Тут-то и пошли в бой наши истребители.
Летчики 176-го гвардейского истребительного авиаполка под командованием П. Ф. Чупикова действовали в районе Зеелов, Мюнхенберг, Бернау. В десяти воздушных боях они сбили шестнадцать «фокке-вульфов». Сами потерь не имели. А всего в первый день наступления мы провели 43 воздушных боя, при этом сбили 50 самолетов противника.
Вечером Николай Эрастович Берзарин прислал на мое имя телеграмму, в которой просил объявить благодарность летчикам корпуса, отлично действовавшим в сложных метеорологических условиях при обеспечении переправы войск через Одер. Я это с удовольствием выполнил. А когда мне принесли на подпись наградные листы, в глаза невольно бросилось, что в списках представленных к наградам среди знакомых бойцов — ветеранов корпуса — было много имен молодых, комсомольцев, проявивших в боях отвагу и мастерство.
И все же, несмотря на героические усилия войск фронта, противнику удалось задержать нас на Зееловских высотах. Немцы здесь зацепились крепко. Крутые скаты этих высот, и так-то труднодоступные для танков, и пехоты, были изрыты траншеями, окопами. Противотанковый ров откопали глубиной до трех метров и шириной три с половиной метра. Дороги все соответственно загромоздили металлическими балками, бревнами, подходы к ним с немецкой аккуратностью заминировали. Словом, ждали нас.
Завязались тяжелые кровопролитные бои… Немцы контратаковали — вводили в бой моторизованные эсэ совские дивизии, спустили на нас фанатичных юнцов из бригады «Гитлер-югенд». Для храбрости гитлеровское командование выдавало солдатам шнапс и обещало вот-вот применить против русских новое секретное оружие.
Что за оружие обещал фюрер своим воякам, мы тогда не знали. Мне же из тех дней войны запомнились два боевых эпизода.
…Вылетел я как-то на свободную охоту в район наших наземных войск. Мой ведомый Сеня Самойлов пристроился слева и чуть сзади. Идем на высоте 4000 метров, маскируемся в лучах солнца. Вдруг — сколько этих «вдруг» было в войну-то! — вижу, чуть ниже, по левому борту, летит необычный самолет. Все в нем необычное — окраска серебристая, аэродинамические формы стремительные, два двигателя на плоскостях. «Бомбардировщик?..» — мелькнула догадка. Но тут же опыт бойца подсказал, что для бомбардировщика такой самолет слишком мал. «Истребитель?..» Тоже вряд ли: с двумя двигателями у немцев был только Me-110.
Словом, пока я соображал, самолета и след простыл.
— Сеня! — кричу по радио. — Видел?
— Что?
— Как что? Машина какая-то серебристая прошла.
— Нет, «Дракон», никого не было, — отвечает мой ведомый. — Не видел.
Вот, подумал было, долетялся, доработался — галлюцинации начались… Но тут же серебристая тень промелькнула прямо перед моими глазами еще раз — под углом градусов в десять-пятнадцать. И я, уже не выясняя, что и как, маханул полупереворот через левое крыло, дал мотору по газам — до упора, сколько мог! — и в атаку. Когда неопознанный объект у тебя на мушке, а не ты у него, как-то спокойней пилоту в небе, в своей кабине.
Однако зайти в хвост серебристому аппарату не так-то просто. Ничего не получается! Но я все-таки прицеливаюсь и открываю огонь. Трасса снарядов проходит далеко позади цели — самолет скрывается…
После приземления приказываю немедленно проявить пленку фотокинопулемета (я почти всю войну летал с этим контрольным прибором американского производства фирмы «Ферольд-Чалд»). Через час майор Новиков, мой заместитель по огневой подготовке, приносит увеличенный фотоснимок, на котором в перекрестии моего пулемета отчетливо виден самолет с гитлеровскими опознавательными знаками. Это был реактивный истребитель Ме-262. Фотокинопулемет зафиксировал мое усердие: при выполнении атаки поправка на скорость взята максимальная, все вроде бы учтено лучшим образом, и все-таки трасса… Трасса снарядов осталась далеко позади немецкого истребителя. По подсчетам, как потом выяснилось, скорость Ме-262 превышала скорость моей машины на 250—300 километров в час. А это довольно ощутимая разница для воздушного боя. Опять же прицелы наших истребителей — они были рассчитаны на скорость до 500 километров в час, а Ме-262 ходил на 800—850. Так что для поправки при воздушной стрельбе просто не хватало поля прицела. Оттого я и не сбил реактивный «мессер».
