И начальники будут старыми, а я
говорил, что люблю молодым подчиняться.
Челны, Челны и - на запад. Мой запад. Доступный мне запад. Запад моего
паспорта. Который дает мне право на неограниченное передвижение в среде,
ограниченной моими пограничниками. Получилось чуть-чуть ехидно, это уж мой
несносный характер. Люблю приправить патетику специями.
Итак, мой запад. Это Прибалтика. Географически и человечески. Ближе к
Европе. Кафе у них. Сливки сбитые. буквы латинские, что поражает и
утихомиривает. И совершенно неясный и непонятный эстонский язык. И красивые
мужчины, похожие на мужчин, выведенных искусственно. С крупными руками, что
так нравится женщинам и нравится нам, мужчинам помельче.
Там уж я раскушу варьете. Почти ночное. Со столиками и программой. Там
уж я посижу, как иностранец с переводчиком, в темноте, в полупустом баре.
Это тоже запад - полупустой бар. И ночью пойду глядеть средневековье. Ригу
и таллин. И католиков, и их высокие-высокие соборы со скамьями и органом,
где музыка льется на спину и хочется верить, что не умрешь, что царство
небесное не отменили, а что-то будет. Потому что нельзя же так просто -
упал и перестал. И все остается людям, и что-то остается детям. Это
понятно. А хочется для себя. Хочется произрасти в чем-то или перейти во
что-то и посмотреть, что будет. Об этом тоже можно думать среди чистых
деревьев, и домиков, и молока, и пахучего масла.
А когда мне наскучит тишина и вежливость, я рухну в москву. Я ринусь в
толпу еще тихий и вежливый. И здесь мне покажут. Меня здесь заставят быстро
двигаться и брать не торгуясь и не торгуясь отдавать. Потому что столько
желающих, что желаний значительно меньше. И от грохота машин не услышишь
пианино в доме напротив и дом не увидишь от дыма, когда они дружным газом
уходят под зеленый, и постовые зеленеют в газу на подьеме.
Машины и люди. Тысячи и миллионы. Чем можем, отравляем среду обитания.
Выхлопом и перегаром. Hедоверием и дымом электростанций. А жить хочется
здесь, где людей много. В этой давке и для сердца найдешь и для беседы.
Студента-математика-международника-астрофизика с толстым портфелем. Или
художника с бородой и загадочным взглядом. Без денег, но с принципами. Или
без принципов, но с продуктами.
В этой толпе можно найти трех женщин: умную, добрую и красивую. И
полюбить всех трех сразу. И получить взаимность. После того, как вы
отчаялись найти их трех в одной.
В этой толпе можно встретить прелестную собачку, пуделя карликового с
бантом, черненького, в галифе и носочках. Здесь можно встретить злую
старуху с каменным локтем и ненавистью к миниюбкам и аппетитным коленкам в
метро напротив. Боже, от этих коленок в метро напротив у меня ломит пальцы,
и я буду думать об этом отдельно, это я вам обешаю. Вообще, я хочу жить,
пока я мужчина. Такая у меня задача. А когда этого не будет, я мирно
перейду в царство небесное, не уходя с ваших улиц. Я буду тихим, райским
старичком с румянцем, с подскрипывающим голоском, и звать меня будут
владимир михайлович, и я буду давать девочкам книжки и картинки и целовать
их глазами, светящимися от оригинальных воспоминаний.
Hет, нет. В толпе надо быть мужчиной, по крайней мере внутренне.
И ревновать.
И вообще.
В этой толпе можно найти много инженеров, которые быстро будут идти с
работы или на работу, смотря куда им интереснее или куда им больше хочется.
В любом случае у них в глазах оживление преследуемого.
В этой толпе самая читающая в мире в метро публика.
Есть несколько причин:
а) действительно интересно, что там пишут;
б) долго ехать, устаешь глазеть на чье-то лицо;
в) те же коленки, то есть прячешь нахальный взгляд в конспект;
г) не уступать место и заслонять его газетой;
д) все-таки нет своего автомобиля и вместо руля держишь журнал того же
названия.
Из этих причин и может сложиться благородный образ пассажира с книгой
в переполненном вагоне, где глаза и буквы прыгают в разные стороны.
В этой толпе можно встретить будущих больных гриппом, ныне просто
бациллоносителей. С мокрыми носами и сухим лбом.
А также врачей с портфелями, в халатах под пальто, с бюллетенями в
папках, где трафаретом выдавлено: "катар верхних дыхательных путей".
В этой толпе можно встретить человека из автомобиля. Его легко
заметить: он пробирается поперек, он широк в заду и вышел на одну минутку
купить чего-то - и опять в машину, чтобы гордо ехать параллельно нам. У нас
уже такого вида не будет. Даже если мы в такси. Слишком узки в заду и сидим
так, как будто оно вот-вот из-под нас выедет и оставит нас на мостовой с
чемоданами.
