Толпа, кажется, растерзала его. Вообще, жизнь этой певицы была на редкость красива, на редкость. А каков конец! Позавидуешь!
Я тихонько складываю афишу. Под нею лежат фотографии. Их довольно много. Марианна Максимовна комментирует:
— Вот здесь ей лет двадцать, не больше — это самое начало ее карьеры. Очень мила, не правда ли? Очень! А вот она на гастролях в Одессе. А это ее приезд в Варшаву. А вот эта фотография мне нравится больше прочих, здесь она чудо как хороша!
В моих руках та самая, знобишинская, а теперь уже и моя фотография. Мне неловко, мне кажется, что Марианна Максимовна замечает мое волнение и о чем-то догадывается. Хотя о чем же, собственно, она может догадаться?
— Скажите, пожалуйста, — обращаюсь я к ней и пугаюсь, услышав какой-то глухой, совсем не свой голос, и долго откашливаюсь, чтобы голос прочистился, — скажите, пожалуйста, а живы ли какие-нибудь родственники Брянской?
— О да! Жива ее племянница. Дряхлая старуха. В прошлом актриса оперетты. Ее зовут Алевтина Арсеньевна Скородумова. Она живет в Доме для актеров на пенсии. Мы обращались к ней однажды. К сожалению, от ветхости она уже плохо помнит те времена и часто путается, а иногда попросту придумывает то, чего явно не могло быть. Она, к примеру, упорно твердит, что Брянскую убил ее муж, подполковник Одинцов, что он был ужасный ревнивец и не мог простить ей того самого поэта, что Брянская собралась с ним расстаться, и тогда он…
— Но почему, собственно, всего этого не могло быть?
— Потому что, судя по всему, Одинцов был человеком нерешительным и слабовольным. Такие не убивают своих жен. Таких бросают, и они долго страдают, и упиваются своими страданиями, и начинают пить горькую, и пьют все усерднее и усерднее, и становятся пьяницами, и вконец спиваются.
— А знаете, Одинцов и на самом деле был таким человеком.
— Но вам-то откуда это известно?
Я спохватываюсь и, уткнувшись в папку, продолжаю изучать ее содержимое, силясь придумать приличный ответ.
— Мне это доподлинно не известно, но я почему-то в этом уверен. Совершенно уверен.
Подымаю глаза и встречаю недоуменный взгляд Марианны Максимовны, долгий недоуменный взгляд. Снова опускаю глаза и продолжаю копаться в папке. Читаю вырезки из газет и журналов.
"Концерты К. В. Брянской в Астрахани
Мы уже привыкли к триумфам госпожи Брянской, но то, что на прошлой неделе происходило в Астрахани, превзошло все мыслимые степени успеха. Публика безумствовала. На третьем концерте Брянской пришлось спеть на «бис» 21 романс. "О, можно ль позабыть!" певица по требованию публики спела три раза подряд. Концерт закончился после полуночи. Артистка еще раз продемонстрировала поразительное трудолюбие, творческую щедрость и редкую широту души. Днем певица старалась не выходить из гостиницы. При каждом появлении на улице ее мгновенно окружала толпа поклонников и поклонниц, которые буквально не давали ей прохода. В среду, подкараулив Брянскую у театра, почитатели едва не раздавили свою богиню, притиснув ее к стене. Вовремя подоспевшие чины полиции с большим трудом спасли певицу от грозивших ей увечий. Брянская скрылась в гостинице без шляпы и с порванным рукавом платья. Как говорят, астраханский градоначальник высказывал неудовольствие по поводу гастролей Брянской, заявив, что она превратила его город в сумасшедший дом и что для наведения порядка приходится прибегать к помощи пожарных".
"Театральная хроника
К. В. Брянская, помимо изумительного голоса, несравненного таланта в исполнении цыганских романсов и редкостного умения очаровывать слушателей, обладает и незаурядными коммерческими способностями. Недавно она заключила контракт с фирмой «Лира» на запись 20 граммофонных пластинок. Она потребовала за штуку по 600 рублей. С нею долго торговались, но она не уступила ни копейки. Фирме пришлось согласиться с требованиями непреклонной и знающей себе цену знаменитости".
"ТОЛЬКО ТАК ОНА И МОГЛА УМЕРЕТЬ
(на смерть К. В. Брянской)
Брянской больше нет. Россия оплакивает свою любимицу. Россия в трауре. Смерть великой певицы потрясла всех. Навеки умолк этот удивительный, томительно-волнующий, неземной голос. Никогда не увидим мы более ее изящную, тонкую фигуру, никогда не восхитимся ее обворожительной улыбкой. Но, да простят нам моралисты, смерть ее была столь же прекрасной, как и ее жизнь, как ее бесподобное искусство. Только так она и могла умереть. Тот, кто присутствовал в зале Дворянского собрания 16 декабря, никогда не забудет этот вечер, ибо Ксения Брянская пела воистину феноменально, будто предчувствуя свою гибель. Она была в экстазе, и ее экстаз передался публике. То, что происходило в зале в последние минуты жизни певицы, уже выходило за рамки искусства. Это было нечто непостижимое".
