Уж раз дочь сбежала от мужа, то, значит, ей было несладко с ним, материнское восстает, глаза Зинаиды Николаевны опущены к столу.
Я понимаю ее затаенную неприязнь. Больше того, я невольно чувствую себя виноватым — дурно справился с ролью мужа,— по одновременно досадую и на Ивана Игнатьевича: зачем он затеял это принужденное союзничество, где навряд ли можно избежать недоверия и неприязни.
Иван Игнатьевич осторожно расспрашивает меня о нем, таинственном и пугающем. Иван Игнатьевич хочет выпытать, какими же достоинствами он соблазнил дочь.
— А вы его хорошо знаете, Павел?
— Достаточно.
— Я, конечно, очень хотел бы услышать, что, собственно, это за личность, но понимаю, вам, наверное, и неприятно о нем говорить, и трудно быть к нему объективным. Скажите мне лишь одно, Павел: что же этот человек может пообещать ей такого, чего вы были не в состоянии дать?
— Сомневаюсь, чтоб он что-то ей обещал.
Я не решаюсь упомянуть об иллюзиях, которыми богат Гоша Чугунов. Майины родители тут могут понять упрощенно — обманщик, соблазнитель, не более того. А это походило бы уже на ложь.
Иван Игнатьевич удрученно молчит. И тогда задает вопрос Зинаида Николаевна, более существенный и коварный, нацеленный против меня:
— Павел, если бы не он... Кто другой мог бы появиться?.. Мне ничего не остается, как признаться:
— Наверное, появился бы...
— Как?! — изумляется она.— Так разве не в нем причина?
— Причина..... Майе было плохо со мной.
Я прекрасно сознаю, как убийственна сейчас моя искренность, но вилять и выгораживать себя не хочу. Уж пусть Майины родители обо мне нелестно думают, зато верят мне.
Иван Игнатьевич подавленнно молчит, а Зинаида Николаевна, скрывая враяеду, изумляется:
— Зачем же вы так... на себя?..
— Ей было плохо со мной,— повторяю я,— но повинным в этом себя не считаю.
И Зинаида Николаевна подобралась.
— Значит, она виновата?
— А если виновников нет?.. Вы можете себе такое представить?
— Но случилось же! Случилось! Что-то послужило причиной.
— Что-то — да, но не кто-то. «Любовная лодка разбилась о быт» — это сказал Маяковский и пустил себе пулю в лоб. Виновников, насколько я знаю, он не искал.
— Павел,— снова заговорил Иван Игнатьевич,— вы же не считаете, что ей с ним будет лучше?
— Если б так считал, то ни на что уже не надеялся. А я все-таки еще надеюсь... Да, на ее возвращение.
Иван Игнатьевич подался па меня.
— Вы надеетесь, но, Павел... Прежде чем она разберется и захочет вернуться, может случиться всякое. Будем говорить без обиняков: могут появиться дети, Павел, которые намертво привяжут их друг к другу!
— Тот человек не способен создать семью и заботиться о детях. В этом я убенеден. Тогда-то она и вернется ко мне, другого выхода у нее просто не будет.
— Но вас... Вы же живой человек, Павел, вас это должно глубоко оскорбить.
— До оскорбленного ли мне самолюбия, Иван Игнатьевич, если стоит вопрос, жить мне или не жить дальше?
— Вы чувствуете в себе силы простить ее?
— Я чувствую в себе большее — силы ждать ее.
Иван Игнатьевич, насупив брови, вглядывался в меня.
— Спасибо, Павел...— сказал оы тихо.— Вы сказали все, что я хотел от вас слышать. А остальное...— Он взглянул на часы.— Остальное скажет она... Хотел бы я, чтоб моя дочь .была столь же искренна с нами, как и вы.
— Скажет?.. Она?! — Меня насторожили не столько слова Ивана Игнатьевича, сколько его взгляд, брошенный на часы.
— Павел, я не решился вас сразу предупредить — я пригласил сегодня и ее. Она с минуты на минуту должна прийти.
— Она. знает, что я здесь?
— Пет, конечно. Отказать нам во встрече она не могла, а вот встретиться с вами... Тут я не был уверен, что она захочет. А мне очень нужно, Павел, спросить ее при вас: почему?.. Пусть ответит в глаза нам всем.
У меня в голове завертелась карусель. С минуты на минуту... Опа придет, увидит меня и подумает: цепляюсь за родителей, настраиваю их, отец вытащил ее по моему настоянию!.. Она вспылит, и произойдет что-то для меня постыдное. С минуты на минуту... А я так хочу ее видеть! И удастся переброситься с ней хотя бы парой слов... Но слова-то ее навряд ли меня обрадуют. Хорошенький же подарочек преподносит мне Иван Игнатьевич!..
Возмущаться сейчас было нелепо, да и некогда — с минуты на минуту... '
Я успел только криво усмехнуться:
— Не в слишком выгодной позиции я предстану...— как в прихожей раздался звонок...
