И снова Джан была здесь. Слушала, улыбалась пунцовыми губами, одобрительно кивала головой и вновь принималась слушать. Мюслим Ажариец чувствовал, что недаром его прозвали «жертвой красавиц».
Мучительно старался себе представить, какова же та неведомая женщина, для которой сложена такая страстная, волнующая песня…
В эту ночь халиф Гарун аль-Рашид, ложась спать, с удовольствием подумал о том, что он, собственно говоря, не стар. Только-только начинает стареть. Если Аллах не соблаговолит призвать раньше времени к себе, сколько еще можно увидеть и услышать удивительных вещей! Хорошо, что Физали догадался захватить с собой рукопись «Хезар Эфсане». Не будь ее, никогда бы не поверил этой истории… И вечер с поэтами был хороший… превосходный вечер. А лучше всего то, что Амалиль остался-таки в дураках… О том, что будет собрание у Абу-Нуваса, наверное знал, но не сообразил, что и халиф может туда прийти. На улице же его служба совсем опростоволосилась. Попадет им теперь…
И повелитель правоверных довольно усмехнулся, вспоминая, как, встретив в узкой улочке стадо овец, он велел спутникам прижаться к стене и ждать. Что думал, то и вышло: охранители промчались мимо…
Проводив халифа, Абу-Нувас велел подать вино. Он чувствовал себя первым поэтом двора. Даже вырос как будто пальца на два за этот вечер, и говорил громче, и ступал увереннее. Без денег и поэту не житье, а деньги неожиданно появились. Перед тем, как уйти, великий визирь незаметно сунул сафьяновый мешочек с диргемами. Сколько там, еще не знает, но на ощупь не мало. Можно и выпить на радостях… Жаль только, что Физали не хочет остаться.
Непутевый народ поэты, ох, непутевый… Такие, как Физали, редки, как голубые розы, как белые китайцы, как честные войскоснабжатели. Не позволяйте же детям слагать стихи — иначе не выйдет из них толку!
Не захотел остаться и Аль-Моусили. Ушел вместе с сыном. Рано мальчику пить вино, а, самое главное, очень был расстроен и взволнован знаменитый музыкант. Забыл даже выбранить Исхака за неподобающее поведение.
Всю дорогу молчал. Размышлял над тем, что сказал ему Гарун аль-Рашид:
— Ибрагим, у этого парня чудесный талант! Завтра же зачислю его придворным музыкантом.
Пришлось поклониться и промолчать. Не терпит халиф возражений. Что взбрело в голову, то и сделает. Музыкант, надо сказать, чтил своего повелителя, но иногда в мыслях и поругивал его. Любит музыку, а не понимает того, что без учения ничего не сделаешь. Удивительный талант… Да, конечно, талант немалый у этого пастуха, но дубина же он деревенская. Настоящий инструмент только эль-уд, а он его, наверное, и в руках не держал. Петь не умеет, да и музыка, должно быть, краденая…
Аль-Моусили почувствовал, что сам себе лжет. Недовольно хмыкнул. Провел рукой по лбу. Он — первый музыкант в халифате, знает наизусть больше девятисот мелодий. Говорят так… Девятьсот, правда, не девятьсот, а немало сотен помнит. Учился в Кордобе, жил в Багдаде, жил и среди бедуинов, всю жизнь слушал, искал, запоминал. Нет, не кража тут… Дал же Аллах талант этому невежде.
Опять недовольно хмыкнул старый знаменитый музыкант. Не хочется ему, чтобы Джафар водворился во дворце, очень не хочется…
Следующее утро опять началось с волнения.
Ровно в восемь дежурный скороход подвел к дверям зеленой комнаты поэта Физали. Даже те, которые сомневались в учреждении министерства поэзии, на этот раз поверили. Ожидали и придворные, и доносчики, и врачи, и звездочеты, и кухарки, и лампозажигатели, что снова поэт проведет целый день наедине с повелителем. По залам, комнатам, коридорам, чердакам, подземельям дворца побежал слух о том, что кандидат в министры уже привез на утверждение штаты своего ведомства. Сегодня же будут обсуждаться и назначения. Однако вопреки всем ожиданиям аудиенция продолжалась недолго.
Гарун аль-Рашиду, как вы помните, было весело, когда он засыпал. Веселым он и проснулся. Все еще не мог забыть, до чего же ловко провел накануне своего Амалиля.
Принял Физали с улыбкой. Как всегда, не позволил ему преклонить колени, усадил на диван. Старик чувствовал, что сердце у него бьется тревожно.
Халиф спросил о здоровье, что было у него знаком большой милости, потом кашлянул, еще раз улыбнулся, испытующе посмотрел на поэта.
— Ты слышал, что я сказал Аль-Моусили? Сегодня же зачисляю твоего Джафара придворным музыкантом!
— Да, государь… Спасибо тебе… — Физали не знал, что ему еще сказать. Почти всю ночь не спал. Раздумывал над неожиданным решением халифа. Как же с Джан?..