Опять фотографии. Ксюша в самом знаменитом своем платье. Ксюша в простой скромной кофточке. Ксюша в знакомой мне каракулевой шубке. Ксюша в маленькой меховой шапочке (кажется, это та, соболиная). Ксюша в огромной шляпе со страусовыми перьями (жаль, что я не видел ее в этой шляпе). Ксюша на Невском в своей коляске, и спина Дмитрия виднеется, и его шапка. Ксюша со своим аккомпаниатором у рояля. Ксюша в каком-то саду. Ксюша на каком-то банкете. Ксюша стоящая, Ксюша сидящая, Ксюша полулежащая на тахте — из-под края сверкающего, то ли серебристого, то ли золотистого, парчового платья высовывается острый носок туфли. А вот и фотографии похорон. Этого я уже не видел. Время не пустило меня на ее похороны.
Необозримая толпа заполняет набережную у Николаевского моста. Над толпой там и сям возвышаются полицейские на лошадях. Толпу рассекает траурный кортеж. Впереди несут бесчисленные венки. Далее движется белый, украшенный цветочными гирляндами катафалк, запряженный шестеркой белых лошадей, их ведут под уздцы похоронные служители в белых цилиндрах и длинных белых балахонах.
Заваленный цветами гроб. Вокруг него — люди. Повернув головы, они смотрят в объектив. Вглядываюсь в их лица…
— Нет ли у вас, Марианна Максимовна, лупы?
— Пожалуйста!
Разглядываю лицо человека, стоящего в глубине фотографии. Он один смотрит в сторону. Он бородат. Он поразительно похож на меня. И даже пальто на нем…
Кладу лупу. Откидываюсь на спинку стула. Гляжу на портрет Шаляпина, висящий на стене. Великий певец взирает на меня сверху вниз с нескрываемым пренебрежением.
— Простите меня, Марианна Максимовна, но я почему-то волнуюсь, очень волнуюсь. Меня волнует все, что связано с судьбой этой женщины. Мне безумно хочется написать о ней книгу, но я не уверен, что эту книгу все-таки напишу. Мне что-то мешает. Мне мешает мое загадочное волнение. Я его боюсь.
Встаю из-за стола, подхожу к окну. Декорации все еще стоят на снегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Я тихонько складываю афишу. Под нею лежат фотографии. Их довольно много. Марианна Максимовна комментирует:
— Вот здесь ей лет двадцать, не больше — это самое начало ее карьеры. Очень мила, не правда ли? Очень! А вот она на гастролях в Одессе. А это ее приезд в Варшаву. А вот эта фотография мне нравится больше прочих, здесь она чудо как хороша!
В моих руках та самая, знобишинская, а теперь уже и моя фотография. Мне неловко, мне кажется, что Марианна Максимовна замечает мое волнение и о чем-то догадывается. Хотя о чем же, собственно, она может догадаться?
— Скажите, пожалуйста, — обращаюсь я к ней и пугаюсь, услышав какой-то глухой, совсем не свой голос, и долго откашливаюсь, чтобы голос прочистился, — скажите, пожалуйста, а живы ли какие-нибудь родственники Брянской?
— О да! Жива ее племянница. Дряхлая старуха. В прошлом актриса оперетты. Ее зовут Алевтина Арсеньевна Скородумова. Она живет в Доме для актеров на пенсии. Мы обращались к ней однажды. К сожалению, от ветхости она уже плохо помнит те времена и часто путается, а иногда попросту придумывает то, чего явно не могло быть. Она, к примеру, упорно твердит, что Брянскую убил ее муж, подполковник Одинцов, что он был ужасный ревнивец и не мог простить ей того самого поэта, что Брянская собралась с ним расстаться, и тогда он…
— Но почему, собственно, всего этого не могло быть?
— Потому что, судя по всему, Одинцов был человеком нерешительным и слабовольным. Такие не убивают своих жен. Таких бросают, и они долго страдают, и упиваются своими страданиями, и начинают пить горькую, и пьют все усерднее и усерднее, и становятся пьяницами, и вконец спиваются.
— А знаете, Одинцов и на самом деле был таким человеком.
— Но вам-то откуда это известно?
Я спохватываюсь и, уткнувшись в папку, продолжаю изучать ее содержимое, силясь придумать приличный ответ.
— Мне это доподлинно не известно, но я почему-то в этом уверен. Совершенно уверен.
Подымаю глаза и встречаю недоуменный взгляд Марианны Максимовны, долгий недоуменный взгляд. Снова опускаю глаза и продолжаю копаться в папке. Читаю вырезки из газет и журналов.
