно рыл себе индивидуальный окоп. Поодаль стояла его лошадь; видно, бур был приблудный, решил воевать самостоятельно.
– Почему ваш конь не в укрытии? – подъехав, спросил Петр довольно резко.
Бур выпрямился, отер с лица пот, ответил неохотно:
– А он мне уже ни к чему. Вырою вот себе ямку и отсюда – ни на шаг… Спичка найдется?
Опершись руками на край окопа, он подтянулся и сел, доставая из штанов трубку. Одну ногу ему заменяла деревяшка. Что-то знакомое почудилось Петру в его лице.
– О, Франс Брюгель! – подъехал приотставший Антонис Мемлинг. – Здравствуй, старина.
– Здравствуй, Мемлинг, – отозвался бур равнодушно.
– Куда же ты со своей культей?
Брюгель недовольно покосился на него, огрызнулся:
– Стрелять я не культей буду!
И тут Петр вспомнил, где видел его. Это был хозяин того постоялого двора, в котором Петр останавливался в свой первый приезд в Преторию.
– Вы не брат Гуго Брюгеля?
За Франса ответил Мемлинг:
– Брат, родной брат… Слушай, дядя Франс, здесь жена Гуго и его внук, твой тезка. Может, хочешь их повидать?
– Зачем? Пусть они делают свое дело, я сделаю свое.
– Ты один приехал сюда?
– Я-то один, да таких, как я, здесь сотни две.
Приглядевшись, Петр заметил, что и верно, буры на склоне этого и соседних холмов незнакомые. Так же деловито и спокойно, как Брюгель, они готовились к своему последнему бою на подступах к родному городу.
– Антонис, поговори с людьми. Человек сто надо бы перевести на левый фланг, там у нас жидковато.
– Переведу, коммандант. – Мемлинг тронул коня. – До свиданья, дядя Франс.
Петр молча поклонился и отъехал…
Разговаривая с артиллеристами, он шагах в пятистах от батареи увидел санитарные палатки. Откуда им быть? Медиков с его коммандо не было.
– Это русские из санитарного отряда, – объяснил один из артиллеристов. – Доктор Иван.
«Давыдов», – смекнул Петр.
У палаток его встретила Елена Петровна, обрадовалась:
– Петр Никитич? Славно-то как! Мы вас так часто поминаем с Иваном Николаевичем! – И пожаловалась: – Упрямец, ох какой он упрямец! Ведь наши все уже собираются домой, указание получено, выехали из Претории вместе с правительством Крюгера. А Давыдов уперся – жаждет, видите ли, защищать уже павшую столицу.
Жаловаться-то она жаловалась, а втайне гордилась. В ближней палатке негромким сипловатым голосом кто-то напевал по-русски:
Сынов у меня семеро,
Двоих уж нет в живых,
А за свободу борются
Пять юных остальных.
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Горишь ты вся в огне…
Откинув полог, из палатки выглянул Давыдов с недомотанной лентой бинта в руках и тут же, на полуслове оборвав песню, бросился к Петру:
– Здравствуйте, голубчик! Что же это вы земляков забываете? – Протянул руку и Каамо: – Мое почтение, наш юный друг. Извините, по-русски-то, чай, не понимаете?
– Кто не понимать? – Каамо даже обиделся. – Я понимать. Земляк – Россия. Друг. Я перьмень уметь стряпать.
– Ей-богу? – удивился Давыдов. – Молодчина!.. Елена Петровна, чем будем потчевать гостей? Перьмень мы едва ли сообразим, а вот что-нибудь попроще…
– Не беспокойтесь, Иван Николаевич, не до угощений, – сказал Петр. – Мы ведь мимоходом. Увидал я палатки ваши – удивился. Как это вы здесь очутились?
Давыдов нахмурил белесые бровки:
– Чему ж тут, батенька, удивляться? Я врач военный. Где бой…
– Но ведь ваш санитарный отряд, – перебил Петр, – готовится к отъезду на родину.
– Однако-с еще не уехал, и догнать его я всегда успею.
На станции прощально взревел паровоз, и, отдуваясь, тронул поезд – лязгнули буфера, застучали колеса. Елена Петровна замерла, прислушиваясь, потом снова принялась бесшумно и сноровисто хлопотать по своему санитарному хозяйству. Давыдов тоже прислушался и повторил:
– Успею. – Круто меняя тему, сказал уже с улыбкой: – А приятно все же от негра в далекой Африке услышать русскую речь!
Каамо его понял:
– Я русски разговаривать другом. Петыры, Димитыры разговаривать.
