Поближе к дому густо росли персики, фиговые деревья, виноград. За виноградником виднелся крааль, а неподалеку от него, в просторном загоне, разгуливали страусы.
Билке не было дома. Его жена, крупная, широкой кости молчаливая женщина, приказав слуге-негру накормить и напоить лошадей, пригласила гостей в дом. В полутемной комнате с маленькими, без стекол окнами было прохладно и пахло сушеными травами. Поставив на стол блюдо с вареным мясом, сыр и глиняный кувшин с виноградным вином, хозяйка вышла.
Вскоре появился и сам Билке, потный, пропыленный мужик с косматой бородой. Он был приветлив и рассказал, что объезжал поля. У него три участка по две с половиной тысячи моргов. Каждый можно объехать за час. Но ведь объехать мало – надо присмотреть еще, как там работают, не ленится ли черная скотина. Урожай, слава всевышнему, обещает быть хорошим. Свои негры не справляются с работой, пришлось нанять несколько сквоттеров.
Он жадно и много ел, прихлебывая вино из большой кружки, и все рассказывал о своем хозяйстве. Видно было, что соскучился по разговору. Конечно, ни Павлик, ни его спутник не были для Билке подходящими собеседниками, но хоть с кем-то надо поболтать человеку!
Павлик вручил ему посланный отцом массивный золотой медальон филигранной отделки. Билке тут же сообщил, что заказывал его в подарок жене. Скоро Мадлен исполнится пятьдесят, она вполне заслужила этот подарок. Конечно, безделица, но он может позволить себе это.
Потом Билке повел их показать своих страусов. Он завел их недавно, самому они были еще в новинку, и потому, наверное, об этих птицах он рассказывал особенно охотно.
Когда-то вельд был переполнен ими. Шакалы, можно подумать, питались исключительно яйцами страусов: так много было их в степи. Но с тех пор, как у европейских модниц появился спрос на перья этих птиц, страусы на южноафриканских равнинах изрядно поубавились в числе.
Они очень чутки, эти степные великаны. Негры, охотясь на страусов, обычно ползут к ним крадучись несколько километров. Вспугнут страусов и бегут, как ветер в бурю. Ноги мелькают – не различишь, будто и вовсе нету ног. Но ловить птиц перестали, их стали просто убивать. Пулями. Били самцов, черных, смоляных красавцев с пенно-белыми перьями в хвосте и на кургузых крыльях. А потом умные, предприимчивые люди догадались разводить страусов в неволе. Они легко приручаются. Вот и Билке завел страусов. И нисколько не раскаивается: эти перышки стоят хороших денег…
Спать в доме Билке, как и у всех фермеров, ложились с заходом солнца. На рассвете следующего дня хозяин, пожелав гостям доброго пути, отправился в поле. Вскоре выехали и Петр с Павликом.
– Богато живет, – окидывая взглядом владения Билке, молвил Петр.
– А в России хуже? Отец говорил, там у вас крестьяне имеют очень мало земли. Клочки какие-то. Я не понимаю: такая громадная страна…
Петр хмыкнул, сказал вызывающе:
– А много земли имеют здесь негры? Страна тоже ничего, подходящая.
– Так это же все-таки негры.
– Ну, и в России… у богачей земли хватает.
Павлик замолчал, обдумывая непонятный ответ. Молчал и Петр.
3
Подходил к концу февраль 1894 года. Пришла пора расставаться с гостеприимным домом Петерсонов, начинать самостоятельную жизнь.
Петр, задумавшись, присел на подоконник, Иван Степанович привычно прохаживался по кабинету.
В комнате стоял гулкий треск. Тяжелые брюхастые тела на прозрачных жужжащих крыльях летели и слепо ударялись о стекла окон – как крупные капли ливня. Шла саранча.
– Будет ей когда-нибудь конец? – сердито сказал Петр.
– Это, братец, пустяки, – добродушно отозвался Петерсон. – Нынче она, считай, стороной прошла. А бывает, хлынет – даже темно от нее, солнца не видно.
– До чего пакостная насекомая! – пробурчал Петр. – Аж печенки воротит! Не то что по виду противная – есть хуже гады. По способу жить. Люди взращивают хлеба, сады – она налетит и пожрет все, будто для нее готовили.
Петерсон усмехнулся:
– Так она ж «насекомая». Не смыслит ничего, ни сердца у нее, ни разума. Хуже, когда люди у людей достатки пожирают.
– Ну, то люди. Так уж заведено. Кто покрупней да поизворотливее, всегда верх одержит. Это, я гляжу, не только у нас на Руси – повсюдно.
Петерсон посмотрел на него долгим, внимательным взором, сказал раздумчиво:
– Заведено, да не навек же… Помнишь, читал я тебе из Герцена? Покажу сейчас еще одну книжицу…
Он достал из ящика письменного стола тонкую книжку. На обложке значилось: «Русская социально-революционная библиотека. Книга третья. Манифест Коммунистической партии Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Перевод с немецкого издания 1872 г. С предисловием авторов. Женева. Вольная Русская Типография. 1882».
