..
Син-Бин-У, торопливо натягивая петли на деревянные пуговицы кофты,
оробело отполз.
- Ни зынаю, Кита. Гори-гори!.. Ни зынаю!..
Вершинин, склонившись над отползающим китайцем, глубоко оседая в пес-
ке тяжелыми сапогами, как у идола, тоскливо и не надеясь на ответ, спра-
шивал:
- Зря, что ль, молчишь-то?.. Ну?..
Китайцу показалось, что вставать никак нельзя, он залепетал:
- Нисиво!.. нисиво ни зынаю!..
Вершинин почувствовал ослабление тела, сел на камень.
- Ну вас к чорту!.. Никто не знат, не понимат... Разбудили, побежали,
а дале что?..
И осев плотно на камне, как леший, устало сказал подходившему Окоро-
ку:
- Не то народ умом оскудел, не то я...
- Чего? - спросил тот.
- На смерть лезет народ.
- Куда?
- Броневик-то брать. Миру побьют много. И то в смерть, как снег в по-
лынью, несет людей.
Окорок, свистнув, оттопырил нижнюю губу.
- Жалко тебе?
Подошел Знобов; под мышкой у него была прижата шапка с бумагами.
- Подписать приказы!
Вершинин густо начертал на бумаге букву В, а подле нее длинную жирную
черту.
- Ране то пыхтел-потел, еле-еле фамилию напишешь, спасибо, догать
взяла, поставил одну букву с палкой и ладно... знают.
Окорок повторил:
- Жалко тебе?
- Чего? - спросил Знобов.
- Люди мрут.
Знобов сунул бумажки в папку и сказал:
- Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.
Вершинин сипло ответил:
- Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то
открыть надо.
- Зачем идешь?
- Землю жалко. Японец отымет.
Окорок беспутно захохотал:
- Эх, вы, землехранители, ядрена-зелена!
- Чего ржешь? - с тугой злостью проговорил Вершинин: - кому море, а
кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду...
- Ну, пророк!
- Рыбалку брошу теперь.
- Пошто?
- Зря я мучился, чтоб опять в море итти. Пахотой займусь. Город-от
только омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.
Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани
- людей, трамвай, дома, - и сказал с неудовольствием:
- Земли твоей нам не надо. Мы, тюря, по всем планетам землю отымем и
трудящимся массам - расписывайся!..
Окорок растянулся на песке рядом с китайцем и, взрывая ногами песок,
сказал:
- Японскова мидако колды расстреливать будут, вот завизжит курва. Па-
теха а!.. Не ждет поди, а, Сенька? Как ты думашь, Егорыч?
- Им виднее, - нехотя ответил Вершинин.
Над песками - берега-скалы, дальше горы. Дуб. Лиственница.
Высоко на скале человечек, в желтом - как кусочек смолы на стволе
сосны - часовой.
Вершинин, грузно ступая, пошел между телегами.
Син-Бин-У сказал:
- Серысе похудел-похудел немынога... а?
- Пройдет, - успокоил Окорок, закуривая папироску.
Син-Бин-У согласился:
- Нисиво.
III.
Корявый мужичонко в малиновой рубахе поймал Вершинина за полу пиджака
и, отходя в сторону, таинственно зашептал:
- Я тебя понимаю. Ты полагашь, я балда-балдой. Ты им вбей в голову,
поверют и пойдут!.. Само главно в человека поверить... А интернасы-
нал-то?
Он подмигнул и еще тихо сказал:
- Я ведь знаю - там ничего нету. За таким мудреным словом никогда
доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем - пашня... Хорошее
слово.
- Надоели мне хорошие слова.
- Брешешь. Только говорил, и говорить будешь. Ты вбей им в голову. А
потом лишнее спрятать можно... Это завсегда так делается. Ведь которому
человеку агромаднейшая мера надобна, такое племя... Он тебе вершком,
стерва, мерить не хочет, а верста. И пусь, пусь, мерят... Ты-то свою ме-
ру знашь... Хе-хе-хе!..
