Я не хочу вспоминать ее обезображенное лицо с чужими, бесформенно растянутыми губами... Лицо, поднятое к луне, лицо, сотканное из света... Волосы ее тяжелы, волосы ее насквозь пропитаны ночным мраком... И серебром тогда отливали белки ее глаз... Не хочу! Не хочу! Бережно перебираю обломки: было! было!
На обочине «Запорожец», умытый, самодовольно сияющий, сентиментально голубой. Возле машины на асфальт брошен объемистый мешок, резиновые сапоги, разобранные бамбуковые удочки со спиннинговыми катушками. Хозяин самодовольно-сентиментального «Запорожца», вещмешка, сапог, удочек, долговязый мужчина в выгоревшем до рыжины берете и теплой — не по жаре — старой кожанке, выбирал из связки ключи, чтоб отпереть машину. Его полное лицо было размякшим, в крупных руках нетерпение — рыбак, собирающийся на рыбалку, переживающий счастливую минуту, впереди у него свобода, впереди время, отданное страсти. Он не может быть сейчас не отзывчив.
Я остановился. Мне, отчаявшемуся, захотелось погреться у чужого счастья.
Неужели у меня все кончено? Все? Бесповоротно?..
Хозяин «Запорожца» раскрыл багажник и стал в него втискивать вещмешок, сапоги; лицо его, изрытое морщинами, выражало сейчас озабоченность священнодействия.
Конечно? Из-за чего?! Нелепость же!.. Кому рассказать, разведут руками: экая ерунда!.. Во мне, кажется, начало прорезаться сомнение: а кончено ли?..
Удочки в багажник не влезали.
— Не габаритны. Тесна коробочка,— сказал хозяин без огорчения.
Я с завистью его спросил:
— Далеко?
Он уловил мою зависть, наверняка возгордился про себя своим нехитрым счастьем, может быть, даже в душе пожалел меня.
— Один день отгула — далеко не сорвешься. На Михайловские пруды выскочу, километров сорок отсюда. Утром вернусь.
— А в отпуск куда вы, москвичи, ездите?
— Для меня святое место — Валдай, деревня Нелюшка, восьмое чудо света, стоит сразу на трех озерах. Слыхали такое?..
И у меня все внутри папряглось, как перед прыжком вниз с высокой крыши. Деревня, стоящая сразу па трех озерах. Действительно.
— А поездом туда можно? — спросил я.
— С Ленинградского вокзала... Триста с лишним километров, вот и считайте, сколько проедете.
Но захочет ли она разговаривать со мной? Согласится ли?.. А нужно ли мне теперь спрашивать со согласия?
— Спасибо тебе, друг,— сказал я проникновенно и торопливо отошел.
Хозяин «Запорожца» кинул мне в спину озадаченно:
— Пожалуйста.
Я вдруг увидел, что небо над крышами домов засасывающе
синее, что день яростный, что даже здесь, в городе, среди асфальтовых мостовых, деревья обильно зелены.
Все кончено!.. Ну нет, погоди! В охапку возьму, вынесу — в деревню Нелюшку, на Валдай! На трех озерах стоит деревня, возможно ли такое?.. Никаких возражений! Силой!.. На руках! Да знаешь ли ты, что значит при свете костра в ночи глядеть друг другу в зрачки? Далеко люди — ты, я и огонь, никого боле! Не с первобытного ли костра в ночи родилось то, что впоследствии получило название — любовь к ближнему. Ты, я и огонь в темном мире — как не чувствовать себя едиными!..
Из-за угла вынырнуло такси, я вскинул руку.
— На Ленинградский вокзал. Побыстрей, если можно.
Через три часа я, потный, растерзанный, ввалился, сгибаясь под грузом раздутого новенького вещмешка. Сбросил его у порога, не снимая шляпы, шагнул в комнату. Я больше всего боялся, что не застану ее — ушла одна толкаться по Москве назло мне и себе, лишь бы выдержать характер.
Нет, никуда не ушла, сидела сиротливо на неприбранной кровати, поджав под себя ноги в нейлоновых чулках, модные туфельки на платформе стояли на полу. И по-прежнему разглядывали ее, издевательски гримасничая, крашеные рожи со стены. А лицо ее сейчас было просто замученно-бледным. Да была ли она безобразна, кричала ли, задыхалась от ненависти? Не верится! Жаль ее, хоть плачь.
— Собирайся!
— Куда? — слабым голосом, с потухшей строптивостью.
— На поезд.
— Но...
— Быстро шевелись! Чемоданы с тряпками останутся здесь, на обратном пути заберем. Эти туфли — к черту! Наденешь кеды, купил тебе и себе... Влезай л джинсы, захвати с собой свитер. Возьмем здесь две простыни и два одеяла — вернем!
— Но...
— Никаких «но»! Поворачивайся! Такси надет у подъезда. Времени до отхода поезда в обрез!