Самолеты Ме-262 и Me-163 считались секретным оружием Гитлера. Их было мало, и летали они очень редко — только над Одером да над Берлином, когда он был уже в окружении. Боевую обстановку в пользу врага эти «мессершмитты» изменить, конечно, уже не могли, но немцы все же рассчитывали оказать на нас своим новым оружием моральное воздействие. Пустое дело!
Известно, что они пытались использовать и самолеты-снаряды, и спаренные самолеты. С одной такой «этажеркой» у меня тоже произошла встреча.
На высоте 5000 метров над переправой через Одер я как-то заметил странный объект, напоминающий по форме геометрическую трапецию. Сошлись на встречных курсах. Огонь открыть не успел — просквозила «этажерка» аж со свистом, но заметил, что сооружение это состоит из двух самолетов: вверху «Фокке-Вульф-190», а под ним — «юнкере». Тянули «этажерку» три мотора.
Что тут скажешь, большие оригиналы эти немцы. Ведь конструкция эта, мало того, что от земли оторваться как-то сумела, так еще ведь и летела куда-то. Впрочем, летело у них все против нас. Поэтому я энергично закрутил свою группу в разворот, стараясь не терять цель из виду, и, гляжу, «фоккер» вдруг отделился от «юнкерса», выполнил горку — и в сторону. А «юнкере» с пологим углом пикирования летит к нашему переднему краю. Гонимся за ним. У «юнкерса» угол все круче, круче. Потом, не долетая до нашего рубежа, он ударился о землю и разнес все в радиусе метров 150—200.
Позже я узнал: эта система спаренных самолетов проходила у противника под кодовым названием «Отец и сын». Ничего себе системка — хорошенький тогда приветик передали папаша с сыном своей пехоте!.. Таких «этажерок» к концу войны немцы наклепали немало, но выпустить против нас и союзных войск успели только 200 штук. Не помогло и это.
Штаб нашего корпуса в те дни базировался на аэродроме вместе со 176-м гвардейским истребительным авиаполком. Это было настолько близко от линии фронта, что противник умудрялся обстреливать нас из минометов.
И вот как-то одна мина угодила к нам прямо в ТЭЧ. Несколько человек тогда ранило, инженера убило. На следующий же день вызвал к аппарату СТ командующий 16-й воздушной армией генерал-полковник авиации С. И. Руденко и передал, что маршал Г. К. Жуков удивлен — он не знает случая, чтобы авиация несла потери от минометного огня! Маршал также спрашивал: возможно, авиаполк следует посадить где-то в Другом месте — подальше от линии фронта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Летчики 176-го гвардейского истребительного авиаполка под командованием П. Ф. Чупикова действовали в районе Зеелов, Мюнхенберг, Бернау. В десяти воздушных боях они сбили шестнадцать «фокке-вульфов». Сами потерь не имели. А всего в первый день наступления мы провели 43 воздушных боя, при этом сбили 50 самолетов противника.
Вечером Николай Эрастович Берзарин прислал на мое имя телеграмму, в которой просил объявить благодарность летчикам корпуса, отлично действовавшим в сложных метеорологических условиях при обеспечении переправы войск через Одер. Я это с удовольствием выполнил. А когда мне принесли на подпись наградные листы, в глаза невольно бросилось, что в списках представленных к наградам среди знакомых бойцов — ветеранов корпуса — было много имен молодых, комсомольцев, проявивших в боях отвагу и мастерство.
И все же, несмотря на героические усилия войск фронта, противнику удалось задержать нас на Зееловских высотах. Немцы здесь зацепились крепко. Крутые скаты этих высот, и так-то труднодоступные для танков, и пехоты, были изрыты траншеями, окопами. Противотанковый ров откопали глубиной до трех метров и шириной три с половиной метра. Дороги все соответственно загромоздили металлическими балками, бревнами, подходы к ним с немецкой аккуратностью заминировали. Словом, ждали нас.
Завязались тяжелые кровопролитные бои… Немцы контратаковали — вводили в бой моторизованные эсэ совские дивизии, спустили на нас фанатичных юнцов из бригады «Гитлер-югенд». Для храбрости гитлеровское командование выдавало солдатам шнапс и обещало вот-вот применить против русских новое секретное оружие.
Что за оружие обещал фюрер своим воякам, мы тогда не знали. Мне же из тех дней войны запомнились два боевых эпизода.
…Вылетел я как-то на свободную охоту в район наших наземных войск. Мой ведомый Сеня Самойлов пристроился слева и чуть сзади. Идем на высоте 4000 метров, маскируемся в лучах солнца. Вдруг — сколько этих «вдруг» было в войну-то! — вижу, чуть ниже, по левому борту, летит необычный самолет. Все в нем необычное — окраска серебристая, аэродинамические формы стремительные, два двигателя на плоскостях. «Бомбардировщик?..» — мелькнула догадка. Но тут же опыт бойца подсказал, что для бомбардировщика такой самолет слишком мал. «Истребитель?..» Тоже вряд ли: с двумя двигателями у немцев был только Me-110.
