И молодая женщина, надлежащим образом укутанная, дожидалась в адской ложе, пока схлынет толпа.
Но так как до этого было еще далеко, герцогу пришла в голову блестящая мысль:
– Мы просто глупы! Пойдем через бар. Готов биться об заклад, что там нет ни души. Бармены отопрут для нас запасный выход.
И точно, в баре не было ни души; но не совсем: проходя через небольшую залу, Жанник заметила на одном из табуретов женщину, сидевшую неподвижно, закрыв руками лицо.
– Что такое? Но… Уж не ошиблась ли я? Мне кажется, это Селия?
Понурая голова поднялась, и Жанник увидела два больших черных глаза, влажных от слез.
– Что такое! Вот она и плачет!.. Живо осушите слезы, живо! живо, живо!.. Послушайте, детка… Что случилось? У вас какое-нибудь горе?
Селия сделала неопределенный жест. Потом, так как Жанник нежно обняла ее, она призналась со стыдом, как будто бы она совершила преступление:
– Он бросил меня.
– Бросил?.. Кто? Пейрас?.. И вы приходите в отчаяние из-за этого дрянного мальчишки? Послушайте!.. Что скажет ваш старый друг Доре? Селия, красотка моя, вы не подумали об этом. Никогда не следует плакать из-за любовника. Не стоит этого. Не говоря уже о том, что он, быть может, не совсем вас бросил: мы всегда готовы поставить крест на всяком деле, а в конце концов всегда все устраивается, и парочки снова мирятся. Ваш мидшип? Пари, что если вы будете вести себя достаточно разумно и не станете бегать за ним, он будет снова пришит к вашей юбке раньше, чем успеют пройти две недели.
– Две недели!..
– Раньше завтрашнего утра, хотела я сказать. Это оговорка. А тем временем живо. Идемте ужинать.
– Я не голодна.
– Я тоже не голодна! Не все ли равно? Л'Эстисак, снимите ее с табурета!..
Гигант деликатно произвел предписанное похищение.
– А теперь в путь!
Она завладела рукой Селии и решительно направилась к двери, которую открыли для них бармены.
Селия, растроганная, несмотря на свое горе, этой пылкой дружбой, обняла Жанник и от всего сердца поцеловала ее:
– Какая вы добрая!
Но в дверь ворвался холодный воздух, и Жанник, глотнув его, страшно закашлялась.
– Поторопимся! – сказал вдруг герцог.
Он подхватил больную на руки и бегом понес ее, прижимая к себе. Селия бежала рядом.
Прямо перед ними, в конце улицы, окна ресторана светили, как некий маяк. Там будет тепло и хорошо.
На полдороге Селия, продолжая бежать, заметила обнаженную руку Жанник, белевшую на плече Л'Эстисака. Она наклонилась к ней и на лету поцеловала эту руку.
– Так, значит, – прошептала Жанник, чей кашель прошел уже, – так, значит, вы будете немного жалеть обо мне, когда я умру?
Глава десятая
Совсем короткая надгробная речь
И через день после Сифилитического бала Жанник умерла.
…Смертью совсем тихой, которой она почти не сознавала. В последний раз судьба оказалась милостивой к бедной девчурке. Ее уложили в постель по возвращении с праздника, и она уверила себя, что так подорвала ее силы одна лишь усталость после слишком весело проведенной ночи. Столько танцев, столько шампанского, и бесконечное возвращение в дурно закрытом экипаже, куда проникала утренняя прохлада! Вполне естественно, что она чувствовала усталость. От нее и следа не будет после того, как она поспит, двадцать четыре часа бай-бай!
Слишком худенькое тельце вытянулось в чистой постели, и волна распущенных золотистых волос покрыла щеки, еще более белые, чем подушка. «В понедельник утром… поднимусь рано… пойду на базар… куплю хризантем…» И глаза цвета барвинка закрылись.
И глаза цвета барвинок больше не открывались, кроме двух-трех раз, в минуты проблесков сознания. За сном последовало забытье, а за забытьем – смерть…
И все же смерть подкралась не столь незаметно, чтоб умирающая не услыхала смутно, из глубины своей летаргии, холодного шелеста траурного савана и скрипучего стона косы. Когда-то, прежде, в бретонской церкви в Рекуврансе, маленькая Жанник ходила к первому причастию, и католическая вера только уснула в ней под влиянием убаюкивающих наркотиков философии и язычества. А шелест савана и стон косы способны разогнать не один таинственный сон. В один из перерывов забытья ее побелевшие уже губы с трудом приоткрылись, закрывшиеся уже веки задрожали; и Л'Эстисак, наклонившийся над изголовьем, скорее угадал, чем услышал, последний призыв к Вечному Спасителю: «Иисус, Иисус, Иисус!..» Л'Эстисак отправился за священником.
