Все они чистые, опрятные, тщательно асфальтированные и пустые. Людей нигде не видно. Полутемными туннелями проездов перехожу из одного двора в другой. Они не кончаются. Их несметное количество. Я попал в лабиринт. Мне не выбраться из него, не выбраться! В следующем дворе меня поджидает чудовище с головой быка! Оно сожрет меня! Я обречен! Надо было захватить с собой катушку ниток. Надо всегда, всегда носить в кармане катушку ниток! Какое непростительное легкомыслие, какая бравада — хожу по городу, не запасшись катушкой ниток! Из дверей выходит женщина с сумкой для провизии. Бросаюсь к ней.
— Спасите! Я заблудился в лабиринте ваших дворов!
— Идите за мной, — говорит женщина. — И не отставайте! Минотавр сейчас спит, но все равно не отставайте.
Надо мной занесены копыта бронзового коня. У него на спине восседает некто величественный, простерший руку на северо-запад. Гляжу снизу вверх на угрожающе вознесшиеся копыта, на бронзовый неподвижный лик седока. Еще мгновение, и я брошусь наутек, как герой известной поэмы, сочиненной известным стихотворцем, и буду долго-долго бежать по городу, то и дело оглядываясь — не скачет ли за мною кто-нибудь? Но я мужаюсь, но я не подаю виду, что робею, но я не пускаюсь все же в бегство. К монументу подъезжает несколько легковых машин, украшенных лентами и цветами. Из первой машины выходят жених и невеста. Они молоды. У них счастливый вид. Жених в черном, невеста в белом. В руках у невесты букет белых хризантем. Ее длинная белая фата волочится по тротуару. Из других машин вылезают остальные участники свадебного ритуала. Они выстраиваются в затылок друг другу. Процессия приближается к памятнику. Невеста наклоняется и кладет хризантемы на каменный выступ пьедестала. Появляется шустрый, верткий фотограф. Он бегает вокруг, приседает, щелкает аппаратом. Все возвращаются к машинам и усаживаются в них. Машины отъезжают. Из дверцы первой машины торчит кончик фаты. Он трепещет на ветру.
По каналу мчится катер, распарывая темную воду, в которой плавают опавшие листья. Две высокие волны ударяют в гранитные берега, перехлестывают через парапет и перебрасывают через него листья. Катер исчезает, но вода в канале еще долго плещется и бьется о гранит, а легкая лодчонка, привязанная цепью к чугунному кольцу, еще долго раскачивается, долго пляшет, опуская то нос, то корму и поводя крутыми боками.
Два гранитных льва лежат у подъезда. Головы их опущены на скрещенные лапы, глаза закрыты. Они спят. Подбегают двое мальчишек, взбираются на спины львов, бьют их пятками в бока, хлопают их ладонями по голове, хохочут. Львы не просыпаются. Львы и ухом не ведут. Они спят очень крепко. Впрочем, у одного кисточка на хвосте чуть-чуть подрагивает. Или мне чудится? Мальчишки слезают со львов и убегают. Иду дальше. Оглядываюсь. Тот лев, у которого шевелился хвост, встает на передние лапы, широко разевает пасть и потягивается, как кошка. После он снова ложится, складывает лапы крест-накрест, опускает голову и опять засыпает.
Иду дальше. Прихожу на вокзал. Стою на перроне и наблюдаю, как провожающие прощаются с отъезжающими, как они их обнимают, целуют и похлопывают по плечам, как они идут рядом с уже движущимися вагонами и долго машут руками, шапками, платками. Потом я слежу, как встречающие приветствуют приехавших, как они подносят им цветы, радостно улыбаются и тоже обнимают, и тоже целуют, и тоже хлопают по плечам.
Беру билет, сажусь в электричку и еду чуть больше часа. Покидаю вагон, прохожу мимо невзрачных станционных киосков (все они почему-то голубые — Ксюша захлопала бы в ладоши), миную небольшой чахлый скверик, иду дальше и вскоре оказываюсь на берегу не очень широкой речки, струящейся между высокими, живописными, зелеными берегами. Несмотря на ноябрь, трава не пожухла. Чудесная стоит осень.
На камне у воды сидит мальчишка с удочкой. Подхожу.
— Вредно сидеть на холодном камне, дружище! Простудишься!
— Да ничего!
— А клюет?
— Клюет помаленьку.
— А далеко ли течет эта речка?
— Нет, недалеко. Еще километра полтора, и конец.
— А что же там, в конце?
— А вот увидите!
ЭПИЛОГ
Моя смерть была загадочной и произвела сильное впечатление на всех, кто меня знал.