Мужичонко по-свойски хлопнул Вершинина в плечо.
Тело у Вершинина сжималось и горело. Лег под телегу, пробовал уснуть
и не мог.
Вскочил, туго перетянул живот ремнем, умылся из чугунного рукомойника
согревшейся водой и пошел сбирать молодых парней.
- На ученье, айда. Жива-а!..
Парни с зыбкими и неясными, как студень, лицами, сбирались послушно.
Вершинин выстроил их в линию и скомандовал:
- Смирна-а!..
И от крика этого почувствовал себя солдатом и подвластным машинкам,
похожим на людей.
- Равнение на-право-о...
Вершинин до позднего вечера гонял парней.
Парни потели, злобно проделывая упражнения, посматривая на солнце.
- Полу-оборот на-алева-а!.. Смотри. К японцу пойдем!
Один из парней жалостно улыбнулся.
- Чего ты?
Парень, моргая выцветшими от морской соли ресницами, сказал робко:
- Где к японсу? Свово-б не упустить. У японса-то, бают, мо-оря... А
вода их горячая, хрисьянину пить нельзя.
- Таки же люди, колдобоина?
- А пошто они желты? С воды горячей, бают?
Парни захохотали.
Вершинин прошел по строю и строго скомандовал:
- Рота-а, пли-и!..
Парни щелкнули затворами.
Лежавший под телегой мужик поднял голову и сказал:
- Учит. Обстоятельный мужик. Вершинин-то...
Другой ответил ему полусонно:
- Камень, скаля... Бальшим камиссаром будет.
- Он-то? Обязатильна.
IV.
Через три дня в плетеной из тростника траншпанке примчался матрос из
города.
Лицо у него горело, одна щека была покрыта ссадиной и на груди бол-
тался красный бант.
- В городе, - кричал матрос с траншпанки, - восстанье, товарищи...
Броневик приказано капитану Незеласову туда пригнать на усмиренье. Мы
его вам вручим. Кройте... А я милицию организую...
И матрос уехал.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
I.
На широких плетеных из гаоляна циновках лежали кучи камбалы, похожей
на мокрые веревки угрей; толстые пласты наваги, сазана и зубатки. На че-
шуе рыб отражалось небо, камни домов, а плавники хранили еще нежные цве-
та моря - сапфирно-золотистые, ярко-желтые и густо-оранжевые.
Китайцы безучастно, как на землю, глядели на груды мяса и пронзи-
тельно, точно рожая, кричали:
- Тре-епенга-а!.. Капитана руска. Кра-аба!.. Трепанга-а!.. Покупайло
еси!.. А-а?..
Пентефлий Знобов, избрызганный желтой грязью, пахнущий илом, сидел в
лодке у ступенек набережной и говорил с неудовольствием:
- Орет китай, а всего только рыбу предлагат.
- Предлагай, парень, ты?
- Наше дело рушить все. Да. Рушь да рушь, надоело. Когда строить-то
будем? Эх, кабы японца грамотного мне найти?
Матрос спустил ноги к воде, играя подошвами у бороды волны, спросил:
- На што тебе японца?
У матроса была круглая, глядкая, как яйцо, голова и торчащие грязные
уши. Весь он плескался, как море у лодки: рубаха, широчайшие штаны, гиб-
кие рукава, плескалось и плыло.
- Веселый человек, - подумал Знобов. - Японца я могу. Найду. Японца
здесь много...
Знобов вышел из лодки, наклонился к матросу и, глядя поверх плеча на
пеструю, как одеяло из лоскутьев, толпу, на звенящие вагоны трамваев и
бесстрастные голубовато-желтые короткие кофты - курмы китайцев, сказал
шопотом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Син-Бин-У, торопливо натягивая петли на деревянные пуговицы кофты,
оробело отполз.
- Ни зынаю, Кита. Гори-гори!.. Ни зынаю!..
