Мое внимание привлекли двое солдат, которые, устроившись в тени, рьяно метали кости. Я извлек последний уцелевший клочок самодельной бумаги.
Первый воин, белесый юноша с прозрачными глазами альбиноса, как раз старательно тряс стакан.
– Красотка! – объявил он жаргонное название наилучшего результата, – теперь твоя очередь, Агенобарб.
Партнер белобрысого парня, высокий, худой, рыжебородый воин, принял в свои руки стакан и в свой черед яростно потряс его. Костяшки обиженно загремели.
– Свинья! – вздохнул он, и я понял, что Агенобарба постигло горькое разочарование. Медная мелочь перекочевала из рук в руки.
Я попросил у Кира Антисфена походную чернильницу. Он дал ее, но в тот же момент понял собственную оплошность.
– Не делайте этого, Россенхель! Не унижайте собственный дар суетой! – кир почти что в непритворном ужасе попытался схватить меня за рукав.
Я увернулся. Вдохновение хулиганского толка накатило на меня, точно пенистая морская волна с лихим белым гребешком – на такую не найти управы обычными способами…
– Красотка! – эхом отозвался Белобрысый.
Агенобарб в очередной еще раз встряхнул стаканчик:
– У меня тоже Красотка.
– Переиграем еще разок… Красотка!
…Церенские воины невысоких чинов отличаются смелостью и грубостью в делах, но отнюдь не разнузданным художественным воображением. Рыжебородый заподозрил неладное лишь после восьмого выпадения “Красотки”.
– Цыпленок поганый! У тебя кости подпилены.
– Да ты что! Ты дурак, Агенобарб, зачем мне пилить мои кости, если я все равно не выигрываю?
Раздраженные воины огляделись, стремясь инстинктивно, как это свойственно людям вообще, найти поблизости виноватого, на котором можно выместить злобу.
– Проваливайте отсюда, паршивые ученые свиньи! – рявкнул Белобрысый, обнаружив неподалеку меня и румийца.
– Уносите ноги, столичные маги-ослы! – добавил Агенобарб, подкрепив свое предложение весьма угрожающим жестом волосатого кулака.
Мы убрались подальше, я едва сдерживал неистовый хохот, кир Антисфен грустно улыбался:
– Вы словно ребенок играете волшебным даром, Россенхель.
– Пойдемте, пойдемте, покажемся на глаза капитану Беро и фон Фирхофу. Иначе мы можем вызвать у них законные подозрения…
Мы – кир Антисфен, я и Людвиг, пообедали в компании капитана Морица, на этот раз омлетом из яичного желтка, того самого, что остался после возведения стены на яичном белке. Я понял, что только теперь в точности осознаю все тяготы фортификации. Беро с солдатским стоицизмом запивал бледно-желтое месиво дешевым вином.
– Так вы ученые, благородные мессиры?
– О да.
– Маги, алхимики или богословы?
– В некотором роде – и то, и другое, и третье в одном лице.
– Я знавал одного монаха, тоже наподобие богослова. Правильной жизни был человек – любил веселую компанию и псовую охоту. Погиб глупо. Не будь вы, Фирхоф, бывшим инквизитором, я бы пересказал прозой местную балладу о славном отце Мартыне, в ней приврали совсем немного…
– Давайте, не смущайтесь, капитан, я не обижусь, – заверил фон Фирхоф.
– Итак, начну по порядку. Отец Мартын исповедовал десятерых набожных женщин – горожанок из этой чертовой Толоссы. Поверьте мне, мессиры, иные из них краше благородных дам – мещанки не имеют привычки задирать нос. Не знаю, как долго отец Мартын выколачивал пыль из перин медников, оружейников и скототорговцев, однако самая молоденькая и хорошенькая из овечек монаха в конце концов донесла на него Трибуналу. Святой отец, попав в руки ваших, фон Фирхоф, коллег, перетрусил настолько, что наотрез отказался признать за собой грех, столь обычный и естественный для мужчины. Он изворачивался и, завравшись наподобие ученого сочинителя, сослался на святой глас свыше, который повелел ему плотским образом отгонять греховные мысли от этих вертлявых бабенок. Признания отца Мартына произвели славное смущение в умах этих наших святош – ученые аббаты заседали с утра до полуночи, пытаясь договориться, дьявольскую или божественную сущность имели оные голоса и бывают ли такие голоса вообще и не является ли способность их слышать признаком ереси…
Я перестал слушать фривольную историю капитана Морица – это была обычная озорная новелла, осмеивающая Трибунал. Меня удивило иное – как спокойно фон Фирхоф воспринимает такие рассказы, и с какой охотой доверяется ему Беро. Но и это было не главным – еще больше меня занимал Портал. Если кир Антисфен не ошибался, бегство могло оказаться немного рискованным, но и не более того.
