Но эти лица говорили обо всем, как очевидцы. Благодаря этому их письма представляют неоспоримую ценность. Но, и помимо них, были в самом Кракове такие люди, которые ловили всякие известия о царевиче и немедленно передавали их за границу. Это были придворные, дипломаты и агенты всякого рода.
Мы уже упоминали о маркизе де Мирова, маршале королевского двора. Самое положение позволяло ему ясно видеть все происходящее во дворце и, когда нужно, сообщать самые точные сведения на этот счет. Маркиз вел постоянную переписку с кардиналом Альдобрандини, с великим герцогом Тосканским и герцогом Мантуи. В то время в Италии еще живо интересовались всем, что касалось Востока. Поэтому польский маркиз подробно рассказывал в своих письмах и о Борисе Годунове, и о Дмитрии Ивановиче. Конечно, для итальянского слуха эти имена звучали несколько дико; но они нисколько не смущали читателей Петрарки и Данте. В Польше находилось несколько итальянцев, которые действовали на дипломатическом поприще, имея отношение к русским делам. Таковы были Нери Джиральди и Серниджи. Оба они посылали свои донесения канцлеру тосканскому Белизарио Винти.
Но самым деятельным и, отчасти, даже беспокойным из этих агентов являлся капитан Жан ла Бланк. Это был настоящий предтеча газетных репортеров нашего времени. Карьера этого человека была не совсем обычна. Уроженец Лангедока, он сперва представлял собой кальвиниста чистейшей воды, по словам Поссевина. Затем он потерял все свое состояние и принужден был покинуть родину в 1580 году. Может быть, его эмиграция являлась лишь одним из частных эпизодов в истории тех религиозных войн, которые терзали в то время Францию. Злополучный изгнанник нашел себе убежище в Швеции. Здесь он поступил на службу к Сигизмунду, причем ла Бланк до такой степени привязался к этому ревностному католику, что последовал за ним из Стокгольма в Краков. Занятия военным делом не поглощали всего времени у ла Бланка; поэтому он старался использовать свой досуг возможно выгоднее для себя. Впрочем, на поприще политических комбинаций ему, положительно, не везло. Он долго носился с проектом союза между Польшей и Швецией под покровительством Генриха IV. Но этот план провалился самым позорным образом. Потеряв все надежды с этой стороны, ла Бланк перенес свою энергию в область международной корреспонденции. Политический репортаж сделался, в конце концов, его профессией. В 1617 году ла Бланк с гордостью заявлял епископу люсонскому Ришелье, будущему кардиналу, что, по поручению Генриха Великого, а затем царствующего короля и его матери он осведомлял их величества обо всех событиях, совершавшихся в северных государствах. Действительно, около 1604 года в числе его клиентов, помимо нунция Рангони, был французский посланник.
Царица лагун, славившаяся богатством и торговыми оборотами, была в то время своего рода обсервационным пунктом. Здесь Запад входил в соприкосновение с Востоком и с самой Москвой. Представителем христианнейшего короля Франции в Венеции являлся Филипп Канэ де Френ. Это был раскаявшийся гугенот. Между ним и Поссевином существовали самые дружеские отношения. Канэ заинтересовался славянскими делами. Он внимательно читал все донесения ла Бланка, которого признавал человеком честным и осторожным в выборе средств. С другой стороны, сообщения иезуитов помогали ему проверять данные ла Бланка; таким образом, в его собственных депешах проходит перед нами вся история Дмитрия. В Париже этот материал поступал в распоряжение первого советника государства, Вилльруа, который докладывал о нем самому Генриху IV.
