В Святилище собирался весь цвет луизианского общества, от аристократов до черных куртизанок. Рабы накрывали столы под парусиновыми навесами, пока их хозяйки обходили прилавки. Торговцы расхваливали свой товар: китайский шелк, перуанские серебряные кувшины, венскую мебель, украшения со всего света, всевозможные лакомства, туалетные принадлежности, а покупатели шумно и весело торговались. У входа посетителей встречал сам Пьер Лафит с небольшой хрустальной люстрой в руках и громогласно сообщал, что идет грандиозная распродажа, все цены снижены, так что покупайте, mesdames et messieurs, другого случая может не представиться. Появление Жана и его спутников вызвало у покупателей острое любопытство. Многие дамы, в том числе супруга губернатора, старались получше рассмотреть знаменитого корсара, скрывая лица под изящными солнечными зонтиками. Мужчины посмеивались над непокорными лохмами Исабель, напоминавшими древесный мох. В белой общине Нового Орлеана на двух мужчин приходилась одна женщина, и появление такого забавного существа, как младшая дочка де Ромеу, не могло остаться незамеченным. Жан представил знакомым новых «друзей», не уточняя, при каких обстоятельствах они познакомились, и поспешил купить все, о чем просила Хулиана, чтобы хоть немного загладить свою вину и смягчить жестокий удар, который он нанес девушке, рассказав ей о Катрин. Другого выхода не было, нужно было поскорее справиться с опасным влечением, пока оно не погубило обоих.
Тем временем в Баратарии Хулиана все глубже погружалась в пучину отчаяния и безнадежной любви. Лафит разжег в сердце девушки дьявольский огонь, и теперь она боролась с желанием растерзать злосчастную Катрин Виллар. Девушка была готова немедленно сделаться послушницей в монастыре урсулинок и посвятить себя уходу за больными оспой, тогда она, по крайней мере, смогла бы находиться поблизости от любимого, дышать с ним одним воздухом. Хулиана не знала, как показаться людям на глаза. Разбитая, измученная, пристыженная, она металась в постели, словно миллионы муравьев терзали ее плоть, вскакивала, металась по комнате, снова падала на кровать и ворочалась, сминая простыни. Вспоминала младенца, крошку Пьера, и принималась рыдать пуще прежнего. «Ни одна болезнь не длится вечно, дитя мое, это любовное помрачение, ни одна благоразумная девушка не захочет стать женой пирата», — утешала ее Нурия. В комнату вошла мадам Одиллия, узнать, как чувствует себя сеньорита. В руках у нее был поднос с бокалом хереса и галетами. Хулиана решила, что это единственная возможность разузнать о сопернице, и, проглотив гордость вместе со слезами, обратилась к экономке.
— Скажите, мадам, Катрин — рабыня?
— Моя дочь свободна, как и я. Моя мать была королевой Сенегала, я и сама могла бы взойти на трон. Мой отец и отец моих дочерей были белыми, они владели сахарными плантациями в Санто-Доминго. Нам пришлось бежать от восставших рабов, — с достоинством ответила мадам Одиллия.
— Я думала, что белые не берут в жены цветных, — настаивала Хулиана.
— Белые берут в жены белых, но настоящие женщины мы, черные. Нам не требуется благословения священника, нам довольно того, чтобы нас любили. Жан и Катрин любят друг друга.
Хулиана вновь разрыдалась. Нурия хорошенько ущипнула воспитанницу, чтобы та взяла себя в руки, но Хулиана принялась плакать еще горше. Она попросила у мадам Одиллии позволения увидеть Катрин, надеясь, что эта встреча поможет ей преодолеть любовный недуг.
— Это невозможно. Выпейте хереса, сеньорита, он вам поможет. — С этими словами она развернулась и ушла.
Измученная жаждой, Хулиана в четыре глотка осушила бокал. Через мгновение она откинулась на подушку и проспала мертвым сном ровно тридцать шесть часов. Снадобье мадам Одиллии не излечило девушку от страсти, но помогло ей набраться мужества. Хулиана проснулась со страшной ломотой во всем теле, но с ясным рассудком и твердой решимостью забыть Лафита.
Корсар намеревался во что бы то ни стало изгнать Хулиану из своего сердца и решил перевезти ее подальше от своего дома, потому что присутствие девушки причиняло ему немыслимые страдания. Хулиана старалась избегать Лафита, она даже перестала выходить к обеду, но пират постоянно ощущал ее близость. Порой ему казалось, что в коридоре промелькнул ее силуэт, что на террасе звучит ее голос, что в воздухе витает запах ее духов, но это были только тень, птица или морской бриз. Под влиянием страсти все чувства Жана обострились, словно у пойманного в клетку зверя. Упомянутый Диего монастырь урсулинок был немногим лучше тюрьмы. В Новом Орлеане у пирата были знакомые креолки, которые могли бы приютить пленниц, но существовала опасность, что тогда все узнают о выкупе. Если бы до американских властей дошло, что Жан Лафит снова берет заложников, его жизнь сильно осложнилась бы. Корсар мог подкупить судью, но не губернатора; хватило бы всего одной промашки, чтобы его голова вновь обрела вполне конкретную цену. Чтобы спастись от любовного недуга, Лафит готов был отказаться от собственной выгоды и отправить пленников в Калифорнию, но для этого требовалось согласие его брата Пьера, капитанов и простых пиратов; у демократии определенно были свои недостатки. Думая о Хулиане, Жан сравнивал ее с нежной и кроткой Катрин, которая стала его женой в четырнадцать лет, а недавно подарила ему сына. Катрин, вне всякого сомнения, заслуживала любви и преданности корсара. Он скучал по ней. Если бы не вынужденная разлука, он ни за что не попал бы под чары Хулианы; этого не случилось бы, если бы он по-прежнему засыпал, держа в объятиях жену. После рождения сына Катрин становилось все хуже. Одиллии пришлось вызвать из Нового Орлеана негритянских целительниц. Лафит не возражал, он не слишком доверял врачам. Со дня родов прошла целая неделя, но женщина так и не оправилась от лихорадки, и мадам Одиллия окончательно убедилась, что коварная соперница навела на ее дочь порчу, избавить от которой можно только с помощью магии. Вместе с Лафитом они отвезли Катрин, которая была так плоха, что не могла ходить, к Мари Лаво, верховной жрице культа Вуду. Им пришлось долго углубляться в дремучий заболоченный лес вдалеке от плантаций сахарного тростника, которыми владели белые, навстречу барабанному ритму, заклинавшему духов. На поляне, освещенной факелами и огнем костров, плясали люди в масках зверей и демонов, с раскрашенными куриной кровью телами. Ритм вибрировал, наполняя лес, в жилах танцоров закипала кровь. Таинственные силы связывали людей с природой и богами, участники обряда постепенно сливались в одно существо, никто не мог противостоять чарам. В центре образованного танцорами круга, на ящике со священной змеей, извивалась в пляске Мари Лаво, величественная, прекрасная, залитая потом, почти нагая и беременная на девятом месяце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106