День клонился к закату, море успокоилось, прозрачное жемчужно-розовое небо без единого облачка темнело очень медленно – стоял ясный, спокойный вечер.
Мой разум оставался спокоен – он не видел и не знал имени неведомой угрозы, но тонкая интуиция предвидения – она спорила и с рассудком, и с эмоциями, подсказывая, что опасность, прямая и непосредственная, есть. Беда крылась где-то в этом нежно-перламутровом затишье, в надежном камне башен, в мирной атмосфере застольной беседы. Я страшился – и одновременно наслаждался последними часами покоя. Это было странное ощущение на грани прозрения. Беро тем временем закончил свой рассказ:
– Прошло два года, отец Мартын в темнице облысел, потерял половину зубов и на четверть ослеп. Еще через два года он сознался, что впал в грех безо всяких голосов, а единственно из обычных мужских побуждений. Монаха в ереси оправдали, он был изгнан из темницы как распутник, потеряв не только доброе имя, но и полагающееся от казны пропитание…
Мы дослушали историю и разбрелись по комнатам – в форте оказалось полно свободного места. Я добросовестно выждал два часа, отмеряя время по водяным часам.
Кир Антисфен вошел без стука, его немногие вещи были при нем.
– Уходим. Не стоит тянуть, луна уже видна.
Дом капитана не охранялся, мы выбрались во двор, стража стояла на стенах, нами они, по счастью, не заинтересовались совершенно. Заложенные камнем ворота не охранял никто – не удивительно, чтобы разобрать кладку на белке, понадобились бы усилия небольшого отряда.
На еще относительно светлом небе проступил нежный контур ущербной луны – от нее осталась ровно половина. Громада замковой колокольни темнела в осторожно приближающихся сумерках.
– Сюда.
Дверь оказалась на запоре. Кир Антисфен извлек из складок плаща блестящий стальной крючок и вплотную занялся замком. Я стоял рядом без дела и в остром беспокойстве, мне казалось, что наши занятия видны со стены, как на ладони.
На самом деле это было, конечно же, не так – сверху, с высоты укреплений, неосвещенное пространство двора казалось темной ямой. Несложный замок клацнул под ловкими пальцами румийца, он отворил окованную дверь и проскользнул внутрь, я отправился следом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Первый воин, белесый юноша с прозрачными глазами альбиноса, как раз старательно тряс стакан.
– Красотка! – объявил он жаргонное название наилучшего результата, – теперь твоя очередь, Агенобарб.
Партнер белобрысого парня, высокий, худой, рыжебородый воин, принял в свои руки стакан и в свой черед яростно потряс его. Костяшки обиженно загремели.
– Свинья! – вздохнул он, и я понял, что Агенобарба постигло горькое разочарование. Медная мелочь перекочевала из рук в руки.
Я попросил у Кира Антисфена походную чернильницу. Он дал ее, но в тот же момент понял собственную оплошность.
– Не делайте этого, Россенхель! Не унижайте собственный дар суетой! – кир почти что в непритворном ужасе попытался схватить меня за рукав.
Я увернулся. Вдохновение хулиганского толка накатило на меня, точно пенистая морская волна с лихим белым гребешком – на такую не найти управы обычными способами…
– Красотка! – эхом отозвался Белобрысый.
Агенобарб в очередной еще раз встряхнул стаканчик:
– У меня тоже Красотка.
– Переиграем еще разок… Красотка!
…Церенские воины невысоких чинов отличаются смелостью и грубостью в делах, но отнюдь не разнузданным художественным воображением. Рыжебородый заподозрил неладное лишь после восьмого выпадения “Красотки”.
– Цыпленок поганый! У тебя кости подпилены.
– Да ты что! Ты дурак, Агенобарб, зачем мне пилить мои кости, если я все равно не выигрываю?
Раздраженные воины огляделись, стремясь инстинктивно, как это свойственно людям вообще, найти поблизости виноватого, на котором можно выместить злобу.
– Проваливайте отсюда, паршивые ученые свиньи! – рявкнул Белобрысый, обнаружив неподалеку меня и румийца.
– Уносите ноги, столичные маги-ослы! – добавил Агенобарб, подкрепив свое предложение весьма угрожающим жестом волосатого кулака.
Мы убрались подальше, я едва сдерживал неистовый хохот, кир Антисфен грустно улыбался:
– Вы словно ребенок играете волшебным даром, Россенхель.
