Практически – очень затруднительно. Ведь для этого необходимо изыскать неизвестно откуда сотни миллиардов на хоро­шие очистные сооружения, на своевременное обновление машин­ного парка, на рациональное землепользование, на развитие эколо­гически чистой энергетики. Необходимо за считанные годы суще­ственно повысить экологическую культуру населения, находящую­ся сегодня почти на нулевой отметке. Побудить людей проявлять такую же заботу о чистоте воздуха и воды, о сохранности почвы и ландшафтов, о «естественном радиационном фоне» и о тишине, о нормальности погоды и климата, об экологически чистой пище, – какую они проявляют сегодня только о своем кошельке.
Это очень трудно, но не безнадежно. Особенно если начинать хоть что-то делать в данном направлении сегодня, сейчас.
Лекция 23
ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ СОЦИОЛОГИИ ПРЕСТУПНОСТИ
В моем родном селе Лада на севере Пензенщины, типичном русском селе, где я родился и временами гостил у бабушки с дедуш­кой, – до 1920-х гг. не знали замков. Это было такое же дорогое удовольствие для крестьянина, как сегодня, скажем, личная охрана. Да и в 20-х гг. замками запирали только сундуки с одеждой и амбары с зерном. Дом «запирался» обычно на засов или на щеколду. Счита­лось, что секрет, как открыть засов извне, знает только хозяин (для этого надо было просунуть руку в специальный паз). Практически же сделать это можно было каждому. Можно, но не нужно. Потому что украсть было просто нечего. А если бы все же кто-то что-то и украл, то что делать с украденным? Ведь жизнь каждого у всех на виду. Тут же заметят, даже если жуешь чужой кусок, не говоря уже о присвоении чужой вещи. Поэтому простор для преступности был очень небольшой.
Самым страшным преступлением было конокрадство. Украсть у крестьянина лошадь и угнать ее за сотни верст, чтобы продать в другой области, – это было пострашнее, чем сегодня угон маши­ны: ведь крестьянин лишался основного средства производства и разом опускался из середняков в бедняки, поэтому и кара за такое преступление была страшная, государству не доверявшаяся: само­суд и забивание насмерть. Все остальные преступления – от пья­ной драки до потравы посевов скотом – судились на сельском схо­де, где судьей был сельский староста, а присяжными – все главы семей села (таким старостой был мой прапрадед, у меня в столе до сих пор хранится его «шерифский знак»), и заканчивались обычно жестокой поркой провинившегося.
Да, Лада дважды всем селом совершала тягчайшее преступление. Государственное. Она дважды восставала против государства. Первый раз в 1856 г., пытаясь ускорить отмену рабства. Второй раз в 1920 г., пытаясь спасти собранный хлеб от реквизиции. Но в обоих случаях, как издавна повелось на Руси, не потребовалось никакого суда. В том и другом случае оказалось достаточно роты солдат. В 1856 г. безо всякого суда и следствия перепороли мужиков, изнаси­ловали баб и опустошили погреба со съестным. В 1920 г. вместо порки расстреляли «зачинщиков», в том числе одного из моих род­ственников. Это был, так сказать, государственный самосуд.
Мы хотим сказать, что в деревнях существовало некое равнове­сие между силами, нарушающими и охраняющими общественный порядок. 99% всех нарушений карались на уровне семьи или, в край­них случаях, сельского схода. Вот почему было достаточно одного судьи с секретарем и полицейским на целый округ (волость) с насе­лением в несколько десятков тысяч человек – правда, половина из них приходилась на детей, стариков и инвалидов, а из оставшейся половины, в свою очередь, половина – на женщин, в те времена самых законопослушных существ на свете.
Примерно такое же положение было в малых городах и по окра­инам крупных городов. И только в центрах крупных городов (не­сколько процентов населения) существовал уголовный мир, более или менее похожий на Лондон или Нью-Йорк второй половины про­шлого века. Но и там между этим миром и полицией тоже сложи­лось определенное равновесие, не допускавшее ни полного исчез­новения преступности, ни выхода ее за определенные рамки. Каж­дый опытный полицейский досконально знал свою «клиентуру», обычно быстро догадывался, кто именно мог совершить то или иное преступление, и реагировал сообразно обстоятельством. Как и лю­бых типичных евроазиатов (не говоря уже об азиатах без «евро»), полицейского и судью нетрудно было подкупить. Кроме того, очень большую роль играли личные отношения (родственные или знакомство). Но в общем и целом порядок соблюдался, в положен­ных случаях следовали арест, суд и тюрьма, так что особого разгула преступности не наблюдалось.
И вот с такими авторитарно-патриархальными традициями вся бывшая Российская империя, переименованная в Советский Союз, «въехала» в 60-е годы XX века (всего каких-нибудь 40 лет назад!). Прав­да, традиции дважды прерывались – и оба раза в связи с мировыми войнами – Первой и Второй. После Первой мировой и последовав­шей за ней Гражданской войны осталось несколько миллионов со­вершенно деклассированных элементов, плюс еще несколько мил­лионов беспризорных сирот – детей и подростков, и почти все они были психологически готовы на преступление. Естественно, пос­ледовал гигантский «всплеск» преступности и потребовалось около десятилетия, прежде чем это «половодье» снова начало входить в обыч­ные «берега». Но тут грянула «коллективизация сельского хозяй­ства» – и в города было выброшено еще несколько миллионов кри­миногенных люмпенов. Впрочем, они вскоре попали под пресс мас­сового террора, поэтому преступность не смогла разрастись вновь – ее, можно сказать, затоптали походя.
Второй раз цунами преступности обрушилось на города и села сразу после Второй мировой войны. Но, как известно, одна из харак­терных черт любого тоталитарного режима – быстрая расправа с любыми нарушителями общественного порядка, политическими или уголовными безразлично (кстати сказать, это одна из причин нос­тальгии значительной части евроазиатов по сталинским временам). Сталин или Гитлер, Муссолини или Мао Цзэдун, Франко или Ким Ир Сен – не имеет значения: всюду уголовники попадают под об­щий каток массового террора и удерживаются в определенных пре­делах. То же произошло и в СССР 2-й половины 40-х гг.: за несколько лет тюрьмы и расстрелы «перемололи» основной костяк уголовни­ков, и установилось былое равновесие – правда, далекое от «идиллии» минувших времен, в связи с резким усилением миграции населения, в том числе и уголовных элементов.
Положение стало меняться в 60-х гг., в связи с массовым перехо­дом от традиционного сельского к современному городскому обра­зу жизни и появлением социальных проблем, свойственных после­днему, в том числе касающихся преступности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122