– сердито бросила Энди и, круто развернувшись, пошла в спальню собираться.
Через десять минут она вышла. Все сборы заключались в том, что она почистила зубы, причесалась, а пижаму с футболкой сменила на джинсы и кофточку, на которой расстегнутой оставалась только верхняя пуговица: она запретила себе всякие откровенные вырезы – шрам на груди служил вечным напоминанием о том, что жизнь ее навсегда изменилась. И никакой косметики на лице – поражать она никого не собиралась. Надев шлепанцы, Энди взглянула на свои ненакрашенные ногти на ногах и фыркнула. Сейчас она была полной противоположностью той Дреа, которую Рафаэль когда-то отдал попользоваться убийце, и если ему, Саймону, это не по вкусу, она его не держит, пусть катится отсюда на все четыре стороны.
При виде ее у Саймона на лице появилась искренняя улыбка.
– Ты чертовски хороша, – сказал он.
Комплимент оказался настолько неожиданным, так не соответствовал ее недавним размышлениям, что Энди остановилась, открыв от изумления рот.
– Я… э-э… спасибо. Но… ты что, слепой?
– Вроде бы нет, – серьезно ответил Саймон, словно ее вопрос не был риторическим. Он протянул руку и дотронулся до ее волос: – Жаль немного, что нет кудряшек, но цвет мне нравится. Ты теперь не такая яркая, не такая хрупкая. И это хорошо. А твои губы по-прежнему… а впрочем, не важно.
– Что не важно?
Он играл с ней, как с рыбкой, попавшейся на крючок. Энди это сознавала, но какая разница? И все-таки что там с ее губами? Спрашивать ей об этом его не следовало, потому что ответ скорее всего ожидался с сексуальным подтекстом, а эту тему она затрагивать не хотела. И все же… что там с ее губами?
– Скажу за обедом, – ответил Саймон.
Когда они устроились за отдельным столиком в «Блинком доме» и перед ними возникли меню и дымящийся кофе, Энди поняла, что она права: готовность Саймона ответить на любой ее вопрос вовсе не означала откровенность с его стороны. Разозлившись на себя за то, что не подумала об этом раньше, Энди бросила меню на стол и с досадой воззрилась на Саймона.
– Однако насколько правдивы будут твои ответы?
– Абсолютно правдивы, – без заминки ответил Саймон.
Такая готовность с его стороны, конечно же, настораживала, и Энди поняла: она попалась.
– Врешь.
Саймон отложил меню.
– Сама подумай, что мне от тебя скрывать? Или тебе от меня?
– Откуда мне знать? Если бы я все про тебя знала, то и не интересовалась бы ничем.
– Верно.
Саймон улыбнулся. Уж хоть бы он не улыбался, подумала Энди. Его улыбки заставляли ее забыть, что он киллер, что по его жилам бежит ледяная водица и что, отвергнув ее, он заставил ее страдать гораздо сильнее, чем все остальные мужчины. Откуда все же у него татуировка на ягодице, подумала Энди. Как только она могла о ней забыть?
– Ну и что означает рисунок на твоей заднице?
– Не знаю. Это временная детская татуировка. Я ее только сегодня утром перевел.
Энди, которая в этот момент пила кофе поперхнулась, и теперь, зажав нос и рот ладонью, старалась проглотить кофе, чтобы не испачкать стол. Справившись наконец с неловкостью, она залилась смехом: ловко же он обвел ее вокруг пальца.
– Так нечестно! А я-то повелась. Я же знала, что никакой татуировки у тебя нет.
К столику с блокнотом и ручкой приблизилась официантка:
– Ну, что будем заказывать?
Энди взяла омлет, бекон и тост, Саймон все то же и плюс ко всему жареную картошку. Как только они снова остались одни, Энди поставила чашку на стол, чтобы не подавиться снова, если он в очередной раз преподнесет ей какой-нибудь сюрприз.
Ей о многом хотелось его расспросить, но некоторые вопросы она не решалась задать – не была уверена, что готова услышать ответы. Возможность задать Саймону любой вопрос ее сейчас обескураживала. Впрочем, как и любого, оказавшегося бы на ее месте. Она с этим мужчиной чувствовала себя так, будто дразнила тигра палкой, а занятие это, даже если тигр пока не имеет ничего против, в любой момент может стать крайне опасным.
И Энди ради собственной безопасности начала с простого:
– Сколько тебе лет?
Удивившись ее вопросу, Саймон приподнял брови.
– Тридцать пять.
– Твой день рождения?
– Первое ноября.
Энди умолкла. Ей хотелось знать его настоящую фамилию, но этот вопрос скорее всего лучше не трогать. Его тайны темнее ее секретов, их границы более четки и резче очерчены.
– Это все, что ты хотела знать? – поинтересовался он, когда ее расспросы прервались. – Ты хотела только знать, сколько мне лет и когда я родился?