– Пойдемте, пойдемте, покажемся на глаза капитану Беро и фон Фирхофу. Иначе мы можем вызвать у них законные подозрения…
Мы – кир Антисфен, я и Людвиг, пообедали в компании капитана Морица, на этот раз омлетом из яичного желтка, того самого, что остался после возведения стены на яичном белке. Я понял, что только теперь в точности осознаю все тяготы фортификации. Беро с солдатским стоицизмом запивал бледно-желтое месиво дешевым вином.
– Так вы ученые, благородные мессиры?
– О да.
– Маги, алхимики или богословы?
– В некотором роде – и то, и другое, и третье в одном лице.
– Я знавал одного монаха, тоже наподобие богослова. Правильной жизни был человек – любил веселую компанию и псовую охоту. Погиб глупо. Не будь вы, Фирхоф, бывшим инквизитором, я бы пересказал прозой местную балладу о славном отце Мартыне, в ней приврали совсем немного…
– Давайте, не смущайтесь, капитан, я не обижусь, – заверил фон Фирхоф.
– Итак, начну по порядку. Отец Мартын исповедовал десятерых набожных женщин – горожанок из этой чертовой Толоссы. Поверьте мне, мессиры, иные из них краше благородных дам – мещанки не имеют привычки задирать нос. Не знаю, как долго отец Мартын выколачивал пыль из перин медников, оружейников и скототорговцев, однако самая молоденькая и хорошенькая из овечек монаха в конце концов донесла на него Трибуналу. Святой отец, попав в руки ваших, фон Фирхоф, коллег, перетрусил настолько, что наотрез отказался признать за собой грех, столь обычный и естественный для мужчины. Он изворачивался и, завравшись наподобие ученого сочинителя, сослался на святой глас свыше, который повелел ему плотским образом отгонять греховные мысли от этих вертлявых бабенок. Признания отца Мартына произвели славное смущение в умах этих наших святош – ученые аббаты заседали с утра до полуночи, пытаясь договориться, дьявольскую или божественную сущность имели оные голоса и бывают ли такие голоса вообще и не является ли способность их слышать признаком ереси…
Я перестал слушать фривольную историю капитана Морица – это была обычная озорная новелла, осмеивающая Трибунал. Меня удивило иное – как спокойно фон Фирхоф воспринимает такие рассказы, и с какой охотой доверяется ему Беро. Но и это было не главным – еще больше меня занимал Портал. Если кир Антисфен не ошибался, бегство могло оказаться немного рискованным, но и не более того.
День клонился к закату, море успокоилось, прозрачное жемчужно-розовое небо без единого облачка темнело очень медленно – стоял ясный, спокойный вечер.
Мой разум оставался спокоен – он не видел и не знал имени неведомой угрозы, но тонкая интуиция предвидения – она спорила и с рассудком, и с эмоциями, подсказывая, что опасность, прямая и непосредственная, есть. Беда крылась где-то в этом нежно-перламутровом затишье, в надежном камне башен, в мирной атмосфере застольной беседы. Я страшился – и одновременно наслаждался последними часами покоя. Это было странное ощущение на грани прозрения. Беро тем временем закончил свой рассказ:
– Прошло два года, отец Мартын в темнице облысел, потерял половину зубов и на четверть ослеп. Еще через два года он сознался, что впал в грех безо всяких голосов, а единственно из обычных мужских побуждений. Монаха в ереси оправдали, он был изгнан из темницы как распутник, потеряв не только доброе имя, но и полагающееся от казны пропитание…
Мы дослушали историю и разбрелись по комнатам – в форте оказалось полно свободного места. Я добросовестно выждал два часа, отмеряя время по водяным часам.
Кир Антисфен вошел без стука, его немногие вещи были при нем.
– Уходим. Не стоит тянуть, луна уже видна.
Дом капитана не охранялся, мы выбрались во двор, стража стояла на стенах, нами они, по счастью, не заинтересовались совершенно. Заложенные камнем ворота не охранял никто – не удивительно, чтобы разобрать кладку на белке, понадобились бы усилия небольшого отряда.
На еще относительно светлом небе проступил нежный контур ущербной луны – от нее осталась ровно половина. Громада замковой колокольни темнела в осторожно приближающихся сумерках.
– Сюда.
Дверь оказалась на запоре. Кир Антисфен извлек из складок плаща блестящий стальной крючок и вплотную занялся замком. Я стоял рядом без дела и в остром беспокойстве, мне казалось, что наши занятия видны со стены, как на ладони.
На самом деле это было, конечно же, не так – сверху, с высоты укреплений, неосвещенное пространство двора казалось темной ямой. Несложный замок клацнул под ловкими пальцами румийца, он отворил окованную дверь и проскользнул внутрь, я отправился следом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109