.. Гренуй научился изготовлению всех лосьончиков
и порошочков, туалетных и косметических составчиков, а кроме
того, чайных смесей, смесей пряностей, ликеров, маринадов и
прочего; короче, он усвоил всю традиционную премудрость,
которую смог преподать ему Бальдини, хотя и без особого
интереса, но безропотно и вполне успешно. Зато он проявлял
особенное рвение, когда Бальдини инструктировал его по части
приготовления тинктур, вытяжек и эссенций. Не зная усталости,
он давил в винтовом прессе ядра горького миндаля, толок зерна
муската, или рубил сечкой серый комок амбры или расщеплял
фиалковый корень, чтобы затем настаивать стружку на чистейшем
спирту. Он научился пользоваться разделительной воронкой, чтобы
отделять чистое масло выжатых лимонных корок от мутного
остатка. Он научился высушивать травы и цветы - на решетках в
тени и тепле - и консервировать шуршащую листву в запечатанных
воском горшках и шкатулках. Он овладел искусством вываривать
помады, изготовлять настои, фильтровать, концентрировать,
осветлять и делать вытяжки.
Правда, мастерская Бальдини не была рассчитана н оптовое
производство цветочных и травяных масел. Да и в Париже вряд ли
нашлось бы необходимое количество свежих растений. Но иногда,
когда размарин, шалфей, мяту или семена аниса можно было дешево
купить на рынке или когда поступали довольно крупные партии
клубней ириса, или балдрианова корня, тмина, мускатного ореха,
или сухих цветов гвоздики, в Бальдини просыпался азарт
алхимика, и он вытаскивал свой большой медный перегонный куб с
насаженным на него конденсаторным ковшом. Он называл это
"головой мавра" и гордился тем, что сорок лет назад на южных
склонах Лигурии и высотах Люберона он в чистом поле
дистиллировал с его помощью лаванду. И пока Гренуй размельчал
предназначенный для перегонки товар, Бальдини в лихорадочной
спешке, ибо быстрота обработки есть альфа и омега этого дела -
разводил огонь в каменной печи, куда ставил медный котел с
довольно большим количеством воды. Он бросал туда разрубленные
на части растения, насаживал на патрубок двустенную крышку -
"голову мавра" - и подключал два небольших шланка для
вытекающей и втекающей воды. Эта изощренная конструкция для
охлаждения конденсата, объяснял он, была встроена им позже, ибо
в свое время, работая в поле, он, разумеется, добивался
охлаждения просто с помощью ветра. Затем он раздувал огонь.
Содержимое куба постепенно закипало. И через некоторое
время, сперва колеблющимися каплями, потом нитеобразной
струйкой дистиллят вытекал из третьей трубки "головы мавра" во
флорентийскую флягу, подставленную бальдини. Сначала он
выглядел весьма невзрачно, как жидкий мутный суп. Но
постепенно, особенно после того, как наполненная фляга
заменялась на новую и спокойно отставлялась в сторону, эта гуща
разделялась на две различные жидкости: внизу отстаивалась
цветочная или травяная вода, а сверху плавал толстый слой
масла. Теперь оставалось только осторожно, через нижнее
горлышко флорентийской фляги, слить нежно-благоухающую
цветочную воду и получить в остатке чистое масло, эссенцию,
сильно пахнущую сущность растения.
Гренуй был восхищен этим прцоессом. Если когда-нибудь в
жизни что-нибудь вызывало в нем восторг - конечно, внешне никак
не проявляемый, но скрытый, горящий холодным пламенем восторг,
- то именно этот способ при помощи огня, воды и пара и
хитроумной аппаратуры вырывать у вещей их благоуханную душу.
Ведь благоуханная душа, эфирное масло, было самым лучшим в них,
единственным, что его в них интересовало. Пошлый остаток:
цветы, листья, кожура, плоды, краски, красота, живость и прочий
лишний хлам его не заботили. Это была только оболочка, балласт.
Это шло на выброс.
Время от времени, по мере того как дистиллят становился
водянисто-прозрачным, они снимали чан с огня, открывали его и
вытряхивали жижу. Она была бесформенной и бесцветной как
размягченная солома, как кости маленьких птиц, как переваренные
овощи, блеклой и волокнистой, слякотной, едва узнаваемой
омерзительно-трупной и почти совершенно лишенной собственного
запаха. Они выбрасывали ее через окно в реку. Затем доставали
новые свежие растения, доливали воду и снова ставили перегонный
куб на огонь. И снова в нем начинало кипеть, и снова жизненный
сок растений стекал во флорентийские фляги. Часто это
продолжалось всю ночь напролет. Бальдини следил за печью,
Гренуй не спускал глаз со струи - больше ему нечего было делать
до момента смены фляг.