В этой давке вам попадутся двое. Которых я не хочу назвать
влюбленными, потому что не знаю, как они сейчас. Hастоящие влюбленные, как
все дикое, разбегаются под напором цивилизации и всеобщего среднего
образования. Любовь уходит из центра на окраины. В заповедник. Глаза мужчин
утомлены встречами. Браки называются союзами. Семьи очагами. И чтобы не
влюбляться, некоторые просто договариваются под девизом: "тебе пора и мне
пора". А влюбленные, как лани, зашедшие в город, в песнях встречаются чаще,
чем в жизни.
В этой толпе можно встретить совершенно лысых. Абсолютно. Hо надо,
чтобы стало жарко, тогда они снимут шапки и вытрут головы. Тогда все увидят
и скажут им: "ну и что? Почему вы стесняетесь? Вы же лысые".
А если у человека нет чувства юмора? Это не так видно, но очень
чувствуется. И он трудно дышит и много работает, и очень принципиальный в
толпе, и строгий, и кричит на нас. А нам хоть бы что, мы-то с юмором и едем
по своим делам и тонко понимаем, где он принципиальный, а где просто хорошо
работает...
А вот в толпе встретились молодые, серые, в серых глазах, серых
костюмах, с серыми галстуками и чемоданчиками "дипломат", где записные
книжки с телефонами и днями ангела и маленькие карты-десятиверстки с
маршрутами вверх или за рубеж. Они почему-то так любят свою страну, что
больше всего почитают заграничные командировки, и работу в посольствах, и
выезды, и банкеты. Они так любят свою страну, что за командировку в женеву
с профессором или мюзик-холлом жизнь отдадут, маму разоблачат, дядю
волосатого оближут. И все в них есть. И любовь к любому и ненависть к нему
же. И это в умном человеке с хорошей фигурой. И пройдем быстрее.
Господи. Коленки... Ах, да. Мы условились о них поговорить отдельно,
немножко выпив и откинувшись в кресле. И не на табуретке, потому что не
откинешься, а упадешь...
А есть, наоборот, инвалиды, стесняющиеся своего вида. Своих голубых
точек, или протезов, или глаза стеклянного. Они, которые потеряли это в
огне, потеряли потому, что не боялись, теперь стесняются, а мы бегаем и
стесняемся их поддержать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
говорил, что люблю молодым подчиняться.
Челны, Челны и - на запад. Мой запад. Доступный мне запад. Запад моего
паспорта. Который дает мне право на неограниченное передвижение в среде,
ограниченной моими пограничниками. Получилось чуть-чуть ехидно, это уж мой
несносный характер. Люблю приправить патетику специями.
Итак, мой запад. Это Прибалтика. Географически и человечески. Ближе к
Европе. Кафе у них. Сливки сбитые. буквы латинские, что поражает и
утихомиривает. И совершенно неясный и непонятный эстонский язык. И красивые
мужчины, похожие на мужчин, выведенных искусственно. С крупными руками, что
так нравится женщинам и нравится нам, мужчинам помельче.
Там уж я раскушу варьете. Почти ночное. Со столиками и программой. Там
уж я посижу, как иностранец с переводчиком, в темноте, в полупустом баре.
Это тоже запад - полупустой бар. И ночью пойду глядеть средневековье. Ригу
и таллин. И католиков, и их высокие-высокие соборы со скамьями и органом,
где музыка льется на спину и хочется верить, что не умрешь, что царство
небесное не отменили, а что-то будет. Потому что нельзя же так просто -
упал и перестал. И все остается людям, и что-то остается детям. Это
понятно. А хочется для себя. Хочется произрасти в чем-то или перейти во
что-то и посмотреть, что будет. Об этом тоже можно думать среди чистых
деревьев, и домиков, и молока, и пахучего масла.
А когда мне наскучит тишина и вежливость, я рухну в москву. Я ринусь в
толпу еще тихий и вежливый. И здесь мне покажут. Меня здесь заставят быстро
двигаться и брать не торгуясь и не торгуясь отдавать. Потому что столько
желающих, что желаний значительно меньше. И от грохота машин не услышишь
пианино в доме напротив и дом не увидишь от дыма, когда они дружным газом
уходят под зеленый, и постовые зеленеют в газу на подьеме.
Машины и люди. Тысячи и миллионы. Чем можем, отравляем среду обитания.
Выхлопом и перегаром. Hедоверием и дымом электростанций. А жить хочется
здесь, где людей много. В этой давке и для сердца найдешь и для беседы.
Студента-математика-международника-астрофизика с толстым портфелем. Или
художника с бородой и загадочным взглядом. Без денег, но с принципами. Или
без принципов, но с продуктами.
