Куда ему до прирожденных шпионов с их неизменным хладнокровием и умением разыграть как по нотам любую сцену! Странно уже и то, что он до сих пор не засыпался! Иное дело Филиппа. Это ее первое задание – и она уже достигла большего, чем он, когда бы то ни было. Возможно, лорду Ричарду стоило предоставить ей действовать в одиночку, на свой страх и риск. По крайней мере, он не путался бы у нее под ногами.
Филиппа услышала, как звонят к заутрене. Притворяясь спящей, она не шевелилась до тех пор, пока не заскрипели кожаные крепления кровати, и только потом рискнула открыть глаза.
Хью сидел спиной к ней в проеме полураздвинутого полога. Вот он провел пальцами по волосам, убирая их с лица. Влажная рубаха натянулась на спине. Поднимаясь по ночам, он всегда старался вести себя очень тихо, не подозревая, что Филиппа тоже не спит, попусту растрачивая время, отведенное на отдых. Когда это случилось с ней в первый раз, она решила, что все дело в чересчур мягкой перине, но постепенно поняла, что просто не в силах уснуть, когда Хью так близко. Стоило только протянуть руку – и произошло бы то, чего не случилось между ними тогда, во фруктовом саду.
Прежде Филиппе не приходилось видеть мужчину в нижнем белье и уж тем более спать с ним в одной постели. Когда в первую ночь Хью начал раздеваться, она испугалась, что он разденется догола, так как многие предпочитали летом спать без всякой одежды. Он улегся в рубахе и исподнем, к ее великому облегчению и тайному разочарованию. Полуголый грузчик или водонос в закатанных штанах – этим и ограничивалось ее представление о мужской наготе, а что скрывалось под этими последними одеждами, она знала лишь по репродукции картины «Адам и Ева до грехопадения», скандально известной полной наготой персонажей. Помнится, они с Адой жадно рассматривали обнаженного Адама (на картине очень похожего на Еву очертаниями фигуры, за исключением того, что в паху у него имелся забавный отросток размером с палец). Девочки долго размышляли, зачем нужна эта странная деталь. Из непристойных песенок следовало, что отросток идет в дело во время встреч с падшими женщинами. Лишь позже, прочтя труды Тротулы Салернской, сестры в общих чертах поняли, что эта часть мужского тела необходима для соития и продолжения рода.
К недоумению Филиппы, Тротула предлагала ряд способов предотвращения беременности. При всем своем свободомыслии девушка не могла взять в толк, зачем вообще заниматься такими гадостями, если не ради деторождения. Подумать только, позволить мужчине вставить ей между ног какую-то пиявку, да еще и вылить туда жидкость из нее! Это мерзко!
Теперь она уже не была так уверена в своих умозаключениях. Тогда, в саду, в объятиях Хью, она ощутила, что эта часть мужского тела много больше, чем на рисунке, и сообразила, наконец, что она должна стать твердой и увеличиться, чтобы проникнуть в женщину. Но чтобы настолько! Это ведь должно быть больно!
Филиппа знала, что потеря девственности неминуемо сопряжена с болью. А что потом? Простая логика говорила, что организм должен приспособиться. Возможно, женщина чувствует себя готовой к продолжению рода и это чисто моральное довольство трактуется как наслаждение?
Ада, более смелая в суждениях, предположила, что и женщина может испытать чувство сладостной разрядки, сходное с мужским. Филиппе в это не верилось даже теперь, когда она смирилась с фактом, что женщины способны на плотское вожделение. Ее озадачивало, что слишком смелые мысли ведут сначала к сладкому напряжению женской плоти, а потом, когда так ничего и не происходит, к щемящей пустоте. Это напоминало, пожалуй, сводящий с ума внутренний зуд…
Тем временем Хью оделся и пристегнул к поясу ятаган. Филиппа на всякий случай прикрыла глаза, но он не оглянулся и на цыпочках вышел из спальни. Немного выждав, она поспешила к окну, выходившему на конюшенный двор, как делала каждую ночь.
Обычно она выжидала, пока Хью, подстегнув коня, не уносился галопом по спящим улочкам, потом ложилась и засыпала, чтобы проснуться с его возвращением. Он буквально проваливался в сон, а она задавалась вопросом, где он был и что делал, чтобы вернуться таким опустошенным. Играл в кости в каком-нибудь трактире? Нет, не это! Он был с женщиной! Возможно, у него была подружка где-нибудь поблизости.