Они сидели у огня на табуретах, в плену у неуклюжего
агрегата, оба привороженные, хоть и по совершенно разным
причинам. Бальдини наслаждался горением огня и красными
отблесками пламени на меди, ему нравилось потрескивание дров и
бульканье перегонного куба, потому что это было как прежде. И
можно было предаваться грезам! Он приносил из лавки бутылку
вина, так как фара вызывала у него жажду, а пить вино - это
тоже было как прежде. И он начинал рассказывать истории,
бесконечные истории о том, что было прежде. О войне за
испанское наследство, на исход которой он существенно пвлиял,
сражаясь против австрияков, о партизанах, с которыми он наводил
страх на севенны, о дочери одного гугенота в Эстерле, которая
отдалась ему, опьянившись ароматом лаванды; о лесном пожаре,
который он чуть было тогда не устроил и который охватил бы весь
Прованс, ей-богу, ей-богу охватил бы, тем более что дул
сильнейший мистраль; и он рассказывал о дистилляции, снова и
снова о том, что было тогда, ночью, в чистом поле, при свете
луны, о вине и стрекоте цикад, о лавандовом масле, которое он
тогда изготовил, таком изысканном и пахучем, что его брали у
него на вес серебра; о своей учебе в Генуе, о годах странствий
и о городе Грасе, где парфюмеров столько, сколько в других
местах сапожников, а среди них есть такие богатые, что они
живут как князья, в роскошных домах с тенистыми садами и
террасами и едят а столовых, обшитых деревянными панелями, едят
с фарфоровых тарелок золотыми вилками и ножами и так далее...
Такие-то истории рассказывал старый Бальдини за бокалом
вина, и от вина, и от пламени, и от упоения своими собственными
историями его щеки начинали пылать, как огонь. Но Гренуй,
который больше держался в тени совсем его не слушал. Его не
интересовали никакие старые истории, его интересовало лишь то,
что происходило у него на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
и порошочков, туалетных и косметических составчиков, а кроме
того, чайных смесей, смесей пряностей, ликеров, маринадов и
прочего; короче, он усвоил всю традиционную премудрость,
которую смог преподать ему Бальдини, хотя и без особого
интереса, но безропотно и вполне успешно. Зато он проявлял
особенное рвение, когда Бальдини инструктировал его по части
приготовления тинктур, вытяжек и эссенций. Не зная усталости,
он давил в винтовом прессе ядра горького миндаля, толок зерна
муската, или рубил сечкой серый комок амбры или расщеплял
фиалковый корень, чтобы затем настаивать стружку на чистейшем
спирту. Он научился пользоваться разделительной воронкой, чтобы
отделять чистое масло выжатых лимонных корок от мутного
остатка. Он научился высушивать травы и цветы - на решетках в
тени и тепле - и консервировать шуршащую листву в запечатанных
воском горшках и шкатулках. Он овладел искусством вываривать
помады, изготовлять настои, фильтровать, концентрировать,
осветлять и делать вытяжки.
Правда, мастерская Бальдини не была рассчитана н оптовое
производство цветочных и травяных масел. Да и в Париже вряд ли
нашлось бы необходимое количество свежих растений. Но иногда,
когда размарин, шалфей, мяту или семена аниса можно было дешево
купить на рынке или когда поступали довольно крупные партии
клубней ириса, или балдрианова корня, тмина, мускатного ореха,
или сухих цветов гвоздики, в Бальдини просыпался азарт
алхимика, и он вытаскивал свой большой медный перегонный куб с
насаженным на него конденсаторным ковшом. Он называл это
"головой мавра" и гордился тем, что сорок лет назад на южных
склонах Лигурии и высотах Люберона он в чистом поле
дистиллировал с его помощью лаванду. И пока Гренуй размельчал
предназначенный для перегонки товар, Бальдини в лихорадочной
спешке, ибо быстрота обработки есть альфа и омега этого дела -
разводил огонь в каменной печи, куда ставил медный котел с
довольно большим количеством воды. Он бросал туда разрубленные
на части растения, насаживал на патрубок двустенную крышку -
"голову мавра" - и подключал два небольших шланка для
вытекающей и втекающей воды. Эта изощренная конструкция для
охлаждения конденсата, объяснял он, была встроена им позже, ибо
в свое время, работая в поле, он, разумеется, добивался
охлаждения просто с помощью ветра. Затем он раздувал огонь.
