Все прервется. Все забудется.
— Ну и хорошо. Чего голову забивать прошлым? А зачем ты здесь?
— Я путешествую по Каскадам Забвения.
— Ты тоже маг? Там, у себя, в будущем?
— У нас нет магов. Я скорее спортсмен. Одинокий спортсмен. Слово «спортсмен» означает: «Когда одиночество выходит из берегов и словно стремнина…»
— Кто у вас обитает?
— Четыре принципа: Волна, Свежесть, Песок и Стелящийся.
— А ты?
— Меня там уже нет. Я здесь.
— А люди у вас есть?
— Люди? Да, они есть. Люди — это когда мучительно хочется спать, а разговор все длится, и возникают все новые темы, вроде бы интересные, но уже завтра, после бессонной ночи, все они покажутся омерзительной наживкой, в которой скрывался беспощадный крючок усталости…
Венчание Радужневицкого подходило к концу. Византийское сверкание внутренних пространств собора Святого Марка — словно шквалы золотой чешуи, словно легионы золотых рыбок, каждая из которых пела пронзительным голоском «Что тебе надобно, старче?». Греческий священник, заплаканный старец в духе Эль Греко, совершал обряд.
Радужневицкий стоял перед аналоем в сером английском дождевике, горло его вроде бы охватывал длинный шарф грубой вязки. Кажется, он был простужен. Во всяком случае, то и дело подносил к лицу белый платок. Возможно, сморкался. Или скрывал таким образом растроганность. Его невесты тоже переоделись во всем дорожное: серые юбки до колен, высокие кожаные краги, макинтоши с большими карманами, брезентовые рюкзачки.
Сразу после венчания новобрачные собирались отправиться в кругосветное путешествие. Этим и объяснялись их дорожные одеяния.
Собор был пуст в этот час — все гости остались в палаццо. Только священник и трое венчающихся находились в соборе. Еще у выхода сидел один — грязный мужчина в задубевшем летнем пальто. Типичный fratellino, братишка свалок, ночлежных домов и церковных дворов. Со странной улыбкой, счастливой, можно сказать, улыбкой, он смотрел на небо с низкими и неровными облаками, на лагуну. В общем-то, легко узнавался в нем «блаженный» — из тех редкостных попрошаек, которым можно доверить шкатулку с семейными драгоценностями — они вернут ее в целости и сохранности, попросив за хранение сольдо.
Обряд закончился. Радужневицкий взял невест за руки, и они вышли на паперть.
— Удачная была мысль: венчаться в Венеции, — произнес жених по-русски, жадно вдыхая венецианский ветер — полуморской, полуболотный, свистящий одновременно о свежих просторах и о ряске в крошечных заводях.
— Здесь так красиво. Дух захватывает, — сказала одна новобрачная, натягивая перчатки. — Нет, наверное, более прекрасного места на свете. Ну вот и повод, чтобы уехать отсюда.
— В кругосветное, в кругосветное! — весело Воскликнул жених. — Нас ожидает все! Воздадим должное Земному Шару — это достойный старикан!
— А мне кажется, он младенец! Baby, — усмехнулась другая невеста.
— А вот и наш катер! — жених указал на лагуну концом трости. — Давайте отправимся к морю.
Они быстро пошли к пристани, зачем-то прихватив с собой нищего, что сидел у входа.
Вскоре эти четверо оказались на Лидо, на полоске земли, отделяющей венецианскую лагуну от открытого моря. Они стояли на пустом пляже, лицом к морю, спиной к пустым и роскошным отелям.
— Видите? Дельфины, — произнесла одна из девочек, указывая на море. Действительно, там, где на море лежало длинное солнечное пятно, резвилась и прыгала стая дельфинов.
— Раньше я их здесь не видела, — сказала другая девочка. — Но вот люди убрались отсюда, и дельфины сразу появились.
— А я думала, они любят людей, — сказала Элли. — Им нравится играть с ними. Они общительные.
— Ну, вот мы и составим им компанию! — воскликнул Джерри весело. — А они нам. Отпразднуем нашу свадьбу в лучшем обществе! Мы, правда, не люди, но им что люди, что боги — все едино.
Он стал сбрасывать с себя одежду. Девочки последовали его примеру. Радужневицкий и девочки быстро разделись, вошли в море и поплыли по направлению к дельфинам. Радужневицкий держал над водой бутылку шампанского.
Дунаеву отчего-то стало лень раздеваться, и он поплыл за ними прямо в одежде. Его переполняла радостная мощь — ни пыльник, ни бинокль, ни тяжелые сапоги не мешали наслаждению, которое он получал от купания. Даже если бы на нём висели чугунные вериги — и это не уменьшило бы счастья. Соленые волны весело били его по щекам, он хохотал. Вскоре вокруг них уже ныряли и прыгали блестящие тела дельфинов. Смех богов и тонкий Дельфиний скрежет, величественный плеск моря… Четверо купающихся оседлали четырех дельфинов и с хохотом понеслись на них в открытое море, прочь от земли.