Но рвение Канэ не ограничивалось посылкой в Париж подробных депеш. Не довольствуясь осведомлением короля о том, что происходило в московском государстве, он старался увлечь бывшего гугенота широким планом католической пропаганды на Востоке. В его изображении Генрих IV становился апостолом истинной веры среди русских. По соглашению с Павлом V, он должен отправить в Москву специального легата; при этом иезуита, облеченного такой миссией, необходимо возвести в сан кардинала. «Обращение к истинной вере великого Русского государства, пространство коего почти беспредельно, явится великим завоеванием католической церкви, — писал Канэ к Вилльруа 12 июля 1605 года. — Когда известие (о вступлении Дмитрия в Москву) подтвердится, я полагал бы, что было бы весьма уместно для Его Величества обратиться к Папе с просьбой об отправлении отца Поссевина в эту страну с миссией легата. Ведь он так долго и успешно действовал там во времена Григория XVII и Сикста V. Этому легату следовало бы пожаловать шляпу кардинала, чтобы придать еще больше авторитета его миссии. Во всяком случае, мне известно, что сам Поссевин весьма далек от этой мысли. Он уже решил на целый год удалиться в Лоретту, как только закончено будет печатание его трудов. Но меня занимают больше интересы церкви, нежели личные планы этого человека. Ввиду этого прошу Вас извинить меня, если я слишком смело сообщаю Вам о том, что считаю важным для славы Божьей, а также для достоинства и имени Его Величества, к чести которого должна послужить рекомендация столь достойного кандидата». Однако Генрих не внял убеждениям своего посла. Он оставил Поссевина при своих книгах, а Москву — при ее церкви. Тем не менее образ Дмитрия запечатлелся в памяти короля. Поэтому, когда Маржерет вернется из России, Генрих заставит его рассказать подробнее всю эту необыкновенную историю.
В Праге слухи о торжестве Дмитрия породили комбинации совершенно иного свойства. У Рудольфа II были также свои агенты в Москве. Такими лицами являлись Лука Паули и Генрих Логау. Разумеется, они были в курсе всех событий. До нас дошла некоторая часть их донесений. Однако этот материал представляет слишком большие пробелы, без которых почти невозможно судить о действительной осведомленности обоих агентов. Может быть, пражский двор пользовался преимущественно теми данными, которые шли из Кракова. Папский нунций в Праге Феррери переписывался иногда с Рангони. Агент пармского правительства, Фома Ронкароли, также пересылал своему государю письма отцов Николая и Андрея. Теми же польскими источниками пользовался и венецианский посол при пражском дворе Франческо Соранцо. Во всяком случае, Габсбурги всегда внимательно следили за тем, что происходит в Москве. По мнению Соранцо, императорское правительство выказывало к новому царю большую симпатию, нежели когда-то к Борису Годунову. Было, впрочем, весьма простое средство проверить это настроение пражского двора. Как известно, Годунов всячески старался связать себя родственными узами с Австрийским царствующим домом. Однако все его домогательства встречались холодными или уклончивыми ответами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Мы уже упоминали о маркизе де Мирова, маршале королевского двора. Самое положение позволяло ему ясно видеть все происходящее во дворце и, когда нужно, сообщать самые точные сведения на этот счет. Маркиз вел постоянную переписку с кардиналом Альдобрандини, с великим герцогом Тосканским и герцогом Мантуи. В то время в Италии еще живо интересовались всем, что касалось Востока. Поэтому польский маркиз подробно рассказывал в своих письмах и о Борисе Годунове, и о Дмитрии Ивановиче. Конечно, для итальянского слуха эти имена звучали несколько дико; но они нисколько не смущали читателей Петрарки и Данте. В Польше находилось несколько итальянцев, которые действовали на дипломатическом поприще, имея отношение к русским делам. Таковы были Нери Джиральди и Серниджи. Оба они посылали свои донесения канцлеру тосканскому Белизарио Винти.
Но самым деятельным и, отчасти, даже беспокойным из этих агентов являлся капитан Жан ла Бланк. Это был настоящий предтеча газетных репортеров нашего времени. Карьера этого человека была не совсем обычна. Уроженец Лангедока, он сперва представлял собой кальвиниста чистейшей воды, по словам Поссевина. Затем он потерял все свое состояние и принужден был покинуть родину в 1580 году. Может быть, его эмиграция являлась лишь одним из частных эпизодов в истории тех религиозных войн, которые терзали в то время Францию. Злополучный изгнанник нашел себе убежище в Швеции. Здесь он поступил на службу к Сигизмунду, причем ла Бланк до такой степени привязался к этому ревностному католику, что последовал за ним из Стокгольма в Краков. Занятия военным делом не поглощали всего времени у ла Бланка; поэтому он старался использовать свой досуг возможно выгоднее для себя. Впрочем, на поприще политических комбинаций ему, положительно, не везло. Он долго носился с проектом союза между Польшей и Швецией под покровительством Генриха IV. Но этот план провалился самым позорным образом. Потеряв все надежды с этой стороны, ла Бланк перенес свою энергию в область международной корреспонденции. Политический репортаж сделался, в конце концов, его профессией. В 1617 году ла Бланк с гордостью заявлял епископу люсонскому Ришелье, будущему кардиналу, что, по поручению Генриха Великого, а затем царствующего короля и его матери он осведомлял их величества обо всех событиях, совершавшихся в северных государствах. Действительно, около 1604 года в числе его клиентов, помимо нунция Рангони, был французский посланник.