— Ты удивлен? Извини меня — не досказал… Не тебя хотел малость помучить, а Аль-Моусили. Очень уж злился Ибрагим. Готовит сынка себе в заместители, а тут — на тебе… новый музыкант, да еще какой… Не чета этому мальчишке… Теперь к делу, Физали, — сегодня у меня мало времени. Я зачисляю Джафара моим придворным музыкантом — это раз. Отправляю его в Куябу — это два. Князь русов давно просил прислать кого-нибудь… Что с тобой, Физали?.. Плохо?
— Нет, пресветлый… Спасибо тебе… Великое… вечное…
— Подожди, не все еще… Через три недели караван русов возвращается отсюда в свою страну через Тарабизонд. Мой придворный музыкант поедет с ними. Кого он с собой повезет — жену, сестру, тетку — меня не касается. Понял? Только чтобы не снимала покрывала, пока не выедет из халифата.
— Государь…
— Погоди… Знаю, что государь. Русы, говорят, народ вороватый. Так ведь?
— Очень честный народ, повелитель. Когда я был…
— Слушай, что я говорю. Русы — народ вороватый, и, чтобы они никого не обидели, до самой византийской границы их будет сопровождать наш конвой. Понятно?
Физали низко поклонился.
— Еще кое-что… Мне нужно отблагодарить императора Византии. Для его жены покупаю твое ожерелье. Помни только: твое, а не чье-нибудь. Завтра визирь самолично выплатит тебе сто тысяч диргемов. Погоди же… Какой ты, однако, нетерпеливый, Физали!.. Я не кончил. Мой музыкант не может явиться к этому князю бедняком… Да, не помнишь ли ты, как его зовут? Ужасные у русов имена. Не помнишь? Жаль… Так вот… Тростниковая флейта для Куябы не годится. Пришли ее мне — велю обделать в золото и выложить рубинами надпись «Все побеждает любовь». Теперь все… Выпьем еще с тобой по бокалу пальмового, а то придется-таки звать к тебе хакима. Успокойся, дорогой мой, добрый Физали. Успокойся…
Халиф снова вынул золотой узорчатый дорак, наполнил радужные бокалы.
— Никто не узнает, за что мы пили. Правда, Физали? За любовь-победительницу! За любовь, победившую Гарун аль-Рашида!
Любопытный евнух Мефур, прижавшись ухом к двери, услышал, как звякнули бокалы. Слов разобрать не мог.
— …Жаль мне терять такого музыканта, очень жаль, но ничего не поделаешь. Думал было отправить их в Индию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Мучительно старался себе представить, какова же та неведомая женщина, для которой сложена такая страстная, волнующая песня…
В эту ночь халиф Гарун аль-Рашид, ложась спать, с удовольствием подумал о том, что он, собственно говоря, не стар. Только-только начинает стареть. Если Аллах не соблаговолит призвать раньше времени к себе, сколько еще можно увидеть и услышать удивительных вещей! Хорошо, что Физали догадался захватить с собой рукопись «Хезар Эфсане». Не будь ее, никогда бы не поверил этой истории… И вечер с поэтами был хороший… превосходный вечер. А лучше всего то, что Амалиль остался-таки в дураках… О том, что будет собрание у Абу-Нуваса, наверное знал, но не сообразил, что и халиф может туда прийти. На улице же его служба совсем опростоволосилась. Попадет им теперь…
И повелитель правоверных довольно усмехнулся, вспоминая, как, встретив в узкой улочке стадо овец, он велел спутникам прижаться к стене и ждать. Что думал, то и вышло: охранители промчались мимо…
Проводив халифа, Абу-Нувас велел подать вино. Он чувствовал себя первым поэтом двора. Даже вырос как будто пальца на два за этот вечер, и говорил громче, и ступал увереннее. Без денег и поэту не житье, а деньги неожиданно появились. Перед тем, как уйти, великий визирь незаметно сунул сафьяновый мешочек с диргемами. Сколько там, еще не знает, но на ощупь не мало. Можно и выпить на радостях… Жаль только, что Физали не хочет остаться.
Непутевый народ поэты, ох, непутевый… Такие, как Физали, редки, как голубые розы, как белые китайцы, как честные войскоснабжатели. Не позволяйте же детям слагать стихи — иначе не выйдет из них толку!
Не захотел остаться и Аль-Моусили. Ушел вместе с сыном. Рано мальчику пить вино, а, самое главное, очень был расстроен и взволнован знаменитый музыкант. Забыл даже выбранить Исхака за неподобающее поведение.
Всю дорогу молчал. Размышлял над тем, что сказал ему Гарун аль-Рашид:
— Ибрагим, у этого парня чудесный талант! Завтра же зачислю его придворным музыкантом.