Осторожно взяв брошюру, Петр не торопясь прочел заглавие и поднял на Петерсона настороженные глаза:
– Это где же такая «вольная типография»? Недозволенное, что ли, печатают?
– Догадлив! – Иван Степанович рассмеялся. – В Швейцарии, это в Европе, есть город Женева. Там группа русских революционеров издает литературу, которая в России действительно «не дозволена». – Он чуток помолчал, мимолетно глянул на Петра. – Вот что, братец. Подарю-ка я эту книженцию тебе. Маркс и Энгельс, авторы сей брошюры, скажу тебе, большие люди. Очень возможно, что именно они указывают единственно верный путь общественного развития… В общем, прочти.
Петр неуверенно полистал книжечку. На глаза попались какие-то незнакомые иностранные имена, непонятные, мудреные слова.
– А осилю?
– Осилишь, – твердо сказал Петерсон. – Что неясно будет – пиши. Да еще и встретимся, надеюсь. А?
– Век не забуду вашей доброты, Иван Степанович! – Голос Ковалева дрогнул. – Как отец родной вы нам…
– Ну-ну… – Петерсон неловко подергал бороду. – Пойдем-ка, братец, ужинать. Да и спать будем. Поезд-то рано утром…
Провожать их вышли всем домом. Петерсон ссудил молодых людей деньгами («Не милостыню подаю – заработанное получаете»), они купили одежду, белье и даже чемоданы. Загорелые, с отпущенными бородками, Петр – с трубкой в зубах, парни теперь почти ничем не отличались от коренных жителей страны. В кармане Ковалева лежало письмо Петерсона к Артуру Бозе, владельцу небольшого прииска в Клодо, пригороде Йоганнесбурга.
Им вновь предстояла жизнь золотодобытчиков.
Глаза Эммы были влажными: добрая женщина привыкла к этим старательным и покладистым русским, почти сроднилась с ними.
– Приезжай к нам, – шепнул Павлик, ткнувшись в грудь Петра. – Слышишь?
– Хорошего пути вам, Питер… и вам, Дик. – Старый Йоганн впервые назвал их запросто, по именам.
Петерсон молча пожал им руки.
ДОРОГИ СХОДЯТСЯ В ЙОГАННЕСБУРГЕ
1
Каамо уже большой. Каамо почти взрослый. Он живет на земле пятнадцатое лето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Билке не было дома. Его жена, крупная, широкой кости молчаливая женщина, приказав слуге-негру накормить и напоить лошадей, пригласила гостей в дом. В полутемной комнате с маленькими, без стекол окнами было прохладно и пахло сушеными травами. Поставив на стол блюдо с вареным мясом, сыр и глиняный кувшин с виноградным вином, хозяйка вышла.
Вскоре появился и сам Билке, потный, пропыленный мужик с косматой бородой. Он был приветлив и рассказал, что объезжал поля. У него три участка по две с половиной тысячи моргов. Каждый можно объехать за час. Но ведь объехать мало – надо присмотреть еще, как там работают, не ленится ли черная скотина. Урожай, слава всевышнему, обещает быть хорошим. Свои негры не справляются с работой, пришлось нанять несколько сквоттеров.
Он жадно и много ел, прихлебывая вино из большой кружки, и все рассказывал о своем хозяйстве. Видно было, что соскучился по разговору. Конечно, ни Павлик, ни его спутник не были для Билке подходящими собеседниками, но хоть с кем-то надо поболтать человеку!
Павлик вручил ему посланный отцом массивный золотой медальон филигранной отделки. Билке тут же сообщил, что заказывал его в подарок жене. Скоро Мадлен исполнится пятьдесят, она вполне заслужила этот подарок. Конечно, безделица, но он может позволить себе это.
Потом Билке повел их показать своих страусов. Он завел их недавно, самому они были еще в новинку, и потому, наверное, об этих птицах он рассказывал особенно охотно.
Когда-то вельд был переполнен ими. Шакалы, можно подумать, питались исключительно яйцами страусов: так много было их в степи. Но с тех пор, как у европейских модниц появился спрос на перья этих птиц, страусы на южноафриканских равнинах изрядно поубавились в числе.
Они очень чутки, эти степные великаны. Негры, охотясь на страусов, обычно ползут к ним крадучись несколько километров. Вспугнут страусов и бегут, как ветер в бурю. Ноги мелькают – не различишь, будто и вовсе нету ног. Но ловить птиц перестали, их стали просто убивать. Пулями. Били самцов, черных, смоляных красавцев с пенно-белыми перьями в хвосте и на кургузых крыльях. А потом умные, предприимчивые люди догадались разводить страусов в неволе. Они легко приручаются. Вот и Билке завел страусов. И нисколько не раскаивается: эти перышки стоят хороших денег…
Спать в доме Билке, как и у всех фермеров, ложились с заходом солнца. На рассвете следующего дня хозяин, пожелав гостям доброго пути, отправился в поле. Вскоре выехали и Петр с Павликом.