"Концерты К. В. Брянской в Астрахани
Мы уже привыкли к триумфам госпожи Брянской, но то, что на прошлой неделе происходило в Астрахани, превзошло все мыслимые степени успеха. Публика безумствовала. На третьем концерте Брянской пришлось спеть на «бис» 21 романс. "О, можно ль позабыть!" певица по требованию публики спела три раза подряд. Концерт закончился после полуночи. Артистка еще раз продемонстрировала поразительное трудолюбие, творческую щедрость и редкую широту души. Днем певица старалась не выходить из гостиницы. При каждом появлении на улице ее мгновенно окружала толпа поклонников и поклонниц, которые буквально не давали ей прохода. В среду, подкараулив Брянскую у театра, почитатели едва не раздавили свою богиню, притиснув ее к стене. Вовремя подоспевшие чины полиции с большим трудом спасли певицу от грозивших ей увечий. Брянская скрылась в гостинице без шляпы и с порванным рукавом платья. Как говорят, астраханский градоначальник высказывал неудовольствие по поводу гастролей Брянской, заявив, что она превратила его город в сумасшедший дом и что для наведения порядка приходится прибегать к помощи пожарных".
"Театральная хроника
К. В. Брянская, помимо изумительного голоса, несравненного таланта в исполнении цыганских романсов и редкостного умения очаровывать слушателей, обладает и незаурядными коммерческими способностями. Недавно она заключила контракт с фирмой «Лира» на запись 20 граммофонных пластинок. Она потребовала за штуку по 600 рублей. С нею долго торговались, но она не уступила ни копейки. Фирме пришлось согласиться с требованиями непреклонной и знающей себе цену знаменитости".
"ТОЛЬКО ТАК ОНА И МОГЛА УМЕРЕТЬ
(на смерть К. В. Брянской)
Брянской больше нет. Россия оплакивает свою любимицу. Россия в трауре. Смерть великой певицы потрясла всех. Навеки умолк этот удивительный, томительно-волнующий, неземной голос. Никогда не увидим мы более ее изящную, тонкую фигуру, никогда не восхитимся ее обворожительной улыбкой. Но, да простят нам моралисты, смерть ее была столь же прекрасной, как и ее жизнь, как ее бесподобное искусство. Только так она и могла умереть. Тот, кто присутствовал в зале Дворянского собрания 16 декабря, никогда не забудет этот вечер, ибо Ксения Брянская пела воистину феноменально, будто предчувствуя свою гибель. Она была в экстазе, и ее экстаз передался публике. То, что происходило в зале в последние минуты жизни певицы, уже выходило за рамки искусства. Это было нечто непостижимое".
Опять фотографии. Ксюша в самом знаменитом своем платье. Ксюша в простой скромной кофточке. Ксюша в знакомой мне каракулевой шубке. Ксюша в маленькой меховой шапочке (кажется, это та, соболиная). Ксюша в огромной шляпе со страусовыми перьями (жаль, что я не видел ее в этой шляпе). Ксюша на Невском в своей коляске, и спина Дмитрия виднеется, и его шапка. Ксюша со своим аккомпаниатором у рояля. Ксюша в каком-то саду. Ксюша на каком-то банкете. Ксюша стоящая, Ксюша сидящая, Ксюша полулежащая на тахте — из-под края сверкающего, то ли серебристого, то ли золотистого, парчового платья высовывается острый носок туфли. А вот и фотографии похорон. Этого я уже не видел. Время не пустило меня на ее похороны.
Необозримая толпа заполняет набережную у Николаевского моста. Над толпой там и сям возвышаются полицейские на лошадях. Толпу рассекает траурный кортеж. Впереди несут бесчисленные венки. Далее движется белый, украшенный цветочными гирляндами катафалк, запряженный шестеркой белых лошадей, их ведут под уздцы похоронные служители в белых цилиндрах и длинных белых балахонах.
Заваленный цветами гроб. Вокруг него — люди. Повернув головы, они смотрят в объектив. Вглядываюсь в их лица…
— Нет ли у вас, Марианна Максимовна, лупы?
— Пожалуйста!
Разглядываю лицо человека, стоящего в глубине фотографии. Он один смотрит в сторону. Он бородат. Он поразительно похож на меня. И даже пальто на нем…
Кладу лупу. Откидываюсь на спинку стула. Гляжу на портрет Шаляпина, висящий на стене. Великий певец взирает на меня сверху вниз с нескрываемым пренебрежением.
— Простите меня, Марианна Максимовна, но я почему-то волнуюсь, очень волнуюсь. Меня волнует все, что связано с судьбой этой женщины. Мне безумно хочется написать о ней книгу, но я не уверен, что эту книгу все-таки напишу. Мне что-то мешает. Мне мешает мое загадочное волнение. Я его боюсь.
Встаю из-за стола, подхожу к окну. Декорации все еще стоят на снегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93