– Нет. Не только, но оказалось, что задавать тебе вопросы гораздо сложнее, чем я думала.
– Хочешь знать, сколько мне было лет, когда я впервые убил человека?
– Нет. – Энди поспешно оглянулась по сторонам: не слышит ли их кто? Но голос у Саймона был довольно глухим, чтобы разноситься по всему залу. В их сторону никто не смотрел.
– Семнадцать, – безжалостно продолжил Саймон. – Я обнаружил в себе прирожденный талант к этой работе. В прошлом году я, однако, решил с ней распрощаться. Это случилось, когда я вышел из больничной часовни, где не мог справиться со слезами после того, как возле твоей палаты услышал ваш с медсестрой разговор. Тогда я понял, что ты не только жива, но и невредима. С тех пор я не брал ни одного задания.
Глава 29
Черт его побери!
Следующие два дня Энди проклинала Саймона – не только потому, что все это время он не показывался ей на глаза, хотя точно был где-то рядом, наблюдал за ней, но и потому, что, слушая его откровения за столиком в блинной, поняла: она влюбилась в него без памяти. Что может быть глупее? Если Энди и нужно было убедиться, что романтических отношений ей следует избегать – поскольку она всегда выбирала не тех мужчин, – то вот оно, безусловное тому доказательство.
Слушая его душераздирающую исповедь, Энди сдержала слезы: он рассказывал о своей жизни таким спокойным и будничным тоном, что ей хватило сил это сделать. Она хотела знать, откуда он родом и есть ли у него родные. Оказалось, он единственный ребенок, родился на военной базе в Германии, и его родители уже умерли. Впрочем, даже если бы он имел близких, подумала Энди, это ровным счетом ничего бы не изменило – он все равно остался бы одиночкой. Она и сама была такой, а потому знала, каково это, когда некому излить душу, некому довериться. По крайней мере до конца. Обосновавшись в Канзас-Сити, она не обзавелась друзьями, что печально, и в этом отношении Энди прекрасно понимала Саймона.
Саймон во многом отличался от других. Его, например, не интересовал профессиональный спорт. Это понятно: коллективные игры одиночек не привлекают. У него не было предпочтительного цвета, он не любил пироги. Возможно, пристрастия и склонности, как и неприятие чего-то, что люди используют для самоиндентификации, представлялись ему человеческими слабостями, которые при случае могли быть использованы против него, а потому он намеренно избегал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Через десять минут она вышла. Все сборы заключались в том, что она почистила зубы, причесалась, а пижаму с футболкой сменила на джинсы и кофточку, на которой расстегнутой оставалась только верхняя пуговица: она запретила себе всякие откровенные вырезы – шрам на груди служил вечным напоминанием о том, что жизнь ее навсегда изменилась. И никакой косметики на лице – поражать она никого не собиралась. Надев шлепанцы, Энди взглянула на свои ненакрашенные ногти на ногах и фыркнула. Сейчас она была полной противоположностью той Дреа, которую Рафаэль когда-то отдал попользоваться убийце, и если ему, Саймону, это не по вкусу, она его не держит, пусть катится отсюда на все четыре стороны.
При виде ее у Саймона на лице появилась искренняя улыбка.
– Ты чертовски хороша, – сказал он.
Комплимент оказался настолько неожиданным, так не соответствовал ее недавним размышлениям, что Энди остановилась, открыв от изумления рот.
– Я… э-э… спасибо. Но… ты что, слепой?
– Вроде бы нет, – серьезно ответил Саймон, словно ее вопрос не был риторическим. Он протянул руку и дотронулся до ее волос: – Жаль немного, что нет кудряшек, но цвет мне нравится. Ты теперь не такая яркая, не такая хрупкая. И это хорошо. А твои губы по-прежнему… а впрочем, не важно.
– Что не важно?
Он играл с ней, как с рыбкой, попавшейся на крючок. Энди это сознавала, но какая разница? И все-таки что там с ее губами? Спрашивать ей об этом его не следовало, потому что ответ скорее всего ожидался с сексуальным подтекстом, а эту тему она затрагивать не хотела. И все же… что там с ее губами?
– Скажу за обедом, – ответил Саймон.
Когда они устроились за отдельным столиком в «Блинком доме» и перед ними возникли меню и дымящийся кофе, Энди поняла, что она права: готовность Саймона ответить на любой ее вопрос вовсе не означала откровенность с его стороны. Разозлившись на себя за то, что не подумала об этом раньше, Энди бросила меню на стол и с досадой воззрилась на Саймона.
– Однако насколько правдивы будут твои ответы?
– Абсолютно правдивы, – без заминки ответил Саймон.
Такая готовность с его стороны, конечно же, настораживала, и Энди поняла: она попалась.
– Врешь.
Саймон отложил меню.