Уже одетая и обутая мною по-дорожному, она, выходя, удивилась объемистому рюкзаку, который я взваливал себе на сиину:
— А это что?
— Консервы.
— Какие консервы?
— Обычные: свиная тушенка с фасолью, щи...
— Зачем?
— В Нелюшке навряд ли есть магазины и столовые.
— В Нелюшке?.. В какой Нелюшке?
— В той самой, что стоит на трех озерах!
Нелюшка — земля обетованная! К ней, к ней, только к ней! Душный набитый вагон поезда, полдня в тихом Валдае. Обычный районный городишко — низенькие тесовые, шиферные, железные крыши, среди них выдаются учрежденческие здания в несколько этажей,— по нельзя отделаться от ощущения, что он, тихий Валдай, стоит на самом краю земли. С одной стороны за домами навалилась необъятная пустота, кажется, там только небо, и ничего больше, стоит выйти за город, и упрешься в его непостижимую твердь. Нет, до неба далеко, однако земля и в самом деде здесь кончается — начинается озеро, синее, под небесный цвет. Первое из валдайских озер, которое мы видим.
Полдня в Валдае ушло на разговоры с шоферами грузовиков.
— Закинь нас, браток, в Нелюшку.
— Не попутно, парень.
— Уж как-нибудь, а мы сговоримся, в обиде не останешься. Почесывание в затылке, вздох.
— Не-ет. Далеконько от шоссе, чуть дождик брызнет — вам что, мешки на спину и пошли, а мне куковать среди дороги. Может, поближе куда?..
К ней, к ней, только к Нелюшке! Ничто другое меня не устраивало.
Наконец один из шоферов дал себя уломать — Майя в кабине," я в кузове, в компании с многопудовой бочкой живицы, которая при первых же ухабах проявила зловещую агрессивность, старалась всей тяжестью придавить меня к борту, сокрушить ребра.
Дорога, как только свернули с шоссе, пошла по берегу озера. На закате проехали мимо старинного монастыря. Он стоял на острове, стены и купола подымались из вечерней покойной воды, отражались в ней — красив и недоступен!
Мы въезжаем в былинное прошлое, а лишь сутки назад осатанело топтали кипучий асфальт, пробивались сквозь не-скоичаомо бегущую толпу прохожих, мотались на такси по угарным, стадно ревущим, машинным улицам: тупые скаты чудовищных размеров, нависшие — резки монстров — радиаторы, угроягающе устремленные стрелы самоходных, кранов, моторизированные лавинные атаки через перекрестки ио бесшумному знаку светофора... Мы сделали крутой вираж во времени и покинули напористый двадцатый век — застойный закат и дремотные купола, вот-вот поплывет по гладкому озеру малиновый звон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
На обочине «Запорожец», умытый, самодовольно сияющий, сентиментально голубой. Возле машины на асфальт брошен объемистый мешок, резиновые сапоги, разобранные бамбуковые удочки со спиннинговыми катушками. Хозяин самодовольно-сентиментального «Запорожца», вещмешка, сапог, удочек, долговязый мужчина в выгоревшем до рыжины берете и теплой — не по жаре — старой кожанке, выбирал из связки ключи, чтоб отпереть машину. Его полное лицо было размякшим, в крупных руках нетерпение — рыбак, собирающийся на рыбалку, переживающий счастливую минуту, впереди у него свобода, впереди время, отданное страсти. Он не может быть сейчас не отзывчив.
Я остановился. Мне, отчаявшемуся, захотелось погреться у чужого счастья.
Неужели у меня все кончено? Все? Бесповоротно?..
Хозяин «Запорожца» раскрыл багажник и стал в него втискивать вещмешок, сапоги; лицо его, изрытое морщинами, выражало сейчас озабоченность священнодействия.
Конечно? Из-за чего?! Нелепость же!.. Кому рассказать, разведут руками: экая ерунда!.. Во мне, кажется, начало прорезаться сомнение: а кончено ли?..
Удочки в багажник не влезали.
— Не габаритны. Тесна коробочка,— сказал хозяин без огорчения.
Я с завистью его спросил:
— Далеко?
Он уловил мою зависть, наверняка возгордился про себя своим нехитрым счастьем, может быть, даже в душе пожалел меня.
— Один день отгула — далеко не сорвешься. На Михайловские пруды выскочу, километров сорок отсюда. Утром вернусь.
— А в отпуск куда вы, москвичи, ездите?
— Для меня святое место — Валдай, деревня Нелюшка, восьмое чудо света, стоит сразу на трех озерах. Слыхали такое?..
И у меня все внутри папряглось, как перед прыжком вниз с высокой крыши. Деревня, стоящая сразу па трех озерах. Действительно.
— А поездом туда можно? — спросил я.
— С Ленинградского вокзала... Триста с лишним километров, вот и считайте, сколько проедете.
Но захочет ли она разговаривать со мной? Согласится ли?.. А нужно ли мне теперь спрашивать со согласия?
— Спасибо тебе, друг,— сказал я проникновенно и торопливо отошел.