На виллу Шишурль приглашение на похороны пришло в тот же вечер. Селия уже часа два как проснулась, но еще не выходила из спальни. Она сидела перед зеркалом, ее ноги были вялы, руки ее были тяжелы, и она снова закрыла глаза. И в воде, налитой в умывальную чашку, блестящей от мыла, мало-помалу расползались концентрические морщины.
Рыжка вошла, не стуча по своей привычке, и подала конверт с траурной каймой.
– Вот, только что принесли… Посыльный, что ли, одет совсем как факельщик.
Селия привскочила, и пеньюар упал с ее плеч. Конверт, вскрытый нетерпеливой рукой, упал в чашку для умывания. И Селия не подняла пеньюара и не надела его снова. Она читала и перечитывала:
Вы приглашаетесь принять участие в похоронной процессии, сопровождающей тело девицы
Анны Жанник Ивонны Кермор
усопшей во вторник 22 декабря 1908 г., на двадцать четвертом году своей жизни, и приявшей св. Дары.
Молитесь за нее!..
От ее подруг и друзей.
Вынос тела из дома усопшей,
Голубая вилла близ Тамариса, завтра, в среду, 24 декабря, в 10 часов утра.
Ее так поразило это приглашение, что она не сразу почувствовала горе, и понадобилось несколько мгновений, чтоб два точных слова «Жанник умерла» болезненно отозвались в ее сознании.
Так, значит, в этом странном городе можно было умереть, не имея семьи, будучи только бедной девушкой без роду и племени, скитающейся из города в город, убегая от варварских предрассудков, жестоких законов, ужасной и отвратительной полиции, убегающей, как преследуемая лань бежит от своры гончих, – и все же, благодаря нескольким отважным сердцам, можно было быть похороненной, как хоронят честных людей, в гробу, обитом сукном, быть может украшенном цветами, со священником впереди и друзьями за гробом?.. И вас не швырнут темной ночью, как паршивого пса, в первую попавшуюся яму. Можно, значит, быть похороненным при дневном свете, на кладбище, как хоронят христиан?..
Морские офицеры – по крайней мере те, которые служат на судах, то есть приблизительно два лейтенанта из трех, четыре мичмана из пяти и девять гардемаринов из десяти – почти всегда обязаны все утро оставаться на борту своего судна: нормальная служба на военном корабле требует присутствия большинства командного состава и команды от восьми часов утра до четырех часов пополудни. Только после четырех те, кто не стоит вахту, имеют право съехать на берег, чтобы пообедать в кругу семьи и лечь спать в настоящую постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Но так как до этого было еще далеко, герцогу пришла в голову блестящая мысль:
– Мы просто глупы! Пойдем через бар. Готов биться об заклад, что там нет ни души. Бармены отопрут для нас запасный выход.
И точно, в баре не было ни души; но не совсем: проходя через небольшую залу, Жанник заметила на одном из табуретов женщину, сидевшую неподвижно, закрыв руками лицо.
– Что такое? Но… Уж не ошиблась ли я? Мне кажется, это Селия?
Понурая голова поднялась, и Жанник увидела два больших черных глаза, влажных от слез.
– Что такое! Вот она и плачет!.. Живо осушите слезы, живо! живо, живо!.. Послушайте, детка… Что случилось? У вас какое-нибудь горе?
Селия сделала неопределенный жест. Потом, так как Жанник нежно обняла ее, она призналась со стыдом, как будто бы она совершила преступление:
– Он бросил меня.
– Бросил?.. Кто? Пейрас?.. И вы приходите в отчаяние из-за этого дрянного мальчишки? Послушайте!.. Что скажет ваш старый друг Доре? Селия, красотка моя, вы не подумали об этом. Никогда не следует плакать из-за любовника. Не стоит этого. Не говоря уже о том, что он, быть может, не совсем вас бросил: мы всегда готовы поставить крест на всяком деле, а в конце концов всегда все устраивается, и парочки снова мирятся. Ваш мидшип? Пари, что если вы будете вести себя достаточно разумно и не станете бегать за ним, он будет снова пришит к вашей юбке раньше, чем успеют пройти две недели.
– Две недели!..
– Раньше завтрашнего утра, хотела я сказать. Это оговорка. А тем временем живо. Идемте ужинать.
– Я не голодна.
– Я тоже не голодна! Не все ли равно? Л'Эстисак, снимите ее с табурета!..
Гигант деликатно произвел предписанное похищение.
– А теперь в путь!
Она завладела рукой Селии и решительно направилась к двери, которую открыли для них бармены.
Селия, растроганная, несмотря на свое горе, этой пылкой дружбой, обняла Жанник и от всего сердца поцеловала ее:
– Какая вы добрая!
Но в дверь ворвался холодный воздух, и Жанник, глотнув его, страшно закашлялась.
– Поторопимся! – сказал вдруг герцог.
Он подхватил больную на руки и бегом понес ее, прижимая к себе. Селия бежала рядом.