– Сама подумай, что мне от тебя скрывать? Или тебе от меня?
– Откуда мне знать? Если бы я все про тебя знала, то и не интересовалась бы ничем.
– Верно.
Саймон улыбнулся. Уж хоть бы он не улыбался, подумала Энди. Его улыбки заставляли ее забыть, что он киллер, что по его жилам бежит ледяная водица и что, отвергнув ее, он заставил ее страдать гораздо сильнее, чем все остальные мужчины. Откуда все же у него татуировка на ягодице, подумала Энди. Как только она могла о ней забыть?
– Ну и что означает рисунок на твоей заднице?
– Не знаю. Это временная детская татуировка. Я ее только сегодня утром перевел.
Энди, которая в этот момент пила кофе поперхнулась, и теперь, зажав нос и рот ладонью, старалась проглотить кофе, чтобы не испачкать стол. Справившись наконец с неловкостью, она залилась смехом: ловко же он обвел ее вокруг пальца.
– Так нечестно! А я-то повелась. Я же знала, что никакой татуировки у тебя нет.
К столику с блокнотом и ручкой приблизилась официантка:
– Ну, что будем заказывать?
Энди взяла омлет, бекон и тост, Саймон все то же и плюс ко всему жареную картошку. Как только они снова остались одни, Энди поставила чашку на стол, чтобы не подавиться снова, если он в очередной раз преподнесет ей какой-нибудь сюрприз.
Ей о многом хотелось его расспросить, но некоторые вопросы она не решалась задать – не была уверена, что готова услышать ответы. Возможность задать Саймону любой вопрос ее сейчас обескураживала. Впрочем, как и любого, оказавшегося бы на ее месте. Она с этим мужчиной чувствовала себя так, будто дразнила тигра палкой, а занятие это, даже если тигр пока не имеет ничего против, в любой момент может стать крайне опасным.
И Энди ради собственной безопасности начала с простого:
– Сколько тебе лет?
Удивившись ее вопросу, Саймон приподнял брови.
– Тридцать пять.
– Твой день рождения?
– Первое ноября.
Энди умолкла. Ей хотелось знать его настоящую фамилию, но этот вопрос скорее всего лучше не трогать. Его тайны темнее ее секретов, их границы более четки и резче очерчены.
– Это все, что ты хотела знать? – поинтересовался он, когда ее расспросы прервались. – Ты хотела только знать, сколько мне лет и когда я родился?
– Нет. Не только, но оказалось, что задавать тебе вопросы гораздо сложнее, чем я думала.
– Хочешь знать, сколько мне было лет, когда я впервые убил человека?
– Нет. – Энди поспешно оглянулась по сторонам: не слышит ли их кто? Но голос у Саймона был довольно глухим, чтобы разноситься по всему залу. В их сторону никто не смотрел.
– Семнадцать, – безжалостно продолжил Саймон. – Я обнаружил в себе прирожденный талант к этой работе. В прошлом году я, однако, решил с ней распрощаться. Это случилось, когда я вышел из больничной часовни, где не мог справиться со слезами после того, как возле твоей палаты услышал ваш с медсестрой разговор. Тогда я понял, что ты не только жива, но и невредима. С тех пор я не брал ни одного задания.
Глава 29
Черт его побери!
Следующие два дня Энди проклинала Саймона – не только потому, что все это время он не показывался ей на глаза, хотя точно был где-то рядом, наблюдал за ней, но и потому, что, слушая его откровения за столиком в блинной, поняла: она влюбилась в него без памяти. Что может быть глупее? Если Энди и нужно было убедиться, что романтических отношений ей следует избегать – поскольку она всегда выбирала не тех мужчин, – то вот оно, безусловное тому доказательство.
Слушая его душераздирающую исповедь, Энди сдержала слезы: он рассказывал о своей жизни таким спокойным и будничным тоном, что ей хватило сил это сделать. Она хотела знать, откуда он родом и есть ли у него родные. Оказалось, он единственный ребенок, родился на военной базе в Германии, и его родители уже умерли. Впрочем, даже если бы он имел близких, подумала Энди, это ровным счетом ничего бы не изменило – он все равно остался бы одиночкой. Она и сама была такой, а потому знала, каково это, когда некому излить душу, некому довериться. По крайней мере до конца. Обосновавшись в Канзас-Сити, она не обзавелась друзьями, что печально, и в этом отношении Энди прекрасно понимала Саймона.
Саймон во многом отличался от других. Его, например, не интересовал профессиональный спорт. Это понятно: коллективные игры одиночек не привлекают. У него не было предпочтительного цвета, он не любил пироги. Возможно, пристрастия и склонности, как и неприятие чего-то, что люди используют для самоиндентификации, представлялись ему человеческими слабостями, которые при случае могли быть использованы против него, а потому он намеренно избегал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81