Царица лагун, славившаяся богатством и торговыми оборотами, была в то время своего рода обсервационным пунктом. Здесь Запад входил в соприкосновение с Востоком и с самой Москвой. Представителем христианнейшего короля Франции в Венеции являлся Филипп Канэ де Френ. Это был раскаявшийся гугенот. Между ним и Поссевином существовали самые дружеские отношения. Канэ заинтересовался славянскими делами. Он внимательно читал все донесения ла Бланка, которого признавал человеком честным и осторожным в выборе средств. С другой стороны, сообщения иезуитов помогали ему проверять данные ла Бланка; таким образом, в его собственных депешах проходит перед нами вся история Дмитрия. В Париже этот материал поступал в распоряжение первого советника государства, Вилльруа, который докладывал о нем самому Генриху IV.
Но рвение Канэ не ограничивалось посылкой в Париж подробных депеш. Не довольствуясь осведомлением короля о том, что происходило в московском государстве, он старался увлечь бывшего гугенота широким планом католической пропаганды на Востоке. В его изображении Генрих IV становился апостолом истинной веры среди русских. По соглашению с Павлом V, он должен отправить в Москву специального легата; при этом иезуита, облеченного такой миссией, необходимо возвести в сан кардинала. «Обращение к истинной вере великого Русского государства, пространство коего почти беспредельно, явится великим завоеванием католической церкви, — писал Канэ к Вилльруа 12 июля 1605 года. — Когда известие (о вступлении Дмитрия в Москву) подтвердится, я полагал бы, что было бы весьма уместно для Его Величества обратиться к Папе с просьбой об отправлении отца Поссевина в эту страну с миссией легата. Ведь он так долго и успешно действовал там во времена Григория XVII и Сикста V. Этому легату следовало бы пожаловать шляпу кардинала, чтобы придать еще больше авторитета его миссии. Во всяком случае, мне известно, что сам Поссевин весьма далек от этой мысли. Он уже решил на целый год удалиться в Лоретту, как только закончено будет печатание его трудов. Но меня занимают больше интересы церкви, нежели личные планы этого человека. Ввиду этого прошу Вас извинить меня, если я слишком смело сообщаю Вам о том, что считаю важным для славы Божьей, а также для достоинства и имени Его Величества, к чести которого должна послужить рекомендация столь достойного кандидата». Однако Генрих не внял убеждениям своего посла. Он оставил Поссевина при своих книгах, а Москву — при ее церкви. Тем не менее образ Дмитрия запечатлелся в памяти короля. Поэтому, когда Маржерет вернется из России, Генрих заставит его рассказать подробнее всю эту необыкновенную историю.
В Праге слухи о торжестве Дмитрия породили комбинации совершенно иного свойства. У Рудольфа II были также свои агенты в Москве. Такими лицами являлись Лука Паули и Генрих Логау. Разумеется, они были в курсе всех событий. До нас дошла некоторая часть их донесений. Однако этот материал представляет слишком большие пробелы, без которых почти невозможно судить о действительной осведомленности обоих агентов. Может быть, пражский двор пользовался преимущественно теми данными, которые шли из Кракова. Папский нунций в Праге Феррери переписывался иногда с Рангони. Агент пармского правительства, Фома Ронкароли, также пересылал своему государю письма отцов Николая и Андрея. Теми же польскими источниками пользовался и венецианский посол при пражском дворе Франческо Соранцо. Во всяком случае, Габсбурги всегда внимательно следили за тем, что происходит в Москве. По мнению Соранцо, императорское правительство выказывало к новому царю большую симпатию, нежели когда-то к Борису Годунову. Было, впрочем, весьма простое средство проверить это настроение пражского двора. Как известно, Годунов всячески старался связать себя родственными узами с Австрийским царствующим домом. Однако все его домогательства встречались холодными или уклончивыми ответами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113