Еще один средний бурдюк под стол брось. Потом убери эти чашки, куриц из них напои, сюда поставь азарпешу, турий рог, оправленный в серебро, и праздничные чаши.
Духанщик, беспрестанно кланяясь и повторяя «хорошо, батоно», не особенно смело спросил:
– Может, кулу тоже дать?
– Кулу?! Спрячь для скучного гостя, из кулы меньше выпьешь, скорее опьянеешь.
Постепенно вокруг Квливидзе становилось все теснее. Раньше были приглашены ближние соседи, потом дальние, потом, настойчиво, гости из отдельных комнат и, наконец, силком проезжающие мимо духана.
Сидели старые, молодые, в нахлобученных папахах, с длинными усами, без папах, богато одетые, бритые, в скромных чохах, обросшие.
Сидел какой-то толстый купец, сумрачный монах, стройный щеголь с завитыми усиками и пучком волос на макушке бритой головы. Он кичился, что недавно вернулся из Ирана и обрит по персидской моде. Его насильно сняли с коня и втащили в духан с помощью уговоров и угроз.
Средние бурдюки, опустев, скорченные валялись у ног Квливидзе. Не только мальчишкам, но даже духанщику слепил глаза мутный пот. На деревянном блюде уже вносился третий жареный баран.
Сорока шумно хлопала крыльями и пронзительно выкрикивала: «пей, толумбаш!»
– А я что, сплю, пестрый дурак?! – рявкнул с места Квливидзе.
И он опять большим ножом резал барана, и сочные куски бухались в глиняные чашки.
Квливидзе умолял, упрашивал, грозил, взывал к совести, и снова наполнялась азарпеша. Вдруг он остановил удивленный взгляд на монахе, сосредоточенно жующем зелень.
– Святой отец, разве мясо грузинам не бог дал?! Если только травой можно спастись, то ишаки первые вбегут в рай!
И снова провозглашались тосты по поводу и без всякого повода. В самом разгаре, когда роги и чаши, поднятые над головой, застыли в воздухе и не подвернулся подходящий тост, Нодар предложил выпить за упокой бывшей обезьяны. Тост шумно поддержали, и Квливидзе под восхищенные возгласы влил рог вина в разинутую пасть чучела. Послышалось бульканье. По красному языку обезьяны струйками стекало вино.
– Пьет!! – крикнул Нодар, восторженно вскочив верхом на бурдюк.
– У меня и мертвый выпьет, – обрадованно размахивая пустым рогом, рявкнул Квливидзе.
Духанщик, конечно, знал нравы кутящих и, оберегая чучело, поставил внутри него кувшин. Потом за умеренную цену он поил из этого кувшина неприхотливых посетителей.
Обезьяна вывела толумбаша из тупика и подала повод к целому ряду новых тостов.
Сорока прислушалась, наклонила голову, покосилась и неистово закричала: «пей, толумбаш!»
– А я что, сплю, пестрый дурак?! – возмутился Квливидзе, опоражнивая азарпешу. – Нет азарпеши, кроме азарпеши, и аллаверды ее пророк! – гремел Квливидзе, протянув очередную азарпешу щеголю с пучком волос на бритой голове.
Нодар вскочил, ястребиные глаза налились кровью, он, потрясая бараньей ногой, завопил:
– Отец! Этот гнусный лицемер не пьет, только погружает усы в азарпешу.
– Что?! – Квливидзе поднялся. – Почему только нюхаешь вино?! Думаешь, я тебя уксусом угощаю? Нодар, наполни ему турий рог. Пусть, чем ушибся, тем и лечится.
Нодар поспешил наполнить огромный рог и протянул щеголю.
Квливидзе не спускал со щеголя пытливых глаз.
– Что?! Не можешь пить?! Ты что, не грузин? К невесте спешишь? Почему сразу не сказал? Эй, Нодар, наполни все роги и чаши. Парень, тащи еще бурдюк! Выпьем за красавицу невесту. Пусть жизнь твоя будет как полная азарпеша! Пусть у тебя родится столько детей, сколько глотков я сделаю из этого рога! Постой, что говоришь? Сегодня твоя свадьба? А-а, на свадьбу спешил? Почему раньше не сказал? Нодар, наполни еще все чаши. Что? Не можешь больше пить?! Нодар, слышишь?
Нодар легкой походкой подошел к щеголю:
– Друзья, опустошайте роги, пусть счастливый жених видит, как лучшие сыны Картли умеют пить за счастье молодой невесты. Э-э, все выпили, а ты что ждешь? Не можешь? Тогда за свое здоровье пей! Тоже не можешь? Тогда за мое прошу! Еще раз не можешь?! Тогда приедешь к невесте с волосами! И под дружный хохот Нодар опрокинул на голову щеголя рог вина. Щеголь вскочил, мокрый пучок волос распластался по бритой макушке. Отряхиваясь, он задержал руку на кинжале.
Но Нодар легко схватил щеголя за плечи и, дружески выталкивая из духана, приговаривал:
– Какое время хвататься за оружие? Поезжай, дорогой, неудобно, невеста ждет!
