Это мой сын, мой дорогой Мишон. Не судите его строго за то, что он не знает придворного этикета, ведь он общается только со старыми священнослужителями, моей служанкой и синьорами, с которыми сталкиваются в гостиных графини ди Верруа, куда его любезно допускают, хотя на него никто не обращает здесь внимания.
— Но ведь я обратила на него внимание, сударь, и хочу поговорить с ним. Меня он интересует, и, к тому же, на вид он неглуп, — ответила я.
От этой похвалы в адрес ребенка, которого добрый кюре любил действительно как собственного сына, лицо его буквально расцвело.
— Неглуп, сударыня? Да, в противном случае я не стал бы говорить об этом в его присутствии; но он прекрасно знает, что не следует гордиться способностями, дарованными Господом Богом: нужно радоваться им и с их помощью добиваться славы, стараться использовать во благо людей в этом мире и во спасение своей души в мире ином.
Мишон склонился к руке своего покровителя и поцеловал ее с уважением, свидетельствующим о его нежной привязанности; но даже после этого он не произнес ни слова, что удивило меня и заставило проявить настойчивость.
Немой он или упрямится?
— Господин кюре, — произнесла я, — в чем же причина того, что ваш подопечный не только ничего не говорит сам, но и не отвечает, когда к нему обращаются?
— Сударыня, он не осмеливается: я запретил ему вмешиваться и какие бы то ни было разговоры.
— И нее же я хотела бы, чтобы он мне ответил, господин кюре; я вас прошу, ради меня, заставьте его заговорить.
— Ради вас, сударыня?! Он будет счастлив, что вы соизволите выслушать его.
Я села рядом с добрым священником. Мальчик по-прежнему стоял не шелохнувшись; однако его глаза говорили о многом, и я стала задавать ему вопросы. Он слегка покраснел, но тут же тонким и писклявым голосом стал отвечать с ясностью и точностью, которых я просто не ожидала.
Кюре улыбался и выглядел бесконечно счастливым.
— Сударыня, — вмешался он, когда я спросила Мишона, состоит ли он в родстве с г-ном Пети, — позвольте, я отвечу вместо него; мне лучше известно то, что произошло очень давно. Бедное дитя помнит лишь о моей привязанности к нему, но не знает ее источника. Мишон не имеет отношения к моей семье, он мой приемный сын. Мальчика родила очень достойная и добрая женщина, бедная вдова, которая каждое утро перед работой посещала мессу и слушала мою проповедь; она никогда не пропускала службу и всегда садилась на одно и то же место, слева от алтаря, так что я поневоле всегда замечал ее. Когда у нее родился сын, она принесла его ко мне, попросила окрестить и выбрать для ребенка имя заступника. Я дал ему имя моего отца в надежде, что оно принесет ему счастье. С этого времени мать никогда не приходила одна, и я восхищался тем, как спокойно ведет себя толстый малыш, никогда не издававший ни единого крика. Так продолжалось почти год. И вдруг бедная женщина перестала появляться в церкви, ее не было уже три дня. Я знал, где она живет: ее чердак был самым жалким жилищем в моем приходе. Выйдя из церкви, я отправился к ней домой и застал ее почти умирающей в убогой постели: она прижимала к сердцу своего невинного младенца, но щеки его уже не были полными и румяными. Увидев меня, вдова вскрикнула от радости.
«О господин кюре, — запричитала она, — Небо вняло моей молитве, раз вы пришли».
«Надо было послать за мной, дочь моя, — сказал я ей. — Что с вами?»
«О господин кюре!..» — вздохнула она.
«Вам нужна помощь, — продолжал я, — почему вы не попросили меня об этом?»
«Слишком поздно, господин кюре! Я уже давно это знаю, моя болезнь неизлечима; смерть моего несчастного мужа нанесла мне такой удар, что от него трудно оправиться. Единственное, что я успела, — это родить моего сиротку и проследить за его первыми шагами; теперь я собираюсь покинуть его, оставив на попечение Господа Бога и на ваше, господин кюре, раз вы пришли».