Словом, пока я соображал, самолета и след простыл.
— Сеня! — кричу по радио. — Видел?
— Что?
— Как что? Машина какая-то серебристая прошла.
— Нет, «Дракон», никого не было, — отвечает мой ведомый. — Не видел.
Вот, подумал было, долетялся, доработался — галлюцинации начались… Но тут же серебристая тень промелькнула прямо перед моими глазами еще раз — под углом градусов в десять-пятнадцать. И я, уже не выясняя, что и как, маханул полупереворот через левое крыло, дал мотору по газам — до упора, сколько мог! — и в атаку. Когда неопознанный объект у тебя на мушке, а не ты у него, как-то спокойней пилоту в небе, в своей кабине.
Однако зайти в хвост серебристому аппарату не так-то просто. Ничего не получается! Но я все-таки прицеливаюсь и открываю огонь. Трасса снарядов проходит далеко позади цели — самолет скрывается…
После приземления приказываю немедленно проявить пленку фотокинопулемета (я почти всю войну летал с этим контрольным прибором американского производства фирмы «Ферольд-Чалд»). Через час майор Новиков, мой заместитель по огневой подготовке, приносит увеличенный фотоснимок, на котором в перекрестии моего пулемета отчетливо виден самолет с гитлеровскими опознавательными знаками. Это был реактивный истребитель Ме-262. Фотокинопулемет зафиксировал мое усердие: при выполнении атаки поправка на скорость взята максимальная, все вроде бы учтено лучшим образом, и все-таки трасса… Трасса снарядов осталась далеко позади немецкого истребителя. По подсчетам, как потом выяснилось, скорость Ме-262 превышала скорость моей машины на 250—300 километров в час. А это довольно ощутимая разница для воздушного боя. Опять же прицелы наших истребителей — они были рассчитаны на скорость до 500 километров в час, а Ме-262 ходил на 800—850. Так что для поправки при воздушной стрельбе просто не хватало поля прицела. Оттого я и не сбил реактивный «мессер».
Самолеты Ме-262 и Me-163 считались секретным оружием Гитлера. Их было мало, и летали они очень редко — только над Одером да над Берлином, когда он был уже в окружении. Боевую обстановку в пользу врага эти «мессершмитты» изменить, конечно, уже не могли, но немцы все же рассчитывали оказать на нас своим новым оружием моральное воздействие. Пустое дело!
Известно, что они пытались использовать и самолеты-снаряды, и спаренные самолеты. С одной такой «этажеркой» у меня тоже произошла встреча.
На высоте 5000 метров над переправой через Одер я как-то заметил странный объект, напоминающий по форме геометрическую трапецию. Сошлись на встречных курсах. Огонь открыть не успел — просквозила «этажерка» аж со свистом, но заметил, что сооружение это состоит из двух самолетов: вверху «Фокке-Вульф-190», а под ним — «юнкере». Тянули «этажерку» три мотора.
Что тут скажешь, большие оригиналы эти немцы. Ведь конструкция эта, мало того, что от земли оторваться как-то сумела, так еще ведь и летела куда-то. Впрочем, летело у них все против нас. Поэтому я энергично закрутил свою группу в разворот, стараясь не терять цель из виду, и, гляжу, «фоккер» вдруг отделился от «юнкерса», выполнил горку — и в сторону. А «юнкере» с пологим углом пикирования летит к нашему переднему краю. Гонимся за ним. У «юнкерса» угол все круче, круче. Потом, не долетая до нашего рубежа, он ударился о землю и разнес все в радиусе метров 150—200.
Позже я узнал: эта система спаренных самолетов проходила у противника под кодовым названием «Отец и сын». Ничего себе системка — хорошенький тогда приветик передали папаша с сыном своей пехоте!.. Таких «этажерок» к концу войны немцы наклепали немало, но выпустить против нас и союзных войск успели только 200 штук. Не помогло и это.
Штаб нашего корпуса в те дни базировался на аэродроме вместе со 176-м гвардейским истребительным авиаполком. Это было настолько близко от линии фронта, что противник умудрялся обстреливать нас из минометов.
И вот как-то одна мина угодила к нам прямо в ТЭЧ. Несколько человек тогда ранило, инженера убило. На следующий же день вызвал к аппарату СТ командующий 16-й воздушной армией генерал-полковник авиации С. И. Руденко и передал, что маршал Г. К. Жуков удивлен — он не знает случая, чтобы авиация несла потери от минометного огня! Маршал также спрашивал: возможно, авиаполк следует посадить где-то в Другом месте — подальше от линии фронта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96