– Кстати, – повернулся Давыдов к Петру, – столько я наслышан о вашем Димитрии, а вы так и не удосужились, милейший, познакомить меня с ним. Сожалею весьма.
– Что поделаешь, Иван Николаевич, не всегда мы вольны распорядиться собой и своим временем. Дмитрий наш недавно вернулся… из странствий. А позавчера вот привез жену из Йоганнесбурга. Ее отец взорвал свой рудник и сам погиб. Дмитрий теперь подле нее. Переживает.
Они помолчали.
– Да, – раздумчиво и сдержанно сказал Давыдов, – война, – и, нахмурившись и, видимо, забывшись, начал бубнить все ту же песенку:
Под деревом развесистым,
Задумчив, бур сидел…
– Что это такое вы все напеваете? – заинтересовался Петр.
– А?.. Да так, знаете, привезли из России песенку. Всех-то слов я не запомнил, от коллег мельком слышал. «Трансваль, Трансваль, страна моя!..» Вот поди ж ты – такие слова, а рождены где? В России! Примечательно?
Елена Петровна, возле палатки протиравшая хирургический инструмент, откликнулась негромко:
– Отзывчивое у России сердце. До всех народов нашему дело есть.
Каамо напряженно вслушивался в разговор.
– Кстати, о народах, – с улыбкой повернулся к Петру Давыдов. – Давно хотел я поинтересоваться: те зулусы, которые у нас с Еленой Петровной на излечении были, – куда вы их подевали?
– Чака и Мбулу?
– Вот-вот.
– Они ушли от нас. Отправились в свои леса.
– Кому же они теперь, интересно, служат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Сдав Йоганнесбург 31 мая, Бота двинул свою армию на северо-восток, к железной дороге Претория – Лоренцо-Маркес: пора было организовать оборону этой коммуникации, ставшей для буров важнейшей; на ней стояла новая столица Трансвааля – Махадодорп. Войска Деларея отошли на север западнее Претории. Для прикрытия главнокомандующий оставил лишь отряд йоганнесбургской полиции и коммандо Ковалева, передав ему двенадцать пушек.
Боевой арьергард расположился на отрогах Витватерсранда, у станции Ирена. Место было не очень удачное, оно простреливалось с недалеких холмов, но выбирать уже было не из чего…
Прихватив с собой Антониса Мемлинга и Каамо, Петр Ковалев объезжал позиции. Надо было договориться о взаимодействии с начальником отряда йоганнесбуржцев, уточнить у артиллеристов количество боеприпасов, выбрать наилучшие пути отхода.
День был пасмурный. Облака волочились над самой землей. Вздыхал и попыхивал на станции паровоз – готовился утащить в Преторию последний железнодорожный состав.
Земляные работы на позициях шли вяло, окапывались буры нехотя. Сказывались измотанность и то, что люди знали: бою быть недолгому, все равно столицы, по существу, уже нет. Только бы прикрыть отход своих… Может быть, поэтому Петр обратил внимание на бура, который быстро и старательно рыл себе индивидуальный окоп. Поодаль стояла его лошадь; видно, бур был приблудный, решил воевать самостоятельно.
– Почему ваш конь не в укрытии? – подъехав, спросил Петр довольно резко.
Бур выпрямился, отер с лица пот, ответил неохотно:
– А он мне уже ни к чему. Вырою вот себе ямку и отсюда – ни на шаг… Спичка найдется?
Опершись руками на край окопа, он подтянулся и сел, доставая из штанов трубку. Одну ногу ему заменяла деревяшка. Что-то знакомое почудилось Петру в его лице.
– О, Франс Брюгель! – подъехал приотставший Антонис Мемлинг. – Здравствуй, старина.
– Здравствуй, Мемлинг, – отозвался бур равнодушно.
– Куда же ты со своей культей?
Брюгель недовольно покосился на него, огрызнулся:
– Стрелять я не культей буду!
И тут Петр вспомнил, где видел его. Это был хозяин того постоялого двора, в котором Петр останавливался в свой первый приезд в Преторию.
– Вы не брат Гуго Брюгеля?
За Франса ответил Мемлинг:
– Брат, родной брат… Слушай, дядя Франс, здесь жена Гуго и его внук, твой тезка. Может, хочешь их повидать?
– Зачем? Пусть они делают свое дело, я сделаю свое.
– Ты один приехал сюда?
– Я-то один, да таких, как я, здесь сотни две.
Приглядевшись, Петр заметил, что и верно, буры на склоне этого и соседних холмов незнакомые. Так же деловито и спокойно, как Брюгель, они готовились к своему последнему бою на подступах к родному городу.