Надо было бы иметь каменное сердце, чтобы не откликнуться на эту мольбу, и с тех пор…
— С тех пор, сударыня, — живо вмешался мальчик, — я не покидал господина кюре ни днем ни ночью, и только смерть разлучит нас. Он стал мне отцом; он любит меня, заботится обо мне и лелеет меня так же, как люблю и уважаю его я. Вот почему я нахожусь здесь и вот почему вы услышали все то, что мой дорогой отец рассказал вам. Вы прекрасно понимаете, что без него бедный малыш Мишон никогда бы не появился в доме госпожи ди Верруа.
С этого дня аббат Пети и его толстощекий подопечный Мишон чрезвычайно заинтересовали меня. Если б я была свободной и знала, куда подевалась бедненькая Жаклин Баварская, я бы непременно представила ей моего малыша Мишона. Вне всякого сомнения, с той поры как я появилась при савойском дворе, знакомство с Мишоном оказалось для меня самым интересным из всех.
Но все же я перехожу к другому знакомству — ему суждено было оставить заметный след в истории моих чувств.
XIV
Не знаю, помните ли вы о некоем господине, у которого я в день приезда, умирая от голода, попросила апельсин; у него была приятная внешность, но по его простому платью я приняла этого человека за домашнего слугу. Никто меня не разубедил. Правда, я никого и не расспрашивала о нем до того, как увидела, что он садится за стол, да еще на одно из почетных мест; признаться, меня это очень удивило. И я не смогла удержаться от замечания и спросила мужа, принято ли в Италии, чтобы слуги ели за одним столом с хозяевами. Он заулыбался.
Улыбался же г-н ди Верруа неподражаемо. Рот его лишь чуть приоткрывался, и стоило печальной улыбке слегка тронуть его губы, как создавалось впечатление, что он раскаивается в том, что улыбнулся.
— Этот синьор, — ответил мне г-н ди Верруа (и он сделал упор на словах «этот синьор»), — далеко не похож на слугу, сударыня: это молодой немец высокого происхождения, путешествующий с целью образования. В Вене его прочат на самые высокие должности, и именно так его рекомендовали моему дяде аббату делла Скалья. Вот почему вы видите его на семейном приеме у моей матери. Это принц Дармштадтский. Его семья владеет множеством поместий; их приберегают для него в надежде, что он станет известной личностью. Наш двор, его собственный двор и его святейшество высоко ценят принца.
Не знаю, упомянула ли я, что меня поразила приятная внешность этого молодого человека, красота его лица и благородная осанка. Он был похож на переодетого принца, тем более что предпочитал всегда носить самую незаметную, самую простую одежду без всякого шитья, с очень скромными лентами и из темной ткани, и его бледное лицо и голубые глаза светились на этом фоне каким-то волшебным светом.
При дворе его называли Угрюмым Красавцем — в память об Амадисе Галльском, на которого он был во многом похож. Накануне он ничего не сказал мне о том, что собирается навестить меня, и я о нем просто не думала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
— Но ведь я обратила на него внимание, сударь, и хочу поговорить с ним. Меня он интересует, и, к тому же, на вид он неглуп, — ответила я.
От этой похвалы в адрес ребенка, которого добрый кюре любил действительно как собственного сына, лицо его буквально расцвело.
— Неглуп, сударыня? Да, в противном случае я не стал бы говорить об этом в его присутствии; но он прекрасно знает, что не следует гордиться способностями, дарованными Господом Богом: нужно радоваться им и с их помощью добиваться славы, стараться использовать во благо людей в этом мире и во спасение своей души в мире ином.
Мишон склонился к руке своего покровителя и поцеловал ее с уважением, свидетельствующим о его нежной привязанности; но даже после этого он не произнес ни слова, что удивило меня и заставило проявить настойчивость.
Немой он или упрямится?
— Господин кюре, — произнесла я, — в чем же причина того, что ваш подопечный не только ничего не говорит сам, но и не отвечает, когда к нему обращаются?
— Сударыня, он не осмеливается: я запретил ему вмешиваться и какие бы то ни было разговоры.
— И нее же я хотела бы, чтобы он мне ответил, господин кюре; я вас прошу, ради меня, заставьте его заговорить.
— Ради вас, сударыня?! Он будет счастлив, что вы соизволите выслушать его.
Я села рядом с добрым священником. Мальчик по-прежнему стоял не шелохнувшись; однако его глаза говорили о многом, и я стала задавать ему вопросы. Он слегка покраснел, но тут же тонким и писклявым голосом стал отвечать с ясностью и точностью, которых я просто не ожидала.