– Богато живет, – окидывая взглядом владения Билке, молвил Петр.
– А в России хуже? Отец говорил, там у вас крестьяне имеют очень мало земли. Клочки какие-то. Я не понимаю: такая громадная страна…
Петр хмыкнул, сказал вызывающе:
– А много земли имеют здесь негры? Страна тоже ничего, подходящая.
– Так это же все-таки негры.
– Ну, и в России… у богачей земли хватает.
Павлик замолчал, обдумывая непонятный ответ. Молчал и Петр.
3
Подходил к концу февраль 1894 года. Пришла пора расставаться с гостеприимным домом Петерсонов, начинать самостоятельную жизнь.
Петр, задумавшись, присел на подоконник, Иван Степанович привычно прохаживался по кабинету.
В комнате стоял гулкий треск. Тяжелые брюхастые тела на прозрачных жужжащих крыльях летели и слепо ударялись о стекла окон – как крупные капли ливня. Шла саранча.
– Будет ей когда-нибудь конец? – сердито сказал Петр.
– Это, братец, пустяки, – добродушно отозвался Петерсон. – Нынче она, считай, стороной прошла. А бывает, хлынет – даже темно от нее, солнца не видно.
– До чего пакостная насекомая! – пробурчал Петр. – Аж печенки воротит! Не то что по виду противная – есть хуже гады. По способу жить. Люди взращивают хлеба, сады – она налетит и пожрет все, будто для нее готовили.
Петерсон усмехнулся:
– Так она ж «насекомая». Не смыслит ничего, ни сердца у нее, ни разума. Хуже, когда люди у людей достатки пожирают.
– Ну, то люди. Так уж заведено. Кто покрупней да поизворотливее, всегда верх одержит. Это, я гляжу, не только у нас на Руси – повсюдно.
Петерсон посмотрел на него долгим, внимательным взором, сказал раздумчиво:
– Заведено, да не навек же… Помнишь, читал я тебе из Герцена? Покажу сейчас еще одну книжицу…
Он достал из ящика письменного стола тонкую книжку. На обложке значилось: «Русская социально-революционная библиотека. Книга третья. Манифест Коммунистической партии Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Перевод с немецкого издания 1872 г. С предисловием авторов. Женева. Вольная Русская Типография. 1882».
Осторожно взяв брошюру, Петр не торопясь прочел заглавие и поднял на Петерсона настороженные глаза:
– Это где же такая «вольная типография»? Недозволенное, что ли, печатают?
– Догадлив! – Иван Степанович рассмеялся. – В Швейцарии, это в Европе, есть город Женева. Там группа русских революционеров издает литературу, которая в России действительно «не дозволена». – Он чуток помолчал, мимолетно глянул на Петра. – Вот что, братец. Подарю-ка я эту книженцию тебе. Маркс и Энгельс, авторы сей брошюры, скажу тебе, большие люди. Очень возможно, что именно они указывают единственно верный путь общественного развития… В общем, прочти.
Петр неуверенно полистал книжечку. На глаза попались какие-то незнакомые иностранные имена, непонятные, мудреные слова.
– А осилю?
– Осилишь, – твердо сказал Петерсон. – Что неясно будет – пиши. Да еще и встретимся, надеюсь. А?
– Век не забуду вашей доброты, Иван Степанович! – Голос Ковалева дрогнул. – Как отец родной вы нам…
– Ну-ну… – Петерсон неловко подергал бороду. – Пойдем-ка, братец, ужинать. Да и спать будем. Поезд-то рано утром…
Провожать их вышли всем домом. Петерсон ссудил молодых людей деньгами («Не милостыню подаю – заработанное получаете»), они купили одежду, белье и даже чемоданы. Загорелые, с отпущенными бородками, Петр – с трубкой в зубах, парни теперь почти ничем не отличались от коренных жителей страны. В кармане Ковалева лежало письмо Петерсона к Артуру Бозе, владельцу небольшого прииска в Клодо, пригороде Йоганнесбурга.
Им вновь предстояла жизнь золотодобытчиков.
Глаза Эммы были влажными: добрая женщина привыкла к этим старательным и покладистым русским, почти сроднилась с ними.
– Приезжай к нам, – шепнул Павлик, ткнувшись в грудь Петра. – Слышишь?
– Хорошего пути вам, Питер… и вам, Дик. – Старый Йоганн впервые назвал их запросто, по именам.
Петерсон молча пожал им руки.
ДОРОГИ СХОДЯТСЯ В ЙОГАННЕСБУРГЕ
1
Каамо уже большой. Каамо почти взрослый. Он живет на земле пятнадцатое лето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90