Как ни старалась Филиппа, она не могла прогнать образ Хью, лежащего рядом с этой неизвестной женщиной. Он двигался (должен же он двигаться?) и потом изливал в эту женщину свое семя. Это было невыносимо – знать, что он утоляет свою мужскую потребность с другой.
Ну и что же? Не хватало еще ревновать после того, как сама же отказала ему в знаках внимания. А если бы не отказала? Если бы позволила в тот вечер подстелить рубаху, опустилась на нее и раскрыла Хью свои объятия? Если бы отдалась ему в холодноватом, нереальном лунном свете? «Не только ради своего удовольствия», – сказал он тогда. Могла бы она отбросить все свои страхи и просто жить, хоть один короткий колдовской миг?
Но ведь она бы опозорила себя, став одной из бесчисленных женщин Хью, женщин на один раз. Это гнусно – отдать себя такому. Женщина для него означает не чувство и даже не грех, а утоление физического влечения. Хуже и быть не может! Но почему же тогда каждую ночь она лежит без сна, изнемогая от желания?
Элоиза потеряла невинность в восемнадцать. Если судить по запискам Абеляра, она не меньше наслаждалась их страстью, чем он сам. Ее погубила не плотская любовь, а духовная. При всем своем романтическом очаровании она заставляет людей терять голову и совершать опрометчивые поступки. Именно любви духовной нужно избегать всеми силами.
Филиппа уже решила это для себя и какое-то время верила, что может обойтись и без физической любви. Но в последнее время стало казаться, что она слишком многое упускает.
«Гусеница превращается в бабочку только тогда, когда покидает свой уютный кокон, когда становится частью большого мира…»
Неожиданно для себя Филиппа схватила со стула плащ, набросила прямо на сорочку и босиком выбежала из спящего дома на конюшенный двор.
Глава 9
В дверях конюшни она помедлила в нерешительности. Это было огромное сооружение, способное вместить во много раз больше лошадей, чем требовалось хозяину дома при самом роскошном образе жизни. Над стойлом в дальнем углу горел светильник. Судя по звукам, Хью как раз седлал Одина.
Когда Филиппа пошла по проходу, солома громко захрустела у нее под ногами. В стойле все стихло, потом оттуда появился Хью с уздечкой в руке.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он с нескрываемым удивлением.
Облизнув внезапно пересохшие губы, девушка посмотрела на свои пальцы, нервно комкавшие край плаща.
– Каждую ночь, когда ты уезжаешь к другой, я не сплю и думаю… – Филиппа судорожно сглотнула и договорила почти шепотом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Филиппа услышала, как звонят к заутрене. Притворяясь спящей, она не шевелилась до тех пор, пока не заскрипели кожаные крепления кровати, и только потом рискнула открыть глаза.
Хью сидел спиной к ней в проеме полураздвинутого полога. Вот он провел пальцами по волосам, убирая их с лица. Влажная рубаха натянулась на спине. Поднимаясь по ночам, он всегда старался вести себя очень тихо, не подозревая, что Филиппа тоже не спит, попусту растрачивая время, отведенное на отдых. Когда это случилось с ней в первый раз, она решила, что все дело в чересчур мягкой перине, но постепенно поняла, что просто не в силах уснуть, когда Хью так близко. Стоило только протянуть руку – и произошло бы то, чего не случилось между ними тогда, во фруктовом саду.
Прежде Филиппе не приходилось видеть мужчину в нижнем белье и уж тем более спать с ним в одной постели. Когда в первую ночь Хью начал раздеваться, она испугалась, что он разденется догола, так как многие предпочитали летом спать без всякой одежды. Он улегся в рубахе и исподнем, к ее великому облегчению и тайному разочарованию. Полуголый грузчик или водонос в закатанных штанах – этим и ограничивалось ее представление о мужской наготе, а что скрывалось под этими последними одеждами, она знала лишь по репродукции картины «Адам и Ева до грехопадения», скандально известной полной наготой персонажей. Помнится, они с Адой жадно рассматривали обнаженного Адама (на картине очень похожего на Еву очертаниями фигуры, за исключением того, что в паху у него имелся забавный отросток размером с палец). Девочки долго размышляли, зачем нужна эта странная деталь. Из непристойных песенок следовало, что отросток идет в дело во время встреч с падшими женщинами. Лишь позже, прочтя труды Тротулы Салернской, сестры в общих чертах поняли, что эта часть мужского тела необходима для соития и продолжения рода.