В этой толпе можно найти трех женщин: умную, добрую и красивую. И
полюбить всех трех сразу. И получить взаимность. После того, как вы
отчаялись найти их трех в одной.
В этой толпе можно встретить прелестную собачку, пуделя карликового с
бантом, черненького, в галифе и носочках. Здесь можно встретить злую
старуху с каменным локтем и ненавистью к миниюбкам и аппетитным коленкам в
метро напротив. Боже, от этих коленок в метро напротив у меня ломит пальцы,
и я буду думать об этом отдельно, это я вам обешаю. Вообще, я хочу жить,
пока я мужчина. Такая у меня задача. А когда этого не будет, я мирно
перейду в царство небесное, не уходя с ваших улиц. Я буду тихим, райским
старичком с румянцем, с подскрипывающим голоском, и звать меня будут
владимир михайлович, и я буду давать девочкам книжки и картинки и целовать
их глазами, светящимися от оригинальных воспоминаний.
Hет, нет. В толпе надо быть мужчиной, по крайней мере внутренне.
И ревновать.
И вообще.
В этой толпе можно найти много инженеров, которые быстро будут идти с
работы или на работу, смотря куда им интереснее или куда им больше хочется.
В любом случае у них в глазах оживление преследуемого.
В этой толпе самая читающая в мире в метро публика.
Есть несколько причин:
а) действительно интересно, что там пишут;
б) долго ехать, устаешь глазеть на чье-то лицо;
в) те же коленки, то есть прячешь нахальный взгляд в конспект;
г) не уступать место и заслонять его газетой;
д) все-таки нет своего автомобиля и вместо руля держишь журнал того же
названия.
Из этих причин и может сложиться благородный образ пассажира с книгой
в переполненном вагоне, где глаза и буквы прыгают в разные стороны.
В этой толпе можно встретить будущих больных гриппом, ныне просто
бациллоносителей. С мокрыми носами и сухим лбом.
А также врачей с портфелями, в халатах под пальто, с бюллетенями в
папках, где трафаретом выдавлено: "катар верхних дыхательных путей".
В этой толпе можно встретить человека из автомобиля. Его легко
заметить: он пробирается поперек, он широк в заду и вышел на одну минутку
купить чего-то - и опять в машину, чтобы гордо ехать параллельно нам. У нас
уже такого вида не будет. Даже если мы в такси. Слишком узки в заду и сидим
так, как будто оно вот-вот из-под нас выедет и оставит нас на мостовой с
чемоданами.
В этой давке вам попадутся двое. Которых я не хочу назвать
влюбленными, потому что не знаю, как они сейчас. Hастоящие влюбленные, как
все дикое, разбегаются под напором цивилизации и всеобщего среднего
образования. Любовь уходит из центра на окраины. В заповедник. Глаза мужчин
утомлены встречами. Браки называются союзами. Семьи очагами. И чтобы не
влюбляться, некоторые просто договариваются под девизом: "тебе пора и мне
пора". А влюбленные, как лани, зашедшие в город, в песнях встречаются чаще,
чем в жизни.
В этой толпе можно встретить совершенно лысых. Абсолютно. Hо надо,
чтобы стало жарко, тогда они снимут шапки и вытрут головы. Тогда все увидят
и скажут им: "ну и что? Почему вы стесняетесь? Вы же лысые".
А если у человека нет чувства юмора? Это не так видно, но очень
чувствуется. И он трудно дышит и много работает, и очень принципиальный в
толпе, и строгий, и кричит на нас. А нам хоть бы что, мы-то с юмором и едем
по своим делам и тонко понимаем, где он принципиальный, а где просто хорошо
работает...
А вот в толпе встретились молодые, серые, в серых глазах, серых
костюмах, с серыми галстуками и чемоданчиками "дипломат", где записные
книжки с телефонами и днями ангела и маленькие карты-десятиверстки с
маршрутами вверх или за рубеж. Они почему-то так любят свою страну, что
больше всего почитают заграничные командировки, и работу в посольствах, и
выезды, и банкеты. Они так любят свою страну, что за командировку в женеву
с профессором или мюзик-холлом жизнь отдадут, маму разоблачат, дядю
волосатого оближут. И все в них есть. И любовь к любому и ненависть к нему
же. И это в умном человеке с хорошей фигурой. И пройдем быстрее.
Господи. Коленки... Ах, да. Мы условились о них поговорить отдельно,
немножко выпив и откинувшись в кресле. И не на табуретке, потому что не
откинешься, а упадешь...
А есть, наоборот, инвалиды, стесняющиеся своего вида. Своих голубых
точек, или протезов, или глаза стеклянного. Они, которые потеряли это в
огне, потеряли потому, что не боялись, теперь стесняются, а мы бегаем и
стесняемся их поддержать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27