Прощай, мы уходим далеко,
Подальше от грешной земли!
Голые девочки визжали, обняв дельфинов. Радужневицкий хохотал, в волосах и бороде его застряли зеленые водоросли. Дельфины неслись все быстрее, рассекая пенную воду. Время от времени они уходили под воду, потом совершали головокружительный перелет в воздухе и снова мчались… Брызги соленой пены, хохот, сверкающее солнце, и уход в глубину, в зеленую огромную воду, и снова в воздух… И передаваемая с цирковой ловкостью бутылка, и жадные глотки шампанского, которое стало горячим от солнца.
От всего этого ликования Дунаева стало неудержимо распирать — он рос, запрокинув голову с мокрыми волосьями, стараясь утопить в хохоте то слово, которое слышал в крокодильем питомнике, но оно выплывало, и волна горячечного бреда заливала мозг. Он пытался сдержаться, но не мог, и вот заорал:
— Я гений! Я гений, блядь!
Дельфин выскользнул из-под него, и вот уже без всякого дельфина он несся по волнам, не отставая от дельфинов, так же, как они, ныряя, взлетая в воздух, рассекая волны. Хохот и крик «Я гений!» становились все громче. Ему казалось, что Радужневицкий, и девочки, и дельфины уменьшаются, он уже не мог плыть с ними вровень, он все время вырывался вперед, затем делал обратный прыжок, перепрыгивая через друзей, причем его огромная тень на мгновение накрывала их целиком.
Он понял, что пришло время прощаться. Он решил вернуться в Венецию, им же предстояло кругосветное.
— Прощайте, ребята! — закричал он. — Я обратно, в Венецию! Приятного вам кругосветного!
— Прощай, Володя! — кричали они и махали руками.
Он уже не поплыл, а пошел обратно к городу, как Гулливер возвышаясь над морем.
Перешагнув Лидо, вступил в более теплую и склизкую воду лагуны. Вода доходила ему до колен. Оглянулся. В сиянии солнца и моря еще различались какие-то скачущие точки — тени от несущихся дельфинов. Но вскоре они исчезли.
— Прощайте, Андрей Васильевич! Славно повоевали вместе. Все мы заслужили Великий Отдых. Попутного вам ветра! — Дунаев последний раз помахал горизонту рукой и стал выжимать свою одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
— Ну и хорошо. Чего голову забивать прошлым? А зачем ты здесь?
— Я путешествую по Каскадам Забвения.
— Ты тоже маг? Там, у себя, в будущем?
— У нас нет магов. Я скорее спортсмен. Одинокий спортсмен. Слово «спортсмен» означает: «Когда одиночество выходит из берегов и словно стремнина…»
— Кто у вас обитает?
— Четыре принципа: Волна, Свежесть, Песок и Стелящийся.
— А ты?
— Меня там уже нет. Я здесь.
— А люди у вас есть?
— Люди? Да, они есть. Люди — это когда мучительно хочется спать, а разговор все длится, и возникают все новые темы, вроде бы интересные, но уже завтра, после бессонной ночи, все они покажутся омерзительной наживкой, в которой скрывался беспощадный крючок усталости…
Венчание Радужневицкого подходило к концу. Византийское сверкание внутренних пространств собора Святого Марка — словно шквалы золотой чешуи, словно легионы золотых рыбок, каждая из которых пела пронзительным голоском «Что тебе надобно, старче?». Греческий священник, заплаканный старец в духе Эль Греко, совершал обряд.
Радужневицкий стоял перед аналоем в сером английском дождевике, горло его вроде бы охватывал длинный шарф грубой вязки. Кажется, он был простужен. Во всяком случае, то и дело подносил к лицу белый платок. Возможно, сморкался. Или скрывал таким образом растроганность. Его невесты тоже переоделись во всем дорожное: серые юбки до колен, высокие кожаные краги, макинтоши с большими карманами, брезентовые рюкзачки.
Сразу после венчания новобрачные собирались отправиться в кругосветное путешествие. Этим и объяснялись их дорожные одеяния.
Собор был пуст в этот час — все гости остались в палаццо. Только священник и трое венчающихся находились в соборе. Еще у выхода сидел один — грязный мужчина в задубевшем летнем пальто. Типичный fratellino, братишка свалок, ночлежных домов и церковных дворов. Со странной улыбкой, счастливой, можно сказать, улыбкой, он смотрел на небо с низкими и неровными облаками, на лагуну. В общем-то, легко узнавался в нем «блаженный» — из тех редкостных попрошаек, которым можно доверить шкатулку с семейными драгоценностями — они вернут ее в целости и сохранности, попросив за хранение сольдо.
Обряд закончился. Радужневицкий взял невест за руки, и они вышли на паперть.