К недоумению Филиппы, Тротула предлагала ряд способов предотвращения беременности. При всем своем свободомыслии девушка не могла взять в толк, зачем вообще заниматься такими гадостями, если не ради деторождения. Подумать только, позволить мужчине вставить ей между ног какую-то пиявку, да еще и вылить туда жидкость из нее! Это мерзко!
Теперь она уже не была так уверена в своих умозаключениях. Тогда, в саду, в объятиях Хью, она ощутила, что эта часть мужского тела много больше, чем на рисунке, и сообразила, наконец, что она должна стать твердой и увеличиться, чтобы проникнуть в женщину. Но чтобы настолько! Это ведь должно быть больно!
Филиппа знала, что потеря девственности неминуемо сопряжена с болью. А что потом? Простая логика говорила, что организм должен приспособиться. Возможно, женщина чувствует себя готовой к продолжению рода и это чисто моральное довольство трактуется как наслаждение?
Ада, более смелая в суждениях, предположила, что и женщина может испытать чувство сладостной разрядки, сходное с мужским. Филиппе в это не верилось даже теперь, когда она смирилась с фактом, что женщины способны на плотское вожделение. Ее озадачивало, что слишком смелые мысли ведут сначала к сладкому напряжению женской плоти, а потом, когда так ничего и не происходит, к щемящей пустоте. Это напоминало, пожалуй, сводящий с ума внутренний зуд…
Тем временем Хью оделся и пристегнул к поясу ятаган. Филиппа на всякий случай прикрыла глаза, но он не оглянулся и на цыпочках вышел из спальни. Немного выждав, она поспешила к окну, выходившему на конюшенный двор, как делала каждую ночь.
Обычно она выжидала, пока Хью, подстегнув коня, не уносился галопом по спящим улочкам, потом ложилась и засыпала, чтобы проснуться с его возвращением. Он буквально проваливался в сон, а она задавалась вопросом, где он был и что делал, чтобы вернуться таким опустошенным. Играл в кости в каком-нибудь трактире? Нет, не это! Он был с женщиной! Возможно, у него была подружка где-нибудь поблизости.
Как ни старалась Филиппа, она не могла прогнать образ Хью, лежащего рядом с этой неизвестной женщиной. Он двигался (должен же он двигаться?) и потом изливал в эту женщину свое семя. Это было невыносимо – знать, что он утоляет свою мужскую потребность с другой.
Ну и что же? Не хватало еще ревновать после того, как сама же отказала ему в знаках внимания. А если бы не отказала? Если бы позволила в тот вечер подстелить рубаху, опустилась на нее и раскрыла Хью свои объятия? Если бы отдалась ему в холодноватом, нереальном лунном свете? «Не только ради своего удовольствия», – сказал он тогда. Могла бы она отбросить все свои страхи и просто жить, хоть один короткий колдовской миг?
Но ведь она бы опозорила себя, став одной из бесчисленных женщин Хью, женщин на один раз. Это гнусно – отдать себя такому. Женщина для него означает не чувство и даже не грех, а утоление физического влечения. Хуже и быть не может! Но почему же тогда каждую ночь она лежит без сна, изнемогая от желания?
Элоиза потеряла невинность в восемнадцать. Если судить по запискам Абеляра, она не меньше наслаждалась их страстью, чем он сам. Ее погубила не плотская любовь, а духовная. При всем своем романтическом очаровании она заставляет людей терять голову и совершать опрометчивые поступки. Именно любви духовной нужно избегать всеми силами.
Филиппа уже решила это для себя и какое-то время верила, что может обойтись и без физической любви. Но в последнее время стало казаться, что она слишком многое упускает.
«Гусеница превращается в бабочку только тогда, когда покидает свой уютный кокон, когда становится частью большого мира…»
Неожиданно для себя Филиппа схватила со стула плащ, набросила прямо на сорочку и босиком выбежала из спящего дома на конюшенный двор.
Глава 9
В дверях конюшни она помедлила в нерешительности. Это было огромное сооружение, способное вместить во много раз больше лошадей, чем требовалось хозяину дома при самом роскошном образе жизни. Над стойлом в дальнем углу горел светильник. Судя по звукам, Хью как раз седлал Одина.
Когда Филиппа пошла по проходу, солома громко захрустела у нее под ногами. В стойле все стихло, потом оттуда появился Хью с уздечкой в руке.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он с нескрываемым удивлением.
Облизнув внезапно пересохшие губы, девушка посмотрела на свои пальцы, нервно комкавшие край плаща.
– Каждую ночь, когда ты уезжаешь к другой, я не сплю и думаю… – Филиппа судорожно сглотнула и договорила почти шепотом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64