Хозяин «Запорожца» кинул мне в спину озадаченно:
— Пожалуйста.
Я вдруг увидел, что небо над крышами домов засасывающе
синее, что день яростный, что даже здесь, в городе, среди асфальтовых мостовых, деревья обильно зелены.
Все кончено!.. Ну нет, погоди! В охапку возьму, вынесу — в деревню Нелюшку, на Валдай! На трех озерах стоит деревня, возможно ли такое?.. Никаких возражений! Силой!.. На руках! Да знаешь ли ты, что значит при свете костра в ночи глядеть друг другу в зрачки? Далеко люди — ты, я и огонь, никого боле! Не с первобытного ли костра в ночи родилось то, что впоследствии получило название — любовь к ближнему. Ты, я и огонь в темном мире — как не чувствовать себя едиными!..
Из-за угла вынырнуло такси, я вскинул руку.
— На Ленинградский вокзал. Побыстрей, если можно.
Через три часа я, потный, растерзанный, ввалился, сгибаясь под грузом раздутого новенького вещмешка. Сбросил его у порога, не снимая шляпы, шагнул в комнату. Я больше всего боялся, что не застану ее — ушла одна толкаться по Москве назло мне и себе, лишь бы выдержать характер.
Нет, никуда не ушла, сидела сиротливо на неприбранной кровати, поджав под себя ноги в нейлоновых чулках, модные туфельки на платформе стояли на полу. И по-прежнему разглядывали ее, издевательски гримасничая, крашеные рожи со стены. А лицо ее сейчас было просто замученно-бледным. Да была ли она безобразна, кричала ли, задыхалась от ненависти? Не верится! Жаль ее, хоть плачь.
— Собирайся!
— Куда? — слабым голосом, с потухшей строптивостью.
— На поезд.
— Но...
— Быстро шевелись! Чемоданы с тряпками останутся здесь, на обратном пути заберем. Эти туфли — к черту! Наденешь кеды, купил тебе и себе... Влезай л джинсы, захвати с собой свитер. Возьмем здесь две простыни и два одеяла — вернем!
— Но...
— Никаких «но»! Поворачивайся! Такси надет у подъезда. Времени до отхода поезда в обрез!
Уже одетая и обутая мною по-дорожному, она, выходя, удивилась объемистому рюкзаку, который я взваливал себе на сиину:
— А это что?
— Консервы.
— Какие консервы?
— Обычные: свиная тушенка с фасолью, щи...
— Зачем?
— В Нелюшке навряд ли есть магазины и столовые.
— В Нелюшке?.. В какой Нелюшке?
— В той самой, что стоит на трех озерах!
Нелюшка — земля обетованная! К ней, к ней, только к ней! Душный набитый вагон поезда, полдня в тихом Валдае. Обычный районный городишко — низенькие тесовые, шиферные, железные крыши, среди них выдаются учрежденческие здания в несколько этажей,— по нельзя отделаться от ощущения, что он, тихий Валдай, стоит на самом краю земли. С одной стороны за домами навалилась необъятная пустота, кажется, там только небо, и ничего больше, стоит выйти за город, и упрешься в его непостижимую твердь. Нет, до неба далеко, однако земля и в самом деде здесь кончается — начинается озеро, синее, под небесный цвет. Первое из валдайских озер, которое мы видим.
Полдня в Валдае ушло на разговоры с шоферами грузовиков.
— Закинь нас, браток, в Нелюшку.
— Не попутно, парень.
— Уж как-нибудь, а мы сговоримся, в обиде не останешься. Почесывание в затылке, вздох.
— Не-ет. Далеконько от шоссе, чуть дождик брызнет — вам что, мешки на спину и пошли, а мне куковать среди дороги. Может, поближе куда?..
К ней, к ней, только к Нелюшке! Ничто другое меня не устраивало.
Наконец один из шоферов дал себя уломать — Майя в кабине," я в кузове, в компании с многопудовой бочкой живицы, которая при первых же ухабах проявила зловещую агрессивность, старалась всей тяжестью придавить меня к борту, сокрушить ребра.
Дорога, как только свернули с шоссе, пошла по берегу озера. На закате проехали мимо старинного монастыря. Он стоял на острове, стены и купола подымались из вечерней покойной воды, отражались в ней — красив и недоступен!
Мы въезжаем в былинное прошлое, а лишь сутки назад осатанело топтали кипучий асфальт, пробивались сквозь не-скоичаомо бегущую толпу прохожих, мотались на такси по угарным, стадно ревущим, машинным улицам: тупые скаты чудовищных размеров, нависшие — резки монстров — радиаторы, угроягающе устремленные стрелы самоходных, кранов, моторизированные лавинные атаки через перекрестки ио бесшумному знаку светофора... Мы сделали крутой вираж во времени и покинули напористый двадцатый век — застойный закат и дремотные купола, вот-вот поплывет по гладкому озеру малиновый звон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60