Прямо перед ними, в конце улицы, окна ресторана светили, как некий маяк. Там будет тепло и хорошо.
На полдороге Селия, продолжая бежать, заметила обнаженную руку Жанник, белевшую на плече Л'Эстисака. Она наклонилась к ней и на лету поцеловала эту руку.
– Так, значит, – прошептала Жанник, чей кашель прошел уже, – так, значит, вы будете немного жалеть обо мне, когда я умру?
Глава десятая
Совсем короткая надгробная речь
И через день после Сифилитического бала Жанник умерла.
…Смертью совсем тихой, которой она почти не сознавала. В последний раз судьба оказалась милостивой к бедной девчурке. Ее уложили в постель по возвращении с праздника, и она уверила себя, что так подорвала ее силы одна лишь усталость после слишком весело проведенной ночи. Столько танцев, столько шампанского, и бесконечное возвращение в дурно закрытом экипаже, куда проникала утренняя прохлада! Вполне естественно, что она чувствовала усталость. От нее и следа не будет после того, как она поспит, двадцать четыре часа бай-бай!
Слишком худенькое тельце вытянулось в чистой постели, и волна распущенных золотистых волос покрыла щеки, еще более белые, чем подушка. «В понедельник утром… поднимусь рано… пойду на базар… куплю хризантем…» И глаза цвета барвинка закрылись.
И глаза цвета барвинок больше не открывались, кроме двух-трех раз, в минуты проблесков сознания. За сном последовало забытье, а за забытьем – смерть…
И все же смерть подкралась не столь незаметно, чтоб умирающая не услыхала смутно, из глубины своей летаргии, холодного шелеста траурного савана и скрипучего стона косы. Когда-то, прежде, в бретонской церкви в Рекуврансе, маленькая Жанник ходила к первому причастию, и католическая вера только уснула в ней под влиянием убаюкивающих наркотиков философии и язычества. А шелест савана и стон косы способны разогнать не один таинственный сон. В один из перерывов забытья ее побелевшие уже губы с трудом приоткрылись, закрывшиеся уже веки задрожали; и Л'Эстисак, наклонившийся над изголовьем, скорее угадал, чем услышал, последний призыв к Вечному Спасителю: «Иисус, Иисус, Иисус!..» Л'Эстисак отправился за священником.
На виллу Шишурль приглашение на похороны пришло в тот же вечер. Селия уже часа два как проснулась, но еще не выходила из спальни. Она сидела перед зеркалом, ее ноги были вялы, руки ее были тяжелы, и она снова закрыла глаза. И в воде, налитой в умывальную чашку, блестящей от мыла, мало-помалу расползались концентрические морщины.
Рыжка вошла, не стуча по своей привычке, и подала конверт с траурной каймой.
– Вот, только что принесли… Посыльный, что ли, одет совсем как факельщик.
Селия привскочила, и пеньюар упал с ее плеч. Конверт, вскрытый нетерпеливой рукой, упал в чашку для умывания. И Селия не подняла пеньюара и не надела его снова. Она читала и перечитывала:
Вы приглашаетесь принять участие в похоронной процессии, сопровождающей тело девицы
Анны Жанник Ивонны Кермор
усопшей во вторник 22 декабря 1908 г., на двадцать четвертом году своей жизни, и приявшей св. Дары.
Молитесь за нее!..
От ее подруг и друзей.
Вынос тела из дома усопшей,
Голубая вилла близ Тамариса, завтра, в среду, 24 декабря, в 10 часов утра.
Ее так поразило это приглашение, что она не сразу почувствовала горе, и понадобилось несколько мгновений, чтоб два точных слова «Жанник умерла» болезненно отозвались в ее сознании.
Так, значит, в этом странном городе можно было умереть, не имея семьи, будучи только бедной девушкой без роду и племени, скитающейся из города в город, убегая от варварских предрассудков, жестоких законов, ужасной и отвратительной полиции, убегающей, как преследуемая лань бежит от своры гончих, – и все же, благодаря нескольким отважным сердцам, можно было быть похороненной, как хоронят честных людей, в гробу, обитом сукном, быть может украшенном цветами, со священником впереди и друзьями за гробом?.. И вас не швырнут темной ночью, как паршивого пса, в первую попавшуюся яму. Можно, значит, быть похороненным при дневном свете, на кладбище, как хоронят христиан?..
Морские офицеры – по крайней мере те, которые служат на судах, то есть приблизительно два лейтенанта из трех, четыре мичмана из пяти и девять гардемаринов из десяти – почти всегда обязаны все утро оставаться на борту своего судна: нормальная служба на военном корабле требует присутствия большинства командного состава и команды от восьми часов утра до четырех часов пополудни. Только после четырех те, кто не стоит вахту, имеют право съехать на берег, чтобы пообедать в кругу семьи и лечь спать в настоящую постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63