В декабре 1984 года я внезапно исчез. Через две недели мое тело было найдено на С…ком кладбище, в часовне над могилой Ксении Брянской. Я лежал в странной позе, скорчившись и обхватив голову руками. На лице еще можно было различить подобие улыбки. Вход в часовню, как известно, давно уже замурован, а окна забраны массивными железными решетками. Каким образом мне удалось пробраться внутрь, осталось тайной.
О том, что стряслось со мною в предпоследний год моей жизни, знал только А. Известие о моей кончине чрезвычайно взволновало и опечалило его, хотя он, наверное, предчувствовал этот трагический финал. На похороны он приехал с букетом красных роз, раздобытых с большим трудом. В букете было восемнадцать цветков. Девять роз он положил на свежий холмик из смерзшейся, комковатой глины, а остальные продолжал держать в руке. Постояв у могилы, он тихонько ушел и тотчас же направился на С…кое кладбище. Он торопился, не зная почему.
Почти бегом он обогнул церковь и бросился по протоптанной в снегу тропинке к знакомой ему часовне. Но… часовни не было. Оцепенев от ужаса, он стоял перед некрашеным дощатым забором, сжимая цветы в закоченевших пальцах. К нему подошла немолодая женщина в пуховом платке.
— Тут авария произошла, — сказала она. — Земля провалилась. Под кладбищем-то метро проходит, вот земля и провалилась. Даже покойникам покою нет. О Господи!
В ящике моего письменного стола была найдена фотография Ксюши с краткой дарственной надписью:
"Нет, ты не сможешь позабыть меня!
20 ноября 1908 г."
И еще в ящике лежала старинная золотая булавка с крупным, великолепно ограненным алмазом.
Январь 1983 — сентябрь 1984
Геннадий Иванович Алексеев
Послесловие издателя
День его рождения был в самом расцвете белых ночей — 18 июня. Обычно в этот день собирались одни и те же друзья Геннадия Ивановича, многие из которых встречались между собою только на этих днях рождения, — несколько литераторов и архитекторов, один физик (он курил трубку) и одна женщина-театровед из музея Шаляпина. Кстати, ей во многом обязан роман "Зеленые берега" своим появлением на свет, ибо она познакомила Геннадия Ивановича с Вяльцевой.
Обстановка на этих праздниках была поначалу несколько чопорной. Собираясь, говорили об искусстве и политике, затем хозяин приглашал: "Господа, прошу к столу". Он употреблял это слово, с натугой входящее в наш обиход в девяностых годах, еще тогда — в семидесятых, и странным образом оно не казалось фальшивым или напыщенным в его устах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Спасите! Я заблудился в лабиринте ваших дворов!
— Идите за мной, — говорит женщина. — И не отставайте! Минотавр сейчас спит, но все равно не отставайте.
Надо мной занесены копыта бронзового коня. У него на спине восседает некто величественный, простерший руку на северо-запад. Гляжу снизу вверх на угрожающе вознесшиеся копыта, на бронзовый неподвижный лик седока. Еще мгновение, и я брошусь наутек, как герой известной поэмы, сочиненной известным стихотворцем, и буду долго-долго бежать по городу, то и дело оглядываясь — не скачет ли за мною кто-нибудь? Но я мужаюсь, но я не подаю виду, что робею, но я не пускаюсь все же в бегство. К монументу подъезжает несколько легковых машин, украшенных лентами и цветами. Из первой машины выходят жених и невеста. Они молоды. У них счастливый вид. Жених в черном, невеста в белом. В руках у невесты букет белых хризантем. Ее длинная белая фата волочится по тротуару. Из других машин вылезают остальные участники свадебного ритуала. Они выстраиваются в затылок друг другу. Процессия приближается к памятнику. Невеста наклоняется и кладет хризантемы на каменный выступ пьедестала. Появляется шустрый, верткий фотограф. Он бегает вокруг, приседает, щелкает аппаратом. Все возвращаются к машинам и усаживаются в них. Машины отъезжают. Из дверцы первой машины торчит кончик фаты. Он трепещет на ветру.
По каналу мчится катер, распарывая темную воду, в которой плавают опавшие листья. Две высокие волны ударяют в гранитные берега, перехлестывают через парапет и перебрасывают через него листья. Катер исчезает, но вода в канале еще долго плещется и бьется о гранит, а легкая лодчонка, привязанная цепью к чугунному кольцу, еще долго раскачивается, долго пляшет, опуская то нос, то корму и поводя крутыми боками.