Содержимое куба постепенно закипало. И через некоторое
время, сперва колеблющимися каплями, потом нитеобразной
струйкой дистиллят вытекал из третьей трубки "головы мавра" во
флорентийскую флягу, подставленную бальдини. Сначала он
выглядел весьма невзрачно, как жидкий мутный суп. Но
постепенно, особенно после того, как наполненная фляга
заменялась на новую и спокойно отставлялась в сторону, эта гуща
разделялась на две различные жидкости: внизу отстаивалась
цветочная или травяная вода, а сверху плавал толстый слой
масла. Теперь оставалось только осторожно, через нижнее
горлышко флорентийской фляги, слить нежно-благоухающую
цветочную воду и получить в остатке чистое масло, эссенцию,
сильно пахнущую сущность растения.
Гренуй был восхищен этим прцоессом. Если когда-нибудь в
жизни что-нибудь вызывало в нем восторг - конечно, внешне никак
не проявляемый, но скрытый, горящий холодным пламенем восторг,
- то именно этот способ при помощи огня, воды и пара и
хитроумной аппаратуры вырывать у вещей их благоуханную душу.
Ведь благоуханная душа, эфирное масло, было самым лучшим в них,
единственным, что его в них интересовало. Пошлый остаток:
цветы, листья, кожура, плоды, краски, красота, живость и прочий
лишний хлам его не заботили. Это была только оболочка, балласт.
Это шло на выброс.
Время от времени, по мере того как дистиллят становился
водянисто-прозрачным, они снимали чан с огня, открывали его и
вытряхивали жижу. Она была бесформенной и бесцветной как
размягченная солома, как кости маленьких птиц, как переваренные
овощи, блеклой и волокнистой, слякотной, едва узнаваемой
омерзительно-трупной и почти совершенно лишенной собственного
запаха. Они выбрасывали ее через окно в реку. Затем доставали
новые свежие растения, доливали воду и снова ставили перегонный
куб на огонь. И снова в нем начинало кипеть, и снова жизненный
сок растений стекал во флорентийские фляги. Часто это
продолжалось всю ночь напролет. Бальдини следил за печью,
Гренуй не спускал глаз со струи - больше ему нечего было делать
до момента смены фляг.
Они сидели у огня на табуретах, в плену у неуклюжего
агрегата, оба привороженные, хоть и по совершенно разным
причинам. Бальдини наслаждался горением огня и красными
отблесками пламени на меди, ему нравилось потрескивание дров и
бульканье перегонного куба, потому что это было как прежде. И
можно было предаваться грезам! Он приносил из лавки бутылку
вина, так как фара вызывала у него жажду, а пить вино - это
тоже было как прежде. И он начинал рассказывать истории,
бесконечные истории о том, что было прежде. О войне за
испанское наследство, на исход которой он существенно пвлиял,
сражаясь против австрияков, о партизанах, с которыми он наводил
страх на севенны, о дочери одного гугенота в Эстерле, которая
отдалась ему, опьянившись ароматом лаванды; о лесном пожаре,
который он чуть было тогда не устроил и который охватил бы весь
Прованс, ей-богу, ей-богу охватил бы, тем более что дул
сильнейший мистраль; и он рассказывал о дистилляции, снова и
снова о том, что было тогда, ночью, в чистом поле, при свете
луны, о вине и стрекоте цикад, о лавандовом масле, которое он
тогда изготовил, таком изысканном и пахучем, что его брали у
него на вес серебра; о своей учебе в Генуе, о годах странствий
и о городе Грасе, где парфюмеров столько, сколько в других
местах сапожников, а среди них есть такие богатые, что они
живут как князья, в роскошных домах с тенистыми садами и
террасами и едят а столовых, обшитых деревянными панелями, едят
с фарфоровых тарелок золотыми вилками и ножами и так далее...
Такие-то истории рассказывал старый Бальдини за бокалом
вина, и от вина, и от пламени, и от упоения своими собственными
историями его щеки начинали пылать, как огонь. Но Гренуй,
который больше держался в тени совсем его не слушал. Его не
интересовали никакие старые истории, его интересовало лишь то,
что происходило у него на глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69