Пришлось поклониться и промолчать. Не терпит халиф возражений. Что взбрело в голову, то и сделает. Музыкант, надо сказать, чтил своего повелителя, но иногда в мыслях и поругивал его. Любит музыку, а не понимает того, что без учения ничего не сделаешь. Удивительный талант… Да, конечно, талант немалый у этого пастуха, но дубина же он деревенская. Настоящий инструмент только эль-уд, а он его, наверное, и в руках не держал. Петь не умеет, да и музыка, должно быть, краденая…
Аль-Моусили почувствовал, что сам себе лжет. Недовольно хмыкнул. Провел рукой по лбу. Он — первый музыкант в халифате, знает наизусть больше девятисот мелодий. Говорят так… Девятьсот, правда, не девятьсот, а немало сотен помнит. Учился в Кордобе, жил в Багдаде, жил и среди бедуинов, всю жизнь слушал, искал, запоминал. Нет, не кража тут… Дал же Аллах талант этому невежде.
Опять недовольно хмыкнул старый знаменитый музыкант. Не хочется ему, чтобы Джафар водворился во дворце, очень не хочется…
Следующее утро опять началось с волнения.
Ровно в восемь дежурный скороход подвел к дверям зеленой комнаты поэта Физали. Даже те, которые сомневались в учреждении министерства поэзии, на этот раз поверили. Ожидали и придворные, и доносчики, и врачи, и звездочеты, и кухарки, и лампозажигатели, что снова поэт проведет целый день наедине с повелителем. По залам, комнатам, коридорам, чердакам, подземельям дворца побежал слух о том, что кандидат в министры уже привез на утверждение штаты своего ведомства. Сегодня же будут обсуждаться и назначения. Однако вопреки всем ожиданиям аудиенция продолжалась недолго.
Гарун аль-Рашиду, как вы помните, было весело, когда он засыпал. Веселым он и проснулся. Все еще не мог забыть, до чего же ловко провел накануне своего Амалиля.
Принял Физали с улыбкой. Как всегда, не позволил ему преклонить колени, усадил на диван. Старик чувствовал, что сердце у него бьется тревожно.
Халиф спросил о здоровье, что было у него знаком большой милости, потом кашлянул, еще раз улыбнулся, испытующе посмотрел на поэта.
— Ты слышал, что я сказал Аль-Моусили? Сегодня же зачисляю твоего Джафара придворным музыкантом!
— Да, государь… Спасибо тебе… — Физали не знал, что ему еще сказать. Почти всю ночь не спал. Раздумывал над неожиданным решением халифа. Как же с Джан?..
— Ты удивлен? Извини меня — не досказал… Не тебя хотел малость помучить, а Аль-Моусили. Очень уж злился Ибрагим. Готовит сынка себе в заместители, а тут — на тебе… новый музыкант, да еще какой… Не чета этому мальчишке… Теперь к делу, Физали, — сегодня у меня мало времени. Я зачисляю Джафара моим придворным музыкантом — это раз. Отправляю его в Куябу — это два. Князь русов давно просил прислать кого-нибудь… Что с тобой, Физали?.. Плохо?
— Нет, пресветлый… Спасибо тебе… Великое… вечное…
— Подожди, не все еще… Через три недели караван русов возвращается отсюда в свою страну через Тарабизонд. Мой придворный музыкант поедет с ними. Кого он с собой повезет — жену, сестру, тетку — меня не касается. Понял? Только чтобы не снимала покрывала, пока не выедет из халифата.
— Государь…
— Погоди… Знаю, что государь. Русы, говорят, народ вороватый. Так ведь?
— Очень честный народ, повелитель. Когда я был…
— Слушай, что я говорю. Русы — народ вороватый, и, чтобы они никого не обидели, до самой византийской границы их будет сопровождать наш конвой. Понятно?
Физали низко поклонился.
— Еще кое-что… Мне нужно отблагодарить императора Византии. Для его жены покупаю твое ожерелье. Помни только: твое, а не чье-нибудь. Завтра визирь самолично выплатит тебе сто тысяч диргемов. Погоди же… Какой ты, однако, нетерпеливый, Физали!.. Я не кончил. Мой музыкант не может явиться к этому князю бедняком… Да, не помнишь ли ты, как его зовут? Ужасные у русов имена. Не помнишь? Жаль… Так вот… Тростниковая флейта для Куябы не годится. Пришли ее мне — велю обделать в золото и выложить рубинами надпись «Все побеждает любовь». Теперь все… Выпьем еще с тобой по бокалу пальмового, а то придется-таки звать к тебе хакима. Успокойся, дорогой мой, добрый Физали. Успокойся…
Халиф снова вынул золотой узорчатый дорак, наполнил радужные бокалы.
— Никто не узнает, за что мы пили. Правда, Физали? За любовь-победительницу! За любовь, победившую Гарун аль-Рашида!
Любопытный евнух Мефур, прижавшись ухом к двери, услышал, как звякнули бокалы. Слов разобрать не мог.
— …Жаль мне терять такого музыканта, очень жаль, но ничего не поделаешь. Думал было отправить их в Индию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61