OCRBusya
«Михаил Козаков «Избранное»»: Гудьял-пресс; Москва; 2002
Михаил Эммануилович Козаков
Мещанин Адамейко
ГЛАВА I
Что больше всего заставляло чувствовать некоторую необычность в том человеке, это — его возраст.
И впрямь, года Ардальона Порфирьевича Адамейко меньше всего могли служить объяснением его душевного состояния и убеждений: тогда, когда фамилия Ардальона Порфирьевича во второй раз и последний раз попала в газету, — ему было только двадцать девять лет.
Помнится, возраст Ардальона Адамейко нисколько почти не интересовал ни состав суда, ни защитника. Да это было, может быть, и понятно, потому что на скамье подсудимых сидел человек, никак не старавшийся отрицать своего преступления и говоривший о нем просто, очень подробно, и суд, убедившись в его вменяемости и совершеннолетии, вынес свой карающий приговор, вполне соответствовавший обстоятельствам дела…
Но тут же нужно сказать, что Ардальон Адамейко не убивал, хотя суд и не допустил ошибки, посчитав его убийцей.
Ардальон Адамейко не мог убивать, — в этом он по-своему остался верен своим убеждениям. Но о них он ни слова не сказал в самую ответственную минуту своей жизни, и потому судьи — три внимательных, честных человека — прошли мимо его возраста. Иначе, отсчитав последние девять лет, они вспомнили бы, что революцию Ардальон Порфирьевич встретил двадцатилетним юношей, никак не обещавшим всей своей жизнью стать преступником — и таким отталкивающим.
Впрочем, мы значительно опередили события, о которых нужно рассказывать, и, может быть, тем самым вызвали уже у читателя явно недоброжелательное и враждебное отношение к Ардальону Порфирьевичу, которого хотя сами и не жалеем, по не можем представить так сухо и односторонне, как это было сделано в газетном отчете о его деле.
Поэтому пусть простит нам читатель это «забегание вперед» и вернется теперь к тому дню и часу, когда Ардальон Порфирьевич Адамейко завел случайное знакомство с безработным типографским наборщиком Федором Суховым.
Знакомство это состоялось так.
В августовский ветреный вечер, взмокший от тягучей и почти непрерывной дождевой сыпи, Ардальон Порфирьевич Адамейко медленно и — как сам потом рассказывал — бесцельно бродил по Забалканскому проспекту, расположенному недалеко от маленькой С-ской улицы, где жил. Был тот час, когда закрывались уже магазины, и последние покупатели торопливо уносили с собой различные свертки, пряча их заботливо — от дождя и проворных рук малолетних беспризорных — под полы пальто, в портфели или корзинки.
Возле каждого освещенного места, у каждой витрины и вывески торчали нищие, инвалиды, уличные попрошайки и просто любопытные молчаливые люди, неизвестно чего ждавшие у бемского стекла магазинов.
Верещал и мягко грохотал трамвай; уныло, и не веря уже в свой голос и успех, выкрикивал вечернюю газету газетчик; изредка свистел пронзительно, блюдя порядок, хозяин перекрестков и панели — постовой милиционер; сторонился с опаской прохожий пробегавших совсем близко желтых щупальцев-глаз хлюпающего по мокрой мостовой автомобиля.
Улица торопливо дышала.
Ардальон Порфирьевич, не торопясь, подходил к углу, чтобы свернуть уже в ту сторону, где расположена была С-ская улица. Нужно было перейти на противоположный тротуар, и, может быть, Адамейко это и сделал бы, если бы не одно случайное обстоятельство, — впрочем, такое обычное на улицах всякого большого города: на перекрестке, завернув моторный вагон на проспект, а прицепной оставив еще на боковой улице, застрял, нетерпеливо звоня, трамвай. Путь его — и всех прохожих тем самым — был загроможден испортившимся на некоторое время грузовиком, почти поперек стоявшим на рельсах.
Ардальон Порфирьевич невольно остановился на углу. Мог ли он тогда предполагать, что такое случайное и совсем обычное обстоятельство будет иметь потом в его жизни такое важное и роковое значение?
Ардальон Порфирьевич мог бы, конечно, как и многие другие прохожие, обойти сзади прицепного вагона и продолжать свой путь, но он никуда не торопился и потому этого не сделал. На самом углу помещалась ярко освещенная булочная-кондитерская, и у входа в нее, ежась под мелким дождем, шевелился такой же кустик людей, как и у других магазинов. Неожиданно, но вначале — без особого любопытства, взгляд Ардальона Порфирьевича остановился на двух маленьких фигурках, вплотную приставивших свои лица к стеклу вторых входных дверей. Стоя так, дети были защищены от дождя и ветра и были первыми, кому выходящие из кондитерской могли бы оставить подаянием дешевую копеечную медь.
Так оно и было в большинстве случаев, и нищие, стоявшие у первых дверей на улице, не без основания могли ворчать по адресу этих двух маленьких фигурок, получавших в первую очередь щедроты от сытых покупателей. Более сильные, взрослые, давно бы могли отогнать детей от этого выгодного места, — и они это сделали бы, если бы их не сдерживало присутствие одного человека, молчаливо стоявшего неподалеку от витрины. В этом Ардальон Порфирьевич, и сам убедился, наблюдая в случайную минуту обоих ребятишек.
Какой— то подвыпивший инвалид попытался занять «выгодное место» и прогнать своих маленьких конкурентов, но в ту же минуту поодаль стоявший человек о котором мы уже упомянули, быстро подошел к инвалиду, решительно и не волнуясь оттащил его к первой входной двери, и Ардальон Порфирьевич услышал, как он коротким придушенным баском сказал:
— Детям — первый пропуск! Известно, законом даже…
— Зак-о-ном? А ты что, — инспектором над ими приставлен?
— Справедливость! — И он опять вернулся к своему прежнему месту у витрины.
— Дитячий супчик! — кивнул в его сторону инвалид, подходя к стоявшему близко Ардальону Порфирьевичу. — Гражданин, дозвольте папироску!
— Не курю.
— Жаль. Дитячий супчик, я вам говорю! — кивнул он опять на человека у витрины, вынимая и кармана шинели коробку папирос. — Позорная специальность, я вам скажу. Теперь много этих развелось паразитов: пятилетка какая-нибудь жалостная слезно у граждан вымолит, а он у ей отбирает для своих взрослых надобностей. Справедливость! Видал, какой Карла-Марс?! Вот что я вам скажу, гражданин…
Но Адамейко его уже не слушал.
Он мог беспрепятственно продолжать свой путь, освобожденный уже трамваем, но это, очевидно, не входило теперь в его намерения. Он повернулся спиной к инвалиду и одну минуту пристально всматривался в человека, так уверенно и решительно защитившего только что нищенствующих ребятишек.
Неизвестно, что сделал бы потом Ардальон Порфирьевич, — может быть, мгновенно он перестал бы думать об этом человеке и завернул бы за угол С-ской улицы, — но стоявший у витрины подошел вдруг опять к ребятишкам, только что получившим милостыню от нескольких посетителей кондитерской, и Ардальон Порфирьевич вновь услышал его густой, чуть рокочущий голос:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48