– Кончится война, и я снова приду домой. Обязательно схожу в первый же день на корриду. Сынишку Висенте тоже возьму с собой. А жена с дочкой Армандой, она к этому времени подрастет, будут сердиться, что мы ушли одни. Ну, ничего, уговорим их. Моя жена, Виолетта, покладистая. Ты слушаешь меня, камарада? – повернулся ко мне Педро.
– Слушаю, – и я нащупал в кармане медальон убитой в Мадриде женщины с ребенком. Я боялся раскрыть его, взглянуть на фотографию.
– Так вот, – продолжал Педро.-Покладистая она у меня. И работящая. Ты знаешь, она больше всего любит алые маки. До женитьбы я этого не знал и всегда приносил ей розы. А Виолетте они не нравились. Только однажды, когда мы гуляли по выставке цветов, я увидел, как она долго, не отрываясь, стояла возле маков. Стояла как завороженная и потом попросила меня: «Педро, пожалуйста, если захочешь подарить мне цветы, приноси маки». Я обещал. И на нашу свадьбу заказал столько маков, что комната пылала ярким пунцовым цветом.
Вернусь домой, обязательно разведу у себя в саду маки. Пусть Виолетта каждый день ими любуется. Посмотри, Павлито, какая у меня красавица жена, – раскрыл Педро свой медальон.
Я взглянул и отшатнулся. На меня смотрела женщина с улицы Листа.
– Тебе плохо? – испугался Педро.
– Очень, дружище. Мне еще никогда так не было плохо.
Я протянул ему медальон.
Педро побледнел. Крепко сжал мне руки.
– Бомба.
– Сволочи, – он упал лицом на выгоревшую землю. Мы не могли его утешать.
– Всех?
– Мальчик остался жив.
– Бедный Висенте, мы остались сиротами. Мальчик мой, я отомщу этой погани за смерть твоей матери, за сестренку твою, за расстрелянное детство.
Педро бросился к пулемету и нажал гашетку. Он стрелял так долго, что побелели от напряжения пальцы. Стрелял, а на рукоятку падали слезы. Когда кончилась лента, он снова бросился на землю, опустошенный и разбитый.
Весь день молчали марокканцы, а к вечеру пошли в атаку. Я, переводчик и третий испанец, по имени Альберто, залегли с винтовками. Педро со своим напарником легли за пулемет. На этот раз марокканцы уже не шли во весь рост. Они приближались короткими перебежками, какими-то замысловатыми прыжками.
Где-то на левом фланге застучал пулемет. Мы ждали. Наконец, марокканцы подошли так близко, что дальше ждать было опасно. С флангов республиканцы открыли огонь. И только Педро, припавший к пулемету, молчал.
– Педро, давай, – крикнул Альберто.
Но он даже не обернулся.
Марокканцы, почувствовав слабое место на этом участке, поднялись во весь рост. Мой сосед, испанец, не выдержал. Он вскочил, бросился к Педро, схватил его за руки: «Стреляй, тебе говорят». Педро, не поворачиваясь, оттолкнул его.
Противник приближался. И тогда Педро подал голос. Он стрелял короткими очередями. Скупо, точно, без промаха. От неожиданности марокканцы остановились, не зная, куда бежать: назад или вперед. А пулемет работал, не останавливаясь. Десятки трупов остались перед нашим бруствером.
– Зачем медлил? – спросил я вечером Педро.
– Надо беречь патроны. Каждая пуля должна найти убийцу.
Мы сидели и долго молчали. Я боялся, что он попросит рассказать подробно о том, что произошло на улице Листа.
Но услышал от него совсем неожиданное.
– Расскажи, Павлито, о себе, о своей Родине, о доме. Только все. Ведь мы друзья, Павлито?
– Конечно, Педро, – ответил я. – С чего начать? Родился в далеком глухом селе Шарлык, в семье крестьянина-бедняка. Наше село окружала бескрайняя, плодородная степь. Однако мне еще ребенком довелось узнать, что и эти немереные тысячи десятин земли, и озера, и бесчисленные стада коров и овец, и табуны лошадей, и даже колодцы у дорог в степи – чужое, все принадлежало помещикам и кулакам.
– Вот ненасытные, – шумно возмутился Педро. – Что же они вам оставили?
– Собственной земли мой отец не имел, и все его «хозяйство» – старая, чахлая лошаденка, купленная у проезжего барышника. Запрягать свою Подласку отцу почти не приходилось: с весны и до поздней осени он батрачил у богатых мужиков, а они в нашем «иноходце» не нуждались. Уход за Подлаской был поручен мне. Я водил ее в ночное, чистил, купал и холил, и радовался, что в старой кляче иногда пробуждалась молодость и она трусила за табуном рысцой.
– А революцию помнишь? – тронул меня за руку Педро.
– В село наше отзвуки больших событий докатывались медленно и глухо. Помню только шумную, праздничную сходку бедноты. Красный флаг над зданием волости. Пышный красный бант на груди у отца, А потом гражданская война. Свирепствовали белогвардейцы.
– Это кто такие? Вроде испанских фалангистов?
– Бандиты это, Педро, самые настоящие, хотя и выдавали себя за благородных людей. В селе что ни день появлялись все новые атаманы. Особенно свирепствовали бандиты Дутова. После их налетов многие оплакивали родных.
Кулаки запомнили, что батрак Илья Родимцев, безземельщина, голь перекатная, держал на сходке революционную речь, выражая уверенность в победе Красной Армии… Они выдали Родимцева дутовцам… Какой-то пьяный, расхлябанный атаман, немытый и нечесаный, как видно, от рождения, ворвался в избу, как врываются в осажденную крепость. Он увидел бледных, оборванных детишек, больную мать, преждевременно поседевшего отца… Даже у бандита шевельнулась жалость, он спрятал наган к кивнул своим подручным: «Расстрел отменяется… Но шомполов не считать!…»
– Варвары, крестоносцы, – стукнул кулаком по земле мой новый друг.
– Зверски избитый белобандитами, мой отец умер через несколько недель. Я остался единственным кормильцем семьи. Тягостно и горько было мне идти в услужение к богатею, но другого пути не было, а слезы матери и благословение ее усталой руки были для меня законом. Я оставил семью, товарищей и нанялся в батраки.
А вскоре в наше село в сиянии солнца и в громе духового оркестра, рассыпая цокот подков, развернутым строем хлынула красная конница. Не помню, как очутился рядом с могучим буланым рысаком, как уцепился за стремя усача кавалериста, а он, смеясь, наклонился и, подхватив меня с земли, усадил на луку седла… В тот час я забыл и о придире хозяине, и о его некормленом скоте. Красные конники остановились в Шарлыке на отдых, и я ходил за бойцами по пятам, с замиранием сердца прислушиваясь к их разговорам.
Манящая даль военных походов отныне стала моей детской мечтой. Я хотел стать красным кавалеристом, чтобы так же лихо позванивать шпорами, носить изогнутую, с золоченой рукоятью саблю, владеть длинной, в три метра, пикой, бесстрашно мчаться в атаку на врага на своем горячем скакуне, чтобы и меня труженики степей встречали с радостью, как родного…
– Сбылась твоя мечта? – спросил Педро.
– Да, осенью 1927 года меня призвали в армию. Но вместо коня вначале пришлось оседлать парашют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90