Я не так уж и долго не видел ее. Прошло всего чуть больше недели, как мы расстались. Одна неделя... Какого напряжения мне стоило переплыть через нее — бесконечна, уже обессилел! А быть может, придется продираться через годы и годы. И только что самоуверенно похвалился: чувствую в себе силы ждать ее.
Стремительно летящая походка, словно ветер ворвался в комнату, запрокинутая, с тяжелой копной волос голова, чуть суше стало ее лицо, чуть чеканней и горделивей. Пожалуй, она теперь красивей прежней, а может, просто потерянное всегда кажется прекрасным.
Она увидела меня — брови словно выскочили вперед, губы дрогнули, в глазах вспыхнула затравленность.
Отец поспешно и внушительно объявил:
— Устроил эту засаду я. Павел не знал, что ты придешь. — Здравствуй, Павел.
— Здравствуй, Майя.
Решительно уселась за стол рядом с матерью, наискосок от меня.
— Мама, налей мне чаю.
У матери задрожали щеки и подбородок, она всхлипнула, слепо стала шарить по столу.
— Мам-ма-а!
— Ничего, ничего, сейчас пройдет... Съешь пирожка, доченька. Ты не голодаешь?..
— Нет, мама, я сыта. Мне хорошо, мама, не надо плакать. Майя говорила с преувеличенной твердостью, но губы ее кривились и глаза подозрительно блестели.
— Л ты не ошиблась, дочь? — сурово спросил отец.
— Папа! Я нашла, что искала!
— Объясни мам, что.
— Себя нашла, папа. Кажется, нашла!
Маня... Вот она, с родным изломом губ, выстраданная, близкая и недоступная. Ей тоже наперника мучительны эти вопросы, а для меня они вовсе пытка, Я неприятное прошлое, которое насильно пытаются ей вернуть. Я должен присутствовать при этом насильничании, а потому мне придется выслушать из ее уст, что был помехой, стал ненужным — казнь! казнь! И она только что началась, разговор еще по-настоящему не завязался, все истязания впереди. Зачем?! Никто из присутствующих не хочет творить надо мной бессмысленную жестокость, меньше
Всех — Майя. Но они уже сами не вольны в себе — изломают, искровенят против желания. Лучше всего встать бы сейчас и уйти, но... оскорбительно, недостойно, совсем уроню себя в их глазах. Кровь стынет в жилах от мысли, что придется перетерпеть. Я сидел окаменевший. Отец допрашивал ее:
— Что значит — себя, дочь? И что значит — кажется? Ты сделала отчаянное дело и но уверена до конца, права ли?
— Права.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Я понимаю ее затаенную неприязнь. Больше того, я невольно чувствую себя виноватым — дурно справился с ролью мужа,— по одновременно досадую и на Ивана Игнатьевича: зачем он затеял это принужденное союзничество, где навряд ли можно избежать недоверия и неприязни.
Иван Игнатьевич осторожно расспрашивает меня о нем, таинственном и пугающем. Иван Игнатьевич хочет выпытать, какими же достоинствами он соблазнил дочь.
— А вы его хорошо знаете, Павел?
— Достаточно.
— Я, конечно, очень хотел бы услышать, что, собственно, это за личность, но понимаю, вам, наверное, и неприятно о нем говорить, и трудно быть к нему объективным. Скажите мне лишь одно, Павел: что же этот человек может пообещать ей такого, чего вы были не в состоянии дать?
— Сомневаюсь, чтоб он что-то ей обещал.
Я не решаюсь упомянуть об иллюзиях, которыми богат Гоша Чугунов. Майины родители тут могут понять упрощенно — обманщик, соблазнитель, не более того. А это походило бы уже на ложь.
Иван Игнатьевич удрученно молчит. И тогда задает вопрос Зинаида Николаевна, более существенный и коварный, нацеленный против меня:
— Павел, если бы не он... Кто другой мог бы появиться?.. Мне ничего не остается, как признаться:
— Наверное, появился бы...
— Как?! — изумляется она.— Так разве не в нем причина?
— Причина..... Майе было плохо со мной.
Я прекрасно сознаю, как убийственна сейчас моя искренность, но вилять и выгораживать себя не хочу. Уж пусть Майины родители обо мне нелестно думают, зато верят мне.
Иван Игнатьевич подавленнно молчит, а Зинаида Николаевна, скрывая враяеду, изумляется:
— Зачем же вы так... на себя?..
— Ей было плохо со мной,— повторяю я,— но повинным в этом себя не считаю.
И Зинаида Николаевна подобралась.
— Значит, она виновата?
— А если виновников нет?.. Вы можете себе такое представить?
— Но случилось же! Случилось! Что-то послужило причиной.
— Что-то — да, но не кто-то. «Любовная лодка разбилась о быт» — это сказал Маяковский и пустил себе пулю в лоб. Виновников, насколько я знаю, он не искал.
— Павел,— снова заговорил Иван Игнатьевич,— вы же не считаете, что ей с ним будет лучше?
