— Титлакуан не умер, он умереть не может! Он вернется! Пойду и буду ждать его!
Она ушла, оставив старца одного в глубоком горе.
— Как далеки мои истоки! Как близко жизни окончанье! Дочь! Мой сын! Что сталось с моим сыном в необозримости земной? А Татле! Жив ли Татле в людской враждебности? И дочь ушла. Я — семя, спора! Как велика земля, как беспредельна! Как тяжек груз! Как долг путь!
В тот день не мог он покаяние нести. Большая боль терзала его сердце ночью, в тиши, во мраке одиночества. Его глаза, давно утратившие блеск, туманились слезами.
* * *
На следующий день вернулся Титлакуан с тамемами, махавшими оружием людей Коатепека, которые тащили на себе тяжелую поклажу. Был полдень, солнце в силу полную блистало. Криками и шумом люди оповещали Тулу о победе.
Титлакуан шел впереди, почти нагой, с одною палицей в руках, с презрительной улыбкой на лице, внушавшей страх и ненависть Тольтекам. Уэмак и его люди вышли посмотреть, в чем дело. Страх, удивленье и неудовольство овладели душами властителей тольтекских. Титлакуан расправил гордо плечи пред свитой Уэмака.
— Уэмак! — сказал он. — Воины твои храбры и славны. Всласть насмотрелся я, как бабочек они крошили. Их уборы из ярких перьев сами, как бабочки и как цветы, сверкали. Зрелище красиво было! Их дубины, наверное, измазались пыльцой цветочной, мотыльковой пылью! А эта палица в моей руке пропитана коатепекской кровью. Вот этой кровью. Посмотри!
Он с ревом прыгнул и в прыжке тремя ударами три головы вмиг расколол: три пленника свалились наземь.
— Уэмак! Крови вражьей жаждут боги, а благостные воины твои, способные охотиться на бабочек и рвать цветы, не пожелали кровь пролить. Они оставили товары на произвол судьбы; и я, игрок в пелоту, и безоружные тамемы кладь защитили, в путь пустились дальше. Вот правда истая, Тольтеки!
Люди, отвыкшие от вида свежей крови, заволновались, зашумели. Титлакуан, увидев это, снова повысил голос:
— Запах крови стал неприятен для Тольтеков! Смерть не желают копьями достать Тольтеки! Видно, забыли о борьбе, о жизни, крови, смерти! Братья, напомним боязливым людям о смысле смерти и значенье крови! Радость богам доставим! — заревел он и с тамемами стал убивать подряд всех пленных.
Пленники пытались убежать, а народ, остервенев, кричал: «Смерть! Смерть!» И, обо всем забыв и разум потеряв, толпа набросилась на коатепеков и стала бить их, убивать.
Шум оргии кровавой слышал во дворце Кецалькоатль, в тиши уединенья своего.
— Что там случилось? — Он спросил. — Кто так кричит, что даже я за толстыми стенами слышу?
— Титлакуан вернулся. — Слуги сообщили. — Пленников привел и убивает их в присутствии Уэмака, тот словно каменный стоит. Народ волнуется, кричит: «Смерть! Смерть!»
— О, тигр кровожадный! Титлакуан! Отродье колдовское! Дьявол — внука моего отец! Иду! Иду к народу! Пусть на площадь дочь мою тотчас приведут!
Так он сказал и хлыст велел подать. Накинул мантию на плечи, надел роскошный свой плюмаж, сел в паланкин и приказал нести себя на площадь.
Он появился там, когда окончилось побоище: все пленные убиты были, их трупы сваливали в кучу. Тольтеки нехотя тела таскали, тамемы же пустились в пляс под гулкие удары тепонацтле, и несколько Тольтеков к ним присоединились. Многие, однако, издали и с ужасом глядели на устрашающий спектакль: груды трупов в пыли и в лужах крови под светлым жарким солнцем, под музыку глухую барабанов.
Уэмак поспешил уйти в сопровождении своих людей. Титлакуан, грудь горделиво выпятив, стоял неподалеку от кучи тел. Плюмаж победный уже украсил его голову, а грудь и руки обмазаны малиновой и желтой краской, плечи прикрыты мантией, на шее вздрагивали ожерелья. Всюду победу воспевали. Крики слышались:
— Титлакуан! Титлакуан! Титлакуан!
Тут появился в паланкине Кецалькоатль. Вопли замерли, и стало тихо. Солнце полуденное жгло нещадно. Люди Кецалькоатля много лет не видели его и только знали: он существует, хотя и не присутствует нигде; жила еще его былая магия. Посеребрились волосы и борода, а щеки бледные изрезали морщины, но властный взмах руки и яростный блеск глаз заворожили всех. Улыбка с губ Титлакуана уползла и спряталась, когда в волнении дочь Кецалькоатля прибежала. Старец спустился с паланкина и перед Титлакуаном встал во весь свой исполинский рост, тряхнув густою белой гривой. Народ, оцепенев, смотрел на них. Безмолвие разбил Кецалькоатль:
— Тигр, пятнистый тигр! Вот кто ты. Трус! Кровожадный зверь, исполненный коварства! Дочь моя, нет, не супруг вернулся твой! Вернулся тигр кровавый. Его не разглядел я ранее, и к роду нашему он стал причастен из-за желанья твоей плоти! Дочь, взгляни! Людскою кровью свежей покрыты его когти! Я узнаю его, я узнаю глаза, посыпанные прахом прошлого! К нам прошлое вернуться хочет! Но нет, его еще здесь нет! Титлакуан проклятый! Здесь властвует пока Кецалькоатль! И не войдешь ты в Тулу! Время — еще мое! Я Се-Акатль Кецалькоатль! — вскричал он, хлыст схватил и стал свирепо бить Титлакуана. Тот был врасплох застигнут и старался от мантии избавиться и ожерелий, которые сковали все его движения.
Дочь Кецалькоатля мужа обнимала, пыталась от неистовых ударов уберечь, но невольно лишь затрудняла его попытки защититься. Старец стегал и стегал его, крича:
— Я Се-Акатль, я Кецалькоатль! Это — мое время! Здесь — моя Тула! Тигр, проклятый тигр! — Он бил их, пока оба, муж и жена, в пыль не свалились. Кровь людей Коатепека смешалась с кровью, каплями из-под хлыста летевшей.
Он бросил плеть тогда, когда не в силах был стегать, и на руки упал своих кокомов.
Люди опомнились и стали песни петь во славу Змея Пернатого, в честь мудрого Кецалькоатля. В паланкине, почти лишившись чувств, отправился он во дворец. Народ в молчанье шествовал за ним. На площади остались лишь Титлакуан, и дочь Кецалькоатля, и тамемы. Позже, взвалив на плечи кладь, носильщики с избитыми супругами ушли из Тулы.
Кецалькоатль, добравшись до дому, уединился в своих хоромах.
— Снова один средь всей земли, — сказал он. — Без жены, без дочери, без сына! Тула! Моя Тула! Детище мое и кровь моя! О Тула! Тула!
Долго потом ночами он ходил к источнику святому Шипакоя, где кровь смывал с себя после мучительных и строгих покаяний.
Ему минуло восемьдесят лет. Он стар стал и печален. Люди Тулы его не видели с тех пор, как он изгнал Титлакуана, однако же его присутствие витало в воздухе и было климатом и духом Тулы, нет, не правление живое, а царство его имени живого — Тула Кецалькоатля! Он стал стар, стал болен, немощен и сморщен, мог уходить от размышлений и бежать от одиночества, часами сидя неподвижно. Метеоритом плавал во Вселенной, будучи еще историей, но уже больше не ее пружиной.
Его уже ничто не трогало — ни боль и ни страданья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31