— Удачная была мысль: венчаться в Венеции, — произнес жених по-русски, жадно вдыхая венецианский ветер — полуморской, полуболотный, свистящий одновременно о свежих просторах и о ряске в крошечных заводях.
— Здесь так красиво. Дух захватывает, — сказала одна новобрачная, натягивая перчатки. — Нет, наверное, более прекрасного места на свете. Ну вот и повод, чтобы уехать отсюда.
— В кругосветное, в кругосветное! — весело Воскликнул жених. — Нас ожидает все! Воздадим должное Земному Шару — это достойный старикан!
— А мне кажется, он младенец! Baby, — усмехнулась другая невеста.
— А вот и наш катер! — жених указал на лагуну концом трости. — Давайте отправимся к морю.
Они быстро пошли к пристани, зачем-то прихватив с собой нищего, что сидел у входа.
Вскоре эти четверо оказались на Лидо, на полоске земли, отделяющей венецианскую лагуну от открытого моря. Они стояли на пустом пляже, лицом к морю, спиной к пустым и роскошным отелям.
— Видите? Дельфины, — произнесла одна из девочек, указывая на море. Действительно, там, где на море лежало длинное солнечное пятно, резвилась и прыгала стая дельфинов.
— Раньше я их здесь не видела, — сказала другая девочка. — Но вот люди убрались отсюда, и дельфины сразу появились.
— А я думала, они любят людей, — сказала Элли. — Им нравится играть с ними. Они общительные.
— Ну, вот мы и составим им компанию! — воскликнул Джерри весело. — А они нам. Отпразднуем нашу свадьбу в лучшем обществе! Мы, правда, не люди, но им что люди, что боги — все едино.
Он стал сбрасывать с себя одежду. Девочки последовали его примеру. Радужневицкий и девочки быстро разделись, вошли в море и поплыли по направлению к дельфинам. Радужневицкий держал над водой бутылку шампанского.
Дунаеву отчего-то стало лень раздеваться, и он поплыл за ними прямо в одежде. Его переполняла радостная мощь — ни пыльник, ни бинокль, ни тяжелые сапоги не мешали наслаждению, которое он получал от купания. Даже если бы на нём висели чугунные вериги — и это не уменьшило бы счастья. Соленые волны весело били его по щекам, он хохотал. Вскоре вокруг них уже ныряли и прыгали блестящие тела дельфинов. Смех богов и тонкий Дельфиний скрежет, величественный плеск моря… Четверо купающихся оседлали четырех дельфинов и с хохотом понеслись на них в открытое море, прочь от земли.
Прощай, мы уходим далеко,
Подальше от грешной земли!
Голые девочки визжали, обняв дельфинов. Радужневицкий хохотал, в волосах и бороде его застряли зеленые водоросли. Дельфины неслись все быстрее, рассекая пенную воду. Время от времени они уходили под воду, потом совершали головокружительный перелет в воздухе и снова мчались… Брызги соленой пены, хохот, сверкающее солнце, и уход в глубину, в зеленую огромную воду, и снова в воздух… И передаваемая с цирковой ловкостью бутылка, и жадные глотки шампанского, которое стало горячим от солнца.
От всего этого ликования Дунаева стало неудержимо распирать — он рос, запрокинув голову с мокрыми волосьями, стараясь утопить в хохоте то слово, которое слышал в крокодильем питомнике, но оно выплывало, и волна горячечного бреда заливала мозг. Он пытался сдержаться, но не мог, и вот заорал:
— Я гений! Я гений, блядь!
Дельфин выскользнул из-под него, и вот уже без всякого дельфина он несся по волнам, не отставая от дельфинов, так же, как они, ныряя, взлетая в воздух, рассекая волны. Хохот и крик «Я гений!» становились все громче. Ему казалось, что Радужневицкий, и девочки, и дельфины уменьшаются, он уже не мог плыть с ними вровень, он все время вырывался вперед, затем делал обратный прыжок, перепрыгивая через друзей, причем его огромная тень на мгновение накрывала их целиком.
Он понял, что пришло время прощаться. Он решил вернуться в Венецию, им же предстояло кругосветное.
— Прощайте, ребята! — закричал он. — Я обратно, в Венецию! Приятного вам кругосветного!
— Прощай, Володя! — кричали они и махали руками.
Он уже не поплыл, а пошел обратно к городу, как Гулливер возвышаясь над морем.
Перешагнув Лидо, вступил в более теплую и склизкую воду лагуны. Вода доходила ему до колен. Оглянулся. В сиянии солнца и моря еще различались какие-то скачущие точки — тени от несущихся дельфинов. Но вскоре они исчезли.
— Прощайте, Андрей Васильевич! Славно повоевали вместе. Все мы заслужили Великий Отдых. Попутного вам ветра! — Дунаев последний раз помахал горизонту рукой и стал выжимать свою одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160