Вершинин, склонившись над отползающим китайцем, глубоко оседая в пес-
ке тяжелыми сапогами, как у идола, тоскливо и не надеясь на ответ, спра-
шивал:
- Зря, что ль, молчишь-то?.. Ну?..
Китайцу показалось, что вставать никак нельзя, он залепетал:
- Нисиво!.. нисиво ни зынаю!..
Вершинин почувствовал ослабление тела, сел на камень.
- Ну вас к чорту!.. Никто не знат, не понимат... Разбудили, побежали,
а дале что?..
И осев плотно на камне, как леший, устало сказал подходившему Окоро-
ку:
- Не то народ умом оскудел, не то я...
- Чего? - спросил тот.
- На смерть лезет народ.
- Куда?
- Броневик-то брать. Миру побьют много. И то в смерть, как снег в по-
лынью, несет людей.
Окорок, свистнув, оттопырил нижнюю губу.
- Жалко тебе?
Подошел Знобов; под мышкой у него была прижата шапка с бумагами.
- Подписать приказы!
Вершинин густо начертал на бумаге букву В, а подле нее длинную жирную
черту.
- Ране то пыхтел-потел, еле-еле фамилию напишешь, спасибо, догать
взяла, поставил одну букву с палкой и ладно... знают.
Окорок повторил:
- Жалко тебе?
- Чего? - спросил Знобов.
- Люди мрут.
Знобов сунул бумажки в папку и сказал:
- Пустяковину все мелешь. Чего народу жалеть? Новой вырастет.
Вершинин сипло ответил:
- Кабы настоящи ключи были. А вдруг, паре, не теми ключьми двери-то
открыть надо.
- Зачем идешь?
- Землю жалко. Японец отымет.
Окорок беспутно захохотал:
- Эх, вы, землехранители, ядрена-зелена!
- Чего ржешь? - с тугой злостью проговорил Вершинин: - кому море, а
кому земля. Земля-то, парень, тверже. Я сам рыбацкого роду...
- Ну, пророк!
- Рыбалку брошу теперь.
- Пошто?
- Зря я мучился, чтоб опять в море итти. Пахотой займусь. Город-от
только омманыват, пузырь мыльнай, в карман не сунешь.
Знобов вспомнил город, председателя ревкома, яркие пятна на пристани
- людей, трамвай, дома, - и сказал с неудовольствием:
- Земли твоей нам не надо. Мы, тюря, по всем планетам землю отымем и
трудящимся массам - расписывайся!..
Окорок растянулся на песке рядом с китайцем и, взрывая ногами песок,
сказал:
- Японскова мидако колды расстреливать будут, вот завизжит курва. Па-
теха а!.. Не ждет поди, а, Сенька? Как ты думашь, Егорыч?
- Им виднее, - нехотя ответил Вершинин.
Над песками - берега-скалы, дальше горы. Дуб. Лиственница.
Высоко на скале человечек, в желтом - как кусочек смолы на стволе
сосны - часовой.
Вершинин, грузно ступая, пошел между телегами.
Син-Бин-У сказал:
- Серысе похудел-похудел немынога... а?
- Пройдет, - успокоил Окорок, закуривая папироску.
Син-Бин-У согласился:
- Нисиво.
III.
Корявый мужичонко в малиновой рубахе поймал Вершинина за полу пиджака
и, отходя в сторону, таинственно зашептал:
- Я тебя понимаю. Ты полагашь, я балда-балдой. Ты им вбей в голову,
поверют и пойдут!.. Само главно в человека поверить... А интернасы-
нал-то?
Он подмигнул и еще тихо сказал:
- Я ведь знаю - там ничего нету. За таким мудреным словом никогда
доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем - пашня... Хорошее
слово.
- Надоели мне хорошие слова.