Не успела закрыться дверь за счастливым женихом, как в духан вошел мествире. На нем был тот же колпак и короткая бурка, что и при встрече с ностевскими стариками.
Квливидзе шумно обрадовался приходу мествире и потребовал немедленного восстановления чести опозоренного невыпитого рога.
Рог снова был наполнен. Мествире, не переводя дыхания, осушил рог и, опрокинув его, показал ловкость застольника: ни одна капля не пролилась из рога. Репутация рога была восстановлена.
Мествире сел рядом с Нодаром и, раздув гуда-ствири, запел любимую песенку посетителей придорожных духанов:
Я вчера красавицу увидал в саду,
Дремлет Дареджан у роз алых на виду,
Она мне нравится – к Дареджан иду,
Сколько в сердце ран! Вздохнул и надул гуду.
Я молил жестокую, но в ответ одно:
Любят черноокую без тебя давно.
Поспешил в духан скорей позабыть беду…
Век с таким бы чувством ей продремать в саду.
Изощряясь в шутках, посоветовали мествире одно средство, способное отогнать сон от любой красавицы… Квливидзе гаркнул:
– Э-э, «веселая рыба», дай нам еще один бурдюк, только самый крепкий!
Сгибаясь под тяжестью, двое мальчишек внесли на палке прожаренную на вертеле кабанью тушу. Проперченное мясо издавало приятный аромат, на пол стекали капли жирного сока.
Нодар откинул рукава чохи, обнажил кинжал, ловкими ударами отрезал от туши сочные куски и преподнес их на острие кинжала каждому.
Квливидзе оглядел гостей и, подбоченившись, обратился к монаху:
– Почему опять не кушаешь, святой отец?
– Перцу мало, сын мой, – с христианским смирением ответил монах.
– А ты почему не кушаешь? – обрушился Квливидзе на купца.
– Немножко кислоты не хватает, батоно.
Квливидзе отвел в сторону духанщика и заказал два блюда: «индоэтский пилав» из ханского риса, приправленный двадцатью различными тропическими пряностями и фруктовыми кислотами, и «сатану» – каплуна, нашпигованного красным стручковым перцем, душистой смолой и различными острыми специями.
С новой силой запылал огонь, в котлах что-то зашипело, заклокотало. Чихал повар; чихали мальчишки, чихал духанщик, вытирая слезы.
В ожидании новых яств Квливидзе стал просить мествире рассказать о свойстве зверей. Но мествире, осушив вторую чашу вина, предложил послушать о свойстве орла и змеи.
Застольники плотнее обступили мествире, и только в углу покачивался на табурете клевавший носом монах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Духанщик, беспрестанно кланяясь и повторяя «хорошо, батоно», не особенно смело спросил:
– Может, кулу тоже дать?
– Кулу?! Спрячь для скучного гостя, из кулы меньше выпьешь, скорее опьянеешь.
Постепенно вокруг Квливидзе становилось все теснее. Раньше были приглашены ближние соседи, потом дальние, потом, настойчиво, гости из отдельных комнат и, наконец, силком проезжающие мимо духана.
Сидели старые, молодые, в нахлобученных папахах, с длинными усами, без папах, богато одетые, бритые, в скромных чохах, обросшие.
Сидел какой-то толстый купец, сумрачный монах, стройный щеголь с завитыми усиками и пучком волос на макушке бритой головы. Он кичился, что недавно вернулся из Ирана и обрит по персидской моде. Его насильно сняли с коня и втащили в духан с помощью уговоров и угроз.
Средние бурдюки, опустев, скорченные валялись у ног Квливидзе. Не только мальчишкам, но даже духанщику слепил глаза мутный пот. На деревянном блюде уже вносился третий жареный баран.
Сорока шумно хлопала крыльями и пронзительно выкрикивала: «пей, толумбаш!»
– А я что, сплю, пестрый дурак?! – рявкнул с места Квливидзе.
И он опять большим ножом резал барана, и сочные куски бухались в глиняные чашки.
Квливидзе умолял, упрашивал, грозил, взывал к совести, и снова наполнялась азарпеша. Вдруг он остановил удивленный взгляд на монахе, сосредоточенно жующем зелень.
– Святой отец, разве мясо грузинам не бог дал?! Если только травой можно спастись, то ишаки первые вбегут в рай!
И снова провозглашались тосты по поводу и без всякого повода. В самом разгаре, когда роги и чаши, поднятые над головой, застыли в воздухе и не подвернулся подходящий тост, Нодар предложил выпить за упокой бывшей обезьяны. Тост шумно поддержали, и Квливидзе под восхищенные возгласы влил рог вина в разинутую пасть чучела. Послышалось бульканье. По красному языку обезьяны струйками стекало вино.
– Пьет!! – крикнул Нодар, восторженно вскочив верхом на бурдюк.
– У меня и мертвый выпьет, – обрадованно размахивая пустым рогом, рявкнул Квливидзе.
Духанщик, конечно, знал нравы кутящих и, оберегая чучело, поставил внутри него кувшин. Потом за умеренную цену он поил из этого кувшина неприхотливых посетителей.