— Если б так считал, то ни на что уже не надеялся. А я все-таки еще надеюсь... Да, на ее возвращение.
Иван Игнатьевич подался па меня.
— Вы надеетесь, но, Павел... Прежде чем она разберется и захочет вернуться, может случиться всякое. Будем говорить без обиняков: могут появиться дети, Павел, которые намертво привяжут их друг к другу!
— Тот человек не способен создать семью и заботиться о детях. В этом я убенеден. Тогда-то она и вернется ко мне, другого выхода у нее просто не будет.
— Но вас... Вы же живой человек, Павел, вас это должно глубоко оскорбить.
— До оскорбленного ли мне самолюбия, Иван Игнатьевич, если стоит вопрос, жить мне или не жить дальше?
— Вы чувствуете в себе силы простить ее?
— Я чувствую в себе большее — силы ждать ее.
Иван Игнатьевич, насупив брови, вглядывался в меня.
— Спасибо, Павел...— сказал оы тихо.— Вы сказали все, что я хотел от вас слышать. А остальное...— Он взглянул на часы.— Остальное скажет она... Хотел бы я, чтоб моя дочь .была столь же искренна с нами, как и вы.
— Скажет?.. Она?! — Меня насторожили не столько слова Ивана Игнатьевича, сколько его взгляд, брошенный на часы.
— Павел, я не решился вас сразу предупредить — я пригласил сегодня и ее. Она с минуты на минуту должна прийти.
— Она. знает, что я здесь?
— Пет, конечно. Отказать нам во встрече она не могла, а вот встретиться с вами... Тут я не был уверен, что она захочет. А мне очень нужно, Павел, спросить ее при вас: почему?.. Пусть ответит в глаза нам всем.
У меня в голове завертелась карусель. С минуты на минуту... Опа придет, увидит меня и подумает: цепляюсь за родителей, настраиваю их, отец вытащил ее по моему настоянию!.. Она вспылит, и произойдет что-то для меня постыдное. С минуты на минуту... А я так хочу ее видеть! И удастся переброситься с ней хотя бы парой слов... Но слова-то ее навряд ли меня обрадуют. Хорошенький же подарочек преподносит мне Иван Игнатьевич!..
Возмущаться сейчас было нелепо, да и некогда — с минуты на минуту... '
Я успел только криво усмехнуться:
— Не в слишком выгодной позиции я предстану...— как в прихожей раздался звонок...
Я не так уж и долго не видел ее. Прошло всего чуть больше недели, как мы расстались. Одна неделя... Какого напряжения мне стоило переплыть через нее — бесконечна, уже обессилел! А быть может, придется продираться через годы и годы. И только что самоуверенно похвалился: чувствую в себе силы ждать ее.
Стремительно летящая походка, словно ветер ворвался в комнату, запрокинутая, с тяжелой копной волос голова, чуть суше стало ее лицо, чуть чеканней и горделивей. Пожалуй, она теперь красивей прежней, а может, просто потерянное всегда кажется прекрасным.
Она увидела меня — брови словно выскочили вперед, губы дрогнули, в глазах вспыхнула затравленность.
Отец поспешно и внушительно объявил:
— Устроил эту засаду я. Павел не знал, что ты придешь. — Здравствуй, Павел.
— Здравствуй, Майя.
Решительно уселась за стол рядом с матерью, наискосок от меня.
— Мама, налей мне чаю.
У матери задрожали щеки и подбородок, она всхлипнула, слепо стала шарить по столу.
— Мам-ма-а!
— Ничего, ничего, сейчас пройдет... Съешь пирожка, доченька. Ты не голодаешь?..
— Нет, мама, я сыта. Мне хорошо, мама, не надо плакать. Майя говорила с преувеличенной твердостью, но губы ее кривились и глаза подозрительно блестели.
— Л ты не ошиблась, дочь? — сурово спросил отец.
— Папа! Я нашла, что искала!
— Объясни мам, что.
— Себя нашла, папа. Кажется, нашла!
Маня... Вот она, с родным изломом губ, выстраданная, близкая и недоступная. Ей тоже наперника мучительны эти вопросы, а для меня они вовсе пытка, Я неприятное прошлое, которое насильно пытаются ей вернуть. Я должен присутствовать при этом насильничании, а потому мне придется выслушать из ее уст, что был помехой, стал ненужным — казнь! казнь! И она только что началась, разговор еще по-настоящему не завязался, все истязания впереди. Зачем?! Никто из присутствующих не хочет творить надо мной бессмысленную жестокость, меньше
Всех — Майя. Но они уже сами не вольны в себе — изломают, искровенят против желания. Лучше всего встать бы сейчас и уйти, но... оскорбительно, недостойно, совсем уроню себя в их глазах. Кровь стынет в жилах от мысли, что придется перетерпеть. Я сидел окаменевший. Отец допрашивал ее:
— Что значит — себя, дочь? И что значит — кажется? Ты сделала отчаянное дело и но уверена до конца, права ли?
— Права.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60