Кюре улыбался и выглядел бесконечно счастливым.
— Сударыня, — вмешался он, когда я спросила Мишона, состоит ли он в родстве с г-ном Пети, — позвольте, я отвечу вместо него; мне лучше известно то, что произошло очень давно. Бедное дитя помнит лишь о моей привязанности к нему, но не знает ее источника. Мишон не имеет отношения к моей семье, он мой приемный сын. Мальчика родила очень достойная и добрая женщина, бедная вдова, которая каждое утро перед работой посещала мессу и слушала мою проповедь; она никогда не пропускала службу и всегда садилась на одно и то же место, слева от алтаря, так что я поневоле всегда замечал ее. Когда у нее родился сын, она принесла его ко мне, попросила окрестить и выбрать для ребенка имя заступника. Я дал ему имя моего отца в надежде, что оно принесет ему счастье. С этого времени мать никогда не приходила одна, и я восхищался тем, как спокойно ведет себя толстый малыш, никогда не издававший ни единого крика. Так продолжалось почти год. И вдруг бедная женщина перестала появляться в церкви, ее не было уже три дня. Я знал, где она живет: ее чердак был самым жалким жилищем в моем приходе. Выйдя из церкви, я отправился к ней домой и застал ее почти умирающей в убогой постели: она прижимала к сердцу своего невинного младенца, но щеки его уже не были полными и румяными. Увидев меня, вдова вскрикнула от радости.
«О господин кюре, — запричитала она, — Небо вняло моей молитве, раз вы пришли».
«Надо было послать за мной, дочь моя, — сказал я ей. — Что с вами?»
«О господин кюре!..» — вздохнула она.
«Вам нужна помощь, — продолжал я, — почему вы не попросили меня об этом?»
«Слишком поздно, господин кюре! Я уже давно это знаю, моя болезнь неизлечима; смерть моего несчастного мужа нанесла мне такой удар, что от него трудно оправиться. Единственное, что я успела, — это родить моего сиротку и проследить за его первыми шагами; теперь я собираюсь покинуть его, оставив на попечение Господа Бога и на ваше, господин кюре, раз вы пришли».
Надо было бы иметь каменное сердце, чтобы не откликнуться на эту мольбу, и с тех пор…
— С тех пор, сударыня, — живо вмешался мальчик, — я не покидал господина кюре ни днем ни ночью, и только смерть разлучит нас. Он стал мне отцом; он любит меня, заботится обо мне и лелеет меня так же, как люблю и уважаю его я. Вот почему я нахожусь здесь и вот почему вы услышали все то, что мой дорогой отец рассказал вам. Вы прекрасно понимаете, что без него бедный малыш Мишон никогда бы не появился в доме госпожи ди Верруа.
С этого дня аббат Пети и его толстощекий подопечный Мишон чрезвычайно заинтересовали меня. Если б я была свободной и знала, куда подевалась бедненькая Жаклин Баварская, я бы непременно представила ей моего малыша Мишона. Вне всякого сомнения, с той поры как я появилась при савойском дворе, знакомство с Мишоном оказалось для меня самым интересным из всех.
Но все же я перехожу к другому знакомству — ему суждено было оставить заметный след в истории моих чувств.
XIV
Не знаю, помните ли вы о некоем господине, у которого я в день приезда, умирая от голода, попросила апельсин; у него была приятная внешность, но по его простому платью я приняла этого человека за домашнего слугу. Никто меня не разубедил. Правда, я никого и не расспрашивала о нем до того, как увидела, что он садится за стол, да еще на одно из почетных мест; признаться, меня это очень удивило. И я не смогла удержаться от замечания и спросила мужа, принято ли в Италии, чтобы слуги ели за одним столом с хозяевами. Он заулыбался.
Улыбался же г-н ди Верруа неподражаемо. Рот его лишь чуть приоткрывался, и стоило печальной улыбке слегка тронуть его губы, как создавалось впечатление, что он раскаивается в том, что улыбнулся.
— Этот синьор, — ответил мне г-н ди Верруа (и он сделал упор на словах «этот синьор»), — далеко не похож на слугу, сударыня: это молодой немец высокого происхождения, путешествующий с целью образования. В Вене его прочат на самые высокие должности, и именно так его рекомендовали моему дяде аббату делла Скалья. Вот почему вы видите его на семейном приеