Да ведь спугнем, а?
- Можем спугнуть, - согласился Юрий Евгеньевич.
- Ну что ж. Надо нам, как шеф говорит, свистать всех наверх. Тебе, Юрий Евгеньевич, взять второй парк на себя. И Бугаев с тобой, и все остальные. Здесь навалиться надо разом. Алабин пусть установит наблюдение за "Звездными ночами". Вместе с райотделом.
- А другие таксомоторные парки? - спросил Белянчиков.
- Другие отставить. Пока... А там посмотрим. Да, кстати, среди друзей, с которыми пил в кафе Кошмарик, один - здоровяк, по кличке Хилый, другой - похож на кавказца. Худой, с усами...
- Хилый... - в раздумье произнес Юрий Евгеньевич. - Хилый? У тебя списки шоферов под рукой? - спросил он Корнилова.
Игорь Васильевич молча выдвинул ящик стола, достал серенькую папку и, торопясь, начал листать. Юрий Евгеньевич вскочил со стула и, перевесившись через стол, следил за бумагами.
- Стой, вот он, список, - наконец сказал он.
Они быстро пробежали его глазами и посмотрели друг на друга.
- Ты в рубашке родился, - вздохнул Белянчиков. - Вот тебе и Хилый. Хилков Евгений Степанович, второе таксомоторное предприятие, первый класс, работает с 1968 года.
5
Прошла еще неделя, прежде чем Корнилов смог выбраться к матери на Валаам.
На пирсе у Озерного вокзала царило веселое оживление. Люди толпились у трапов, сновали в поисках "своего" теплохода. Слышались переборы гитары, приветственные возгласы. Большинство отъезжающих - молодежь.
Корнилов отправился на "Короленко".
- Товарищи, заполняйте, пожалуйста, путевки у кого не заполнены, - с легким раздражением объяснял у трапа высокий моряк с синей повязкой вахтенного. Чувствовалось, что ему уже надоело объяснять одно и то же. Пожилой мужчина с красивым клетчатым баульчиком в руках, растерянно обернулся к своей спутнице - молодой большеглазой женщине.
- Что, Мишаня? - спросила она насмешливо. - У тебя нет авторучки? Товарищи, кто одолжит авторучку? - обратилась она к стоявшим у трапа.
- Пожалуйста, - Корнилов достал свою авторучку и протянул женщине. Она посмотрела внимательно на него и почему-то улыбнулась. Сказала:
- Мишаня, вот авторучка. Заполняй поскорее...
Мужчина засуетился, не решаясь выпустить из рук баул, потом все-таки поставил его на гранитный парапет, взял авторучку и, прежде чем начать писать, наклонился к женщине и что-то быстро зашептал ей. Она не дослушала, махнула рукой и сказала громко:
- Да пиши ты что хочешь...
"Ну вот, видать, с чужой женой путешествовать собрался, а путевку заполнять пришлось - перетрусил, - подумал Корнилов. - И соврать боится, и правду сказать не может... Эх ты, дядя!"
Мужчина наконец заполнил путевки и, вздохнув с облегчением, отдал Корнилову авторучку. Вахтенный, бросив взгляд на их путевки, ухмыльнулся и громко сказал:
- Ваша каюта, товарищи Огневы, на верхней палубе. Ключи в двери...
У Корнилова каюта была второго класса, на второй палубе. Она показалась ему совсем крошечной, похожей на пенал. Воздух был несвежий, застоявшийся. Корнилов открыл окно и опустил жалюзи. Положил на столик прихваченную в дорогу книгу - "Незабудки" Пришвина. Книжку эту, уже изрядно потрепанную, кто-то забыл у Корнилова в кабинете. На пристань Корнилов ехал прямо из управления, не заезжая домой, и сунул на всякий случай "Незабудки" в портфель. Раньше Корнилов почему-то считал, что Пришвин пишет только о природе, а тут, едва открыв книгу, наткнулся на такие строчки: "Как гибнет любовь, когда один человек обращается другим в собственность, так и в отношении времени... Люди спешат и суетятся, потому что находятся в плену у времени".
Каждодневная суета и спешка угнетали Корнилова. Сколько раз он говорил себе: "Хватит суетиться. Научись выбирать главное. Толку от суеты мало, а сколько приходится терять, сколько идет мимо тебя из-за вечной гонки. Скорее, скорее! Поджимают сроки, подгоняет начальство. И в этой спешке не имеешь возможности оглянуться. А время проходит, и начинаешь понимать, что ускользнуло что-то очень важное, существенное".
Корнилов понимал, что в этой спешке не всегда бывают виноваты обстоятельства и начальство. Просто с течением времени вырабатывалась уже такая привычка, такой ритм жизни - быстрее, быстрее... "Нет, надо когда-то ломать этот ритм, надо быть серьезнее и глубже, - размышлял он, - иначе сам превратишься в автомат, в пустышку".
Минут через десять теплоход отправился вверх по Неве. По обоим берегам теснились огромные темные корпуса заводов. Неяркие полоски света, падавшие кое-где из приоткрытых ворот, да всполохи электросварки говорили о том, что там идет работа.
Охрипший голос пригласил пассажиров по судовому радио на ужин. Пока ужинали, диктор рассказывал об острове Валаам.
...Гранитная скала в Ладожском озере... Дикая, романтическая природа... Спасо-Преображенский собор. Белый и Красный скиты. Упорные монахи насадили аллеи из лиственницы, пихты, дуба... Мощеные дороги. Каменные путепроводы. Сады на земле, привезенной человеком. Чайковский писал здесь свою симфонию... Остров Валаам - место настоящего паломничества художников. Каменные утесы, заросшие сосновыми борами, белая пена прибоя привлекали Шишкина, Рериха, Куинджи. Здесь у Лескова родился замысел написать своего знаменитого "Очарованного странника". Корнилов вспомнил мрачноватые, безлюдные места, изображенные Шишкиным, и снова подумал о матери. Хорошо, конечно, приехать на остров на большом ослепительном теплоходе, с музыкой, весельем... А каково там жить?
После ужина туристов пригласили на верхнюю палубу под большой тент "принять участие в танцах и играх". Корнилов подумал, что, пожалуй, никто не пойдет туда из-за начавшейся качки, но народу собралось много. Пожилые женщины плотно расселись на скамейках, а молодежь вовсю отплясывала.
Каюта Корнилова была совсем рядом с корабельной танцплощадкой, и громкая музыка мешала ему сосредоточиться, думать об этих проклятых "Волгах", которые следовало как можно скорее найти. Он отложил свою записную книжку и лежал, прислушиваясь к тому, что происходило на палубе. После танцев пели "Калину красную". Потом женский голос начал задушевно:
Мне говорила мать - не жди красивую,
Ищи себе, сынок, судьбу счастливую.
Красивым девушкам другие нравятся,
С женой красивою век будешь маяться...
Корнилов опять вспомнил большеглазую женщину, Мишанину спутницу, ее грудной, приятный голос, огромную белую косу, уложенную на затылке, и ему стало противно от мысли, что она где-то в одной из кают с пижонистым и трусливым пожилым мужчиной... "Чего это я?" - тут же одернул он себя.
Ночью Ладожское озеро не на шутку расходилось, и теплоход грузно переваливался с борта на борт. Чуть-чуть позванивали стаканы, засунутые в стойку над умывальником, дребезжали дверцы шкафа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
- Можем спугнуть, - согласился Юрий Евгеньевич.
- Ну что ж. Надо нам, как шеф говорит, свистать всех наверх. Тебе, Юрий Евгеньевич, взять второй парк на себя. И Бугаев с тобой, и все остальные. Здесь навалиться надо разом. Алабин пусть установит наблюдение за "Звездными ночами". Вместе с райотделом.
- А другие таксомоторные парки? - спросил Белянчиков.
- Другие отставить. Пока... А там посмотрим. Да, кстати, среди друзей, с которыми пил в кафе Кошмарик, один - здоровяк, по кличке Хилый, другой - похож на кавказца. Худой, с усами...
- Хилый... - в раздумье произнес Юрий Евгеньевич. - Хилый? У тебя списки шоферов под рукой? - спросил он Корнилова.
Игорь Васильевич молча выдвинул ящик стола, достал серенькую папку и, торопясь, начал листать. Юрий Евгеньевич вскочил со стула и, перевесившись через стол, следил за бумагами.
- Стой, вот он, список, - наконец сказал он.
Они быстро пробежали его глазами и посмотрели друг на друга.
- Ты в рубашке родился, - вздохнул Белянчиков. - Вот тебе и Хилый. Хилков Евгений Степанович, второе таксомоторное предприятие, первый класс, работает с 1968 года.
5
Прошла еще неделя, прежде чем Корнилов смог выбраться к матери на Валаам.
На пирсе у Озерного вокзала царило веселое оживление. Люди толпились у трапов, сновали в поисках "своего" теплохода. Слышались переборы гитары, приветственные возгласы. Большинство отъезжающих - молодежь.
Корнилов отправился на "Короленко".
- Товарищи, заполняйте, пожалуйста, путевки у кого не заполнены, - с легким раздражением объяснял у трапа высокий моряк с синей повязкой вахтенного. Чувствовалось, что ему уже надоело объяснять одно и то же. Пожилой мужчина с красивым клетчатым баульчиком в руках, растерянно обернулся к своей спутнице - молодой большеглазой женщине.
- Что, Мишаня? - спросила она насмешливо. - У тебя нет авторучки? Товарищи, кто одолжит авторучку? - обратилась она к стоявшим у трапа.
- Пожалуйста, - Корнилов достал свою авторучку и протянул женщине. Она посмотрела внимательно на него и почему-то улыбнулась. Сказала:
- Мишаня, вот авторучка. Заполняй поскорее...
Мужчина засуетился, не решаясь выпустить из рук баул, потом все-таки поставил его на гранитный парапет, взял авторучку и, прежде чем начать писать, наклонился к женщине и что-то быстро зашептал ей. Она не дослушала, махнула рукой и сказала громко:
- Да пиши ты что хочешь...
"Ну вот, видать, с чужой женой путешествовать собрался, а путевку заполнять пришлось - перетрусил, - подумал Корнилов. - И соврать боится, и правду сказать не может... Эх ты, дядя!"
Мужчина наконец заполнил путевки и, вздохнув с облегчением, отдал Корнилову авторучку. Вахтенный, бросив взгляд на их путевки, ухмыльнулся и громко сказал:
- Ваша каюта, товарищи Огневы, на верхней палубе. Ключи в двери...
У Корнилова каюта была второго класса, на второй палубе. Она показалась ему совсем крошечной, похожей на пенал. Воздух был несвежий, застоявшийся. Корнилов открыл окно и опустил жалюзи. Положил на столик прихваченную в дорогу книгу - "Незабудки" Пришвина. Книжку эту, уже изрядно потрепанную, кто-то забыл у Корнилова в кабинете. На пристань Корнилов ехал прямо из управления, не заезжая домой, и сунул на всякий случай "Незабудки" в портфель. Раньше Корнилов почему-то считал, что Пришвин пишет только о природе, а тут, едва открыв книгу, наткнулся на такие строчки: "Как гибнет любовь, когда один человек обращается другим в собственность, так и в отношении времени... Люди спешат и суетятся, потому что находятся в плену у времени".
Каждодневная суета и спешка угнетали Корнилова. Сколько раз он говорил себе: "Хватит суетиться. Научись выбирать главное. Толку от суеты мало, а сколько приходится терять, сколько идет мимо тебя из-за вечной гонки. Скорее, скорее! Поджимают сроки, подгоняет начальство. И в этой спешке не имеешь возможности оглянуться. А время проходит, и начинаешь понимать, что ускользнуло что-то очень важное, существенное".
Корнилов понимал, что в этой спешке не всегда бывают виноваты обстоятельства и начальство. Просто с течением времени вырабатывалась уже такая привычка, такой ритм жизни - быстрее, быстрее... "Нет, надо когда-то ломать этот ритм, надо быть серьезнее и глубже, - размышлял он, - иначе сам превратишься в автомат, в пустышку".
Минут через десять теплоход отправился вверх по Неве. По обоим берегам теснились огромные темные корпуса заводов. Неяркие полоски света, падавшие кое-где из приоткрытых ворот, да всполохи электросварки говорили о том, что там идет работа.
Охрипший голос пригласил пассажиров по судовому радио на ужин. Пока ужинали, диктор рассказывал об острове Валаам.
...Гранитная скала в Ладожском озере... Дикая, романтическая природа... Спасо-Преображенский собор. Белый и Красный скиты. Упорные монахи насадили аллеи из лиственницы, пихты, дуба... Мощеные дороги. Каменные путепроводы. Сады на земле, привезенной человеком. Чайковский писал здесь свою симфонию... Остров Валаам - место настоящего паломничества художников. Каменные утесы, заросшие сосновыми борами, белая пена прибоя привлекали Шишкина, Рериха, Куинджи. Здесь у Лескова родился замысел написать своего знаменитого "Очарованного странника". Корнилов вспомнил мрачноватые, безлюдные места, изображенные Шишкиным, и снова подумал о матери. Хорошо, конечно, приехать на остров на большом ослепительном теплоходе, с музыкой, весельем... А каково там жить?
После ужина туристов пригласили на верхнюю палубу под большой тент "принять участие в танцах и играх". Корнилов подумал, что, пожалуй, никто не пойдет туда из-за начавшейся качки, но народу собралось много. Пожилые женщины плотно расселись на скамейках, а молодежь вовсю отплясывала.
Каюта Корнилова была совсем рядом с корабельной танцплощадкой, и громкая музыка мешала ему сосредоточиться, думать об этих проклятых "Волгах", которые следовало как можно скорее найти. Он отложил свою записную книжку и лежал, прислушиваясь к тому, что происходило на палубе. После танцев пели "Калину красную". Потом женский голос начал задушевно:
Мне говорила мать - не жди красивую,
Ищи себе, сынок, судьбу счастливую.
Красивым девушкам другие нравятся,
С женой красивою век будешь маяться...
Корнилов опять вспомнил большеглазую женщину, Мишанину спутницу, ее грудной, приятный голос, огромную белую косу, уложенную на затылке, и ему стало противно от мысли, что она где-то в одной из кают с пижонистым и трусливым пожилым мужчиной... "Чего это я?" - тут же одернул он себя.
Ночью Ладожское озеро не на шутку расходилось, и теплоход грузно переваливался с борта на борт. Чуть-чуть позванивали стаканы, засунутые в стойку над умывальником, дребезжали дверцы шкафа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41