- Брешешь. Только говорил, и говорить будешь. Ты вбей им в голову. А
потом лишнее спрятать можно... Это завсегда так делается. Ведь которому
человеку агромаднейшая мера надобна, такое племя... Он тебе вершком,
стерва, мерить не хочет, а верста. И пусь, пусь, мерят... Ты-то свою ме-
ру знашь... Хе-хе-хе!..
Мужичонко по-свойски хлопнул Вершинина в плечо.
Тело у Вершинина сжималось и горело. Лег под телегу, пробовал уснуть
и не мог.
Вскочил, туго перетянул живот ремнем, умылся из чугунного рукомойника
согревшейся водой и пошел сбирать молодых парней.
- На ученье, айда. Жива-а!..
Парни с зыбкими и неясными, как студень, лицами, сбирались послушно.
Вершинин выстроил их в линию и скомандовал:
- Смирна-а!..
И от крика этого почувствовал себя солдатом и подвластным машинкам,
похожим на людей.
- Равнение на-право-о...
Вершинин до позднего вечера гонял парней.
Парни потели, злобно проделывая упражнения, посматривая на солнце.
- Полу-оборот на-алева-а!.. Смотри. К японцу пойдем!
Один из парней жалостно улыбнулся.
- Чего ты?
Парень, моргая выцветшими от морской соли ресницами, сказал робко:
- Где к японсу? Свово-б не упустить. У японса-то, бают, мо-оря... А
вода их горячая, хрисьянину пить нельзя.
- Таки же люди, колдобоина?
- А пошто они желты? С воды горячей, бают?
Парни захохотали.
Вершинин прошел по строю и строго скомандовал:
- Рота-а, пли-и!..
Парни щелкнули затворами.
Лежавший под телегой мужик поднял голову и сказал:
- Учит. Обстоятельный мужик. Вершинин-то...
Другой ответил ему полусонно:
- Камень, скаля... Бальшим камиссаром будет.
- Он-то? Обязатильна.
IV.
Через три дня в плетеной из тростника траншпанке примчался матрос из
города.
Лицо у него горело, одна щека была покрыта ссадиной и на груди бол-
тался красный бант.
- В городе, - кричал матрос с траншпанки, - восстанье, товарищи...
Броневик приказано капитану Незеласову туда пригнать на усмиренье. Мы
его вам вручим. Кройте... А я милицию организую...
И матрос уехал.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
I.
На широких плетеных из гаоляна циновках лежали кучи камбалы, похожей
на мокрые веревки угрей; толстые пласты наваги, сазана и зубатки. На че-
шуе рыб отражалось небо, камни домов, а плавники хранили еще нежные цве-
та моря - сапфирно-золотистые, ярко-желтые и густо-оранжевые.
Китайцы безучастно, как на землю, глядели на груды мяса и пронзи-
тельно, точно рожая, кричали:
- Тре-епенга-а!.. Капитана руска. Кра-аба!.. Трепанга-а!.. Покупайло
еси!.. А-а?..
Пентефлий Знобов, избрызганный желтой грязью, пахнущий илом, сидел в
лодке у ступенек набережной и говорил с неудовольствием:
- Орет китай, а всего только рыбу предлагат.
- Предлагай, парень, ты?
- Наше дело рушить все. Да. Рушь да рушь, надоело. Когда строить-то
будем? Эх, кабы японца грамотного мне найти?
Матрос спустил ноги к воде, играя подошвами у бороды волны, спросил:
- На што тебе японца?
У матроса была круглая, глядкая, как яйцо, голова и торчащие грязные
уши. Весь он плескался, как море у лодки: рубаха, широчайшие штаны, гиб-
кие рукава, плескалось и плыло.
- Веселый человек, - подумал Знобов. - Японца я могу. Найду. Японца
здесь много...
Знобов вышел из лодки, наклонился к матросу и, глядя поверх плеча на
пеструю, как одеяло из лоскутьев, толпу, на звенящие вагоны трамваев и
бесстрастные голубовато-желтые короткие кофты - курмы китайцев, сказал
шопотом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18