Два гранитных льва лежат у подъезда. Головы их опущены на скрещенные лапы, глаза закрыты. Они спят. Подбегают двое мальчишек, взбираются на спины львов, бьют их пятками в бока, хлопают их ладонями по голове, хохочут. Львы не просыпаются. Львы и ухом не ведут. Они спят очень крепко. Впрочем, у одного кисточка на хвосте чуть-чуть подрагивает. Или мне чудится? Мальчишки слезают со львов и убегают. Иду дальше. Оглядываюсь. Тот лев, у которого шевелился хвост, встает на передние лапы, широко разевает пасть и потягивается, как кошка. После он снова ложится, складывает лапы крест-накрест, опускает голову и опять засыпает.
Иду дальше. Прихожу на вокзал. Стою на перроне и наблюдаю, как провожающие прощаются с отъезжающими, как они их обнимают, целуют и похлопывают по плечам, как они идут рядом с уже движущимися вагонами и долго машут руками, шапками, платками. Потом я слежу, как встречающие приветствуют приехавших, как они подносят им цветы, радостно улыбаются и тоже обнимают, и тоже целуют, и тоже хлопают по плечам.
Беру билет, сажусь в электричку и еду чуть больше часа. Покидаю вагон, прохожу мимо невзрачных станционных киосков (все они почему-то голубые — Ксюша захлопала бы в ладоши), миную небольшой чахлый скверик, иду дальше и вскоре оказываюсь на берегу не очень широкой речки, струящейся между высокими, живописными, зелеными берегами. Несмотря на ноябрь, трава не пожухла. Чудесная стоит осень.
На камне у воды сидит мальчишка с удочкой. Подхожу.
— Вредно сидеть на холодном камне, дружище! Простудишься!
— Да ничего!
— А клюет?
— Клюет помаленьку.
— А далеко ли течет эта речка?
— Нет, недалеко. Еще километра полтора, и конец.
— А что же там, в конце?
— А вот увидите!
ЭПИЛОГ
Моя смерть была загадочной и произвела сильное впечатление на всех, кто меня знал.
В декабре 1984 года я внезапно исчез. Через две недели мое тело было найдено на С…ком кладбище, в часовне над могилой Ксении Брянской. Я лежал в странной позе, скорчившись и обхватив голову руками. На лице еще можно было различить подобие улыбки. Вход в часовню, как известно, давно уже замурован, а окна забраны массивными железными решетками. Каким образом мне удалось пробраться внутрь, осталось тайной.
О том, что стряслось со мною в предпоследний год моей жизни, знал только А. Известие о моей кончине чрезвычайно взволновало и опечалило его, хотя он, наверное, предчувствовал этот трагический финал. На похороны он приехал с букетом красных роз, раздобытых с большим трудом. В букете было восемнадцать цветков. Девять роз он положил на свежий холмик из смерзшейся, комковатой глины, а остальные продолжал держать в руке. Постояв у могилы, он тихонько ушел и тотчас же направился на С…кое кладбище. Он торопился, не зная почему.
Почти бегом он обогнул церковь и бросился по протоптанной в снегу тропинке к знакомой ему часовне. Но… часовни не было. Оцепенев от ужаса, он стоял перед некрашеным дощатым забором, сжимая цветы в закоченевших пальцах. К нему подошла немолодая женщина в пуховом платке.
— Тут авария произошла, — сказала она. — Земля провалилась. Под кладбищем-то метро проходит, вот земля и провалилась. Даже покойникам покою нет. О Господи!
В ящике моего письменного стола была найдена фотография Ксюши с краткой дарственной надписью:
"Нет, ты не сможешь позабыть меня!
20 ноября 1908 г."
И еще в ящике лежала старинная золотая булавка с крупным, великолепно ограненным алмазом.
Январь 1983 — сентябрь 1984
Геннадий Иванович Алексеев
Послесловие издателя
День его рождения был в самом расцвете белых ночей — 18 июня. Обычно в этот день собирались одни и те же друзья Геннадия Ивановича, многие из которых встречались между собою только на этих днях рождения, — несколько литераторов и архитекторов, один физик (он курил трубку) и одна женщина-театровед из музея Шаляпина. Кстати, ей во многом обязан роман "Зеленые берега" своим появлением на свет, ибо она познакомила Геннадия Ивановича с Вяльцевой.
Обстановка на этих праздниках была поначалу несколько чопорной. Собираясь, говорили об искусстве и политике, затем хозяин приглашал: "Господа, прошу к столу". Он употреблял это слово, с натугой входящее в наш обиход в девяностых годах, еще тогда — в семидесятых, и странным образом оно не казалось фальшивым или напыщенным в его устах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93