– Антонис, поговори с людьми. Человек сто надо бы перевести на левый фланг, там у нас жидковато.
– Переведу, коммандант. – Мемлинг тронул коня. – До свиданья, дядя Франс.
Петр молча поклонился и отъехал…
Разговаривая с артиллеристами, он шагах в пятистах от батареи увидел санитарные палатки. Откуда им быть? Медиков с его коммандо не было.
– Это русские из санитарного отряда, – объяснил один из артиллеристов. – Доктор Иван.
«Давыдов», – смекнул Петр.
У палаток его встретила Елена Петровна, обрадовалась:
– Петр Никитич? Славно-то как! Мы вас так часто поминаем с Иваном Николаевичем! – И пожаловалась: – Упрямец, ох какой он упрямец! Ведь наши все уже собираются домой, указание получено, выехали из Претории вместе с правительством Крюгера. А Давыдов уперся – жаждет, видите ли, защищать уже павшую столицу.
Жаловаться-то она жаловалась, а втайне гордилась. В ближней палатке негромким сипловатым голосом кто-то напевал по-русски:
Сынов у меня семеро,
Двоих уж нет в живых,
А за свободу борются
Пять юных остальных.
Трансваль, Трансваль, страна моя,
Горишь ты вся в огне…
Откинув полог, из палатки выглянул Давыдов с недомотанной лентой бинта в руках и тут же, на полуслове оборвав песню, бросился к Петру:
– Здравствуйте, голубчик! Что же это вы земляков забываете? – Протянул руку и Каамо: – Мое почтение, наш юный друг. Извините, по-русски-то, чай, не понимаете?
– Кто не понимать? – Каамо даже обиделся. – Я понимать. Земляк – Россия. Друг. Я перьмень уметь стряпать.
– Ей-богу? – удивился Давыдов. – Молодчина!.. Елена Петровна, чем будем потчевать гостей? Перьмень мы едва ли сообразим, а вот что-нибудь попроще…
– Не беспокойтесь, Иван Николаевич, не до угощений, – сказал Петр. – Мы ведь мимоходом. Увидал я палатки ваши – удивился. Как это вы здесь очутились?
Давыдов нахмурил белесые бровки:
– Чему ж тут, батенька, удивляться? Я врач военный. Где бой…
– Но ведь ваш санитарный отряд, – перебил Петр, – готовится к отъезду на родину.
– Однако-с еще не уехал, и догнать его я всегда успею.
На станции прощально взревел паровоз, и, отдуваясь, тронул поезд – лязгнули буфера, застучали колеса. Елена Петровна замерла, прислушиваясь, потом снова принялась бесшумно и сноровисто хлопотать по своему санитарному хозяйству. Давыдов тоже прислушался и повторил:
– Успею. – Круто меняя тему, сказал уже с улыбкой: – А приятно все же от негра в далекой Африке услышать русскую речь!
Каамо его понял:
– Я русски разговаривать другом. Петыры, Димитыры разговаривать.
– Кстати, – повернулся Давыдов к Петру, – столько я наслышан о вашем Димитрии, а вы так и не удосужились, милейший, познакомить меня с ним. Сожалею весьма.
– Что поделаешь, Иван Николаевич, не всегда мы вольны распорядиться собой и своим временем. Дмитрий наш недавно вернулся… из странствий. А позавчера вот привез жену из Йоганнесбурга. Ее отец взорвал свой рудник и сам погиб. Дмитрий теперь подле нее. Переживает.
Они помолчали.
– Да, – раздумчиво и сдержанно сказал Давыдов, – война, – и, нахмурившись и, видимо, забывшись, начал бубнить все ту же песенку:
Под деревом развесистым,
Задумчив, бур сидел…
– Что это такое вы все напеваете? – заинтересовался Петр.
– А?.. Да так, знаете, привезли из России песенку. Всех-то слов я не запомнил, от коллег мельком слышал. «Трансваль, Трансваль, страна моя!..» Вот поди ж ты – такие слова, а рождены где? В России! Примечательно?
Елена Петровна, возле палатки протиравшая хирургический инструмент, откликнулась негромко:
– Отзывчивое у России сердце. До всех народов нашему дело есть.
Каамо напряженно вслушивался в разговор.
– Кстати, о народах, – с улыбкой повернулся к Петру Давыдов. – Давно хотел я поинтересоваться: те зулусы, которые у нас с Еленой Петровной на излечении были, – куда вы их подевали?
– Чака и Мбулу?
– Вот-вот.
– Они ушли от нас. Отправились в свои леса.
– Кому же они теперь, интересно, служат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90