Обезьяна вывела толумбаша из тупика и подала повод к целому ряду новых тостов.
Сорока прислушалась, наклонила голову, покосилась и неистово закричала: «пей, толумбаш!»
– А я что, сплю, пестрый дурак?! – возмутился Квливидзе, опоражнивая азарпешу. – Нет азарпеши, кроме азарпеши, и аллаверды ее пророк! – гремел Квливидзе, протянув очередную азарпешу щеголю с пучком волос на бритой голове.
Нодар вскочил, ястребиные глаза налились кровью, он, потрясая бараньей ногой, завопил:
– Отец! Этот гнусный лицемер не пьет, только погружает усы в азарпешу.
– Что?! – Квливидзе поднялся. – Почему только нюхаешь вино?! Думаешь, я тебя уксусом угощаю? Нодар, наполни ему турий рог. Пусть, чем ушибся, тем и лечится.
Нодар поспешил наполнить огромный рог и протянул щеголю.
Квливидзе не спускал со щеголя пытливых глаз.
– Что?! Не можешь пить?! Ты что, не грузин? К невесте спешишь? Почему сразу не сказал? Эй, Нодар, наполни все роги и чаши. Парень, тащи еще бурдюк! Выпьем за красавицу невесту. Пусть жизнь твоя будет как полная азарпеша! Пусть у тебя родится столько детей, сколько глотков я сделаю из этого рога! Постой, что говоришь? Сегодня твоя свадьба? А-а, на свадьбу спешил? Почему раньше не сказал? Нодар, наполни еще все чаши. Что? Не можешь больше пить?! Нодар, слышишь?
Нодар легкой походкой подошел к щеголю:
– Друзья, опустошайте роги, пусть счастливый жених видит, как лучшие сыны Картли умеют пить за счастье молодой невесты. Э-э, все выпили, а ты что ждешь? Не можешь? Тогда за свое здоровье пей! Тоже не можешь? Тогда за мое прошу! Еще раз не можешь?! Тогда приедешь к невесте с волосами! И под дружный хохот Нодар опрокинул на голову щеголя рог вина. Щеголь вскочил, мокрый пучок волос распластался по бритой макушке. Отряхиваясь, он задержал руку на кинжале.
Но Нодар легко схватил щеголя за плечи и, дружески выталкивая из духана, приговаривал:
– Какое время хвататься за оружие? Поезжай, дорогой, неудобно, невеста ждет!
Не успела закрыться дверь за счастливым женихом, как в духан вошел мествире. На нем был тот же колпак и короткая бурка, что и при встрече с ностевскими стариками.
Квливидзе шумно обрадовался приходу мествире и потребовал немедленного восстановления чести опозоренного невыпитого рога.
Рог снова был наполнен. Мествире, не переводя дыхания, осушил рог и, опрокинув его, показал ловкость застольника: ни одна капля не пролилась из рога. Репутация рога была восстановлена.
Мествире сел рядом с Нодаром и, раздув гуда-ствири, запел любимую песенку посетителей придорожных духанов:
Я вчера красавицу увидал в саду,
Дремлет Дареджан у роз алых на виду,
Она мне нравится – к Дареджан иду,
Сколько в сердце ран! Вздохнул и надул гуду.
Я молил жестокую, но в ответ одно:
Любят черноокую без тебя давно.
Поспешил в духан скорей позабыть беду…
Век с таким бы чувством ей продремать в саду.
Изощряясь в шутках, посоветовали мествире одно средство, способное отогнать сон от любой красавицы… Квливидзе гаркнул:
– Э-э, «веселая рыба», дай нам еще один бурдюк, только самый крепкий!
Сгибаясь под тяжестью, двое мальчишек внесли на палке прожаренную на вертеле кабанью тушу. Проперченное мясо издавало приятный аромат, на пол стекали капли жирного сока.
Нодар откинул рукава чохи, обнажил кинжал, ловкими ударами отрезал от туши сочные куски и преподнес их на острие кинжала каждому.
Квливидзе оглядел гостей и, подбоченившись, обратился к монаху:
– Почему опять не кушаешь, святой отец?
– Перцу мало, сын мой, – с христианским смирением ответил монах.
– А ты почему не кушаешь? – обрушился Квливидзе на купца.
– Немножко кислоты не хватает, батоно.
Квливидзе отвел в сторону духанщика и заказал два блюда: «индоэтский пилав» из ханского риса, приправленный двадцатью различными тропическими пряностями и фруктовыми кислотами, и «сатану» – каплуна, нашпигованного красным стручковым перцем, душистой смолой и различными острыми специями.
С новой силой запылал огонь, в котлах что-то зашипело, заклокотало. Чихал повар; чихали мальчишки, чихал духанщик, вытирая слезы.
В ожидании новых яств Квливидзе стал просить мествире рассказать о свойстве зверей. Но мествире, осушив вторую чашу вина, предложил послушать о свойстве орла и змеи.
Застольники плотнее обступили мествире, и только в углу покачивался на табурете клевавший носом монах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142