Серафина в синем атласном халатике стояла на верхней площадке лестницы и смотрела на него.
У Дариуса перехватило дыхание от ее красоты.
Высоко держа голову, она кивнула ему в спокойной царственной манере. Ее кожа еще сияла после их безумной любовной схватки, а глаза… Дариус утонул в колдовской невинности этих глаз цвета фиалок.
— Ты уезжаешь? — спросила Серафина своим нежным глуховатым голоском.
— Возник кризис, — прошептал Дариус, и это прозвучало как эхо извинения, которое он попытался предложить ей несколько недель назад.
Как и тогда, Серафина не поверила ему.
— Понимаю. — Она отвернулась от него и опустила глаза на свою руку.
В вестибюль вслед за ним вошли несколько человек с вопросами. Ошеломленный, Дариус нахмурился и отвечал им коротко и сухо. Его чертова жена стояла наверху в халатике, надетом на голое тело! Им нечего было здесь делать.
Когда они ушли, Дариус вновь устремил взгляд на Серафину. Она не пошевелилась. Ее оцепенение привело его в ужас.
— Дорогая моя, я должен ехать, — мягко повторил он.
— Я тебе верю. — Не глядя на него, Серафина обреченно пожала плечами. — Я буду здесь.
Он сделал шаг к лестнице.
— Серафина, я должен это сделать.
— Понимаю. Подобные вещи случаются. Полагаю, такова доля жены самого храброго рыцаря на свете. — Принцесса наконец взглянула на Дариуса и улыбнулась ему слабой ободряющей улыбкой. — Береги себя.
— Ты не сердишься?
— Я горжусь тобой, — ответила она, и глаза ее наполнились слезами. — Но я… я просто… я думаю, что нам важно будет поговорить и об этом. Иначе я не вижу для нас будущего.
Он молча смотрел на нее.
В этот момент до них донесся крик сержанта Томаса: фургон был нагружен и двадцать человек готовы скакать за ним. Взгляд Серафины метнулся к двери. Затем они вновь посмотрели друг другу в глаза. Дариус еще не пришел в себя после ее слов.
Она им гордится?
— Мы поговорим, когда ты вернешься, Дариус? — спросила Серафина.
Он встретился с ней глазами. Сердце его стучало, как барабан войны.
— Ладно, — торопливо солгал Дариус. — А сейчас мне пора. — Он не мог смотреть на жену ни секундой дольше. Круто повернувшись, Дариус сделал шаг к двери.
— Ты снова лжешь! — раздался за его спиной ее тихий возглас.
Он замер на полпути, но не обернулся.
— Как ты можешь, лгать, глядя мне прямо в глаза? Дариус медленно повернулся.
Лицо Серафины раскраснелось, прекрасные глаза наполнились слезами. Дариус заставил себя держаться холодно.
— Ты права, — сказал он. — Это была ложь. Я рад, что не все тебе рассказал. Ты на минуту меня размягчила, но я никогда не стану рассказывать тебе все о моем прошлом… и поверь, этого знать не стоит… ты сама пожалела.
— Тогда между нами все кончено. — Плечи Серафины поникли. — Ты меня не любишь. Какой же я была глупой! Наивной доверчивой дурочкой.
— Я тебя не люблю?!
— Не любишь. Ты не хотел этого брака. Я тебя к нему принудила, потому что считала, будто смогу сделать тебя счастливым. Но ты не хочешь открыть мне свою душу, не хочешь быть честным. Ты просто манипулируешь мной и лжешь не переставая. У тебя характер сильнее моего, ты сообразительнее меня и при каждом удобном случае разбиваешь мне сердце. Так что езжай, делай то, что должен делать. Ты никогда меня не полюбишь, Дариус. Я сдаюсь. — Она опустилась на ступеньку и уронила лицо в ладони.
Дариус молча смотрел на нее, борясь с гневом.
— Значит, я не люблю тебя? — тихо переспросил он.
— Ты однажды сказал, что любишь, но, должно быть, и это было ложью.
— Нет, любимая, это ты мне врала, утверждая, что любишь.
— О чем ты говоришь?
Злость поднялась в нем волной. Сверля жену яростным взглядом, Дариус подошел ближе.
— В первую ночь, когда мы занимались любовью. Ты тогда сказала, что любишь меня. Меня! И я поверил тебе. — Он ударил себя в грудь кулаком. — Но едва ты узнала, что в Милане я потерпел неудачу, как правда вышла наружу. Это ведь так?! — Серафина посмотрела на него с ужасом. — Ты выставила меня за дверь. Ты отдалась мне лишь потому, что считала великим героем! Ты хотела иметь собственного победителя драконов, так? Что ж, я пытался стать таким, какого ты желала, но промахнулся. Это был чертовски трудный выстрел. Но для моей принцессы эти мелочи значения не имели. Я проиграл, не смог осуществить твою фантазию. Тебе было наплевать на меня, Серафина. Оно и понятно. Я тебя не виню. Кто бы мог принять меня с любовью? Я ведь знаю, что собой представляю!
— И что же? — прошептала Серафина, не сводя с него глаз и все больше бледнея.
— Хочешь знать? Хочешь знать правду о своем рыцаре, Серафина? — осведомился он с горечью. — Сможешь ли ты ее понять? Не думаю, моя избалованная, защищенная от всего принцесса. — Боль, невыносимая, обжигающая, сочилась словно из самых темных глубин его существа.
— Расскажи мне.
— Хочешь знать? Хочешь знать, что чувствуешь, когда с двух лет мать постоянно тебя бросает и плевать хочет на то, что с тобой произойдет. Что чувствуешь, когда она потом не возвращается совсем? Хочешь знать, каково это, когда отец четыре года не дает тебе новой одежды, чтобы другие дети не говорили с тобой, а лишь бросали в тебя камнями и обзывали грязным оборвышем, поскольку, по его словам, ты не заслуживаешь того, чтобы иметь друзей? — Слова срывались с уст Дариуса, злые и режущие, как нож убийцы, ядовитые, как отрава. Он погибал в пламени гнева. — А как насчет того, что тебя, десятилетнего, выбрасывают на улицу? Я могу рассказать тебе об этом. Тебя еще не тошнит от отвращения? Но ведь я еще не закончил, принцесса. Самое главное еще впереди. Потому что именно тогда начинаются уличные драки на выживание… за пищу из помоек. Когда ты корчишься, умирая в грязном углу, оттого что съел какую-то полусгнившую дрянь. И ты проглатываешь свою гордость и отправляешься в дом призрения за милостыней, но оставаться там не можешь, потому что один из монахов не перестает тебя щупать… А потом ты догадываешься, что, пожалуй, только на это и годен… Так, черт побери, в чем же Дело? Ты следишь за моим рассказом, Серафина? Понимаешь, о чем я говорю?
Она зажала ладошкой рот и залилась слезами.
— Итак, тебе тринадцать лет, и ты повидал такое, что хватит на три жизни и еще останется. Ты очерствел и понял, что лгать необходимо, и выживаешь только потому, что превосходно лжешь. Тебе все равно, что делать и что говорить. Ты никому не позволяешь себя растрогать. Ты запрещаешь себе нуждаться в ком-либо и никому не веришь, даже ангелу, которого послал Господь, чтобы тебя спасти.
Серафина плакала навзрыд, обхватив голову руками.
— Я опустошен, Серафина. — Грудь Дариуса тяжко вздымалась. — Я — ничто, и мне нечего тебе дать.
Воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь ее рыданиями.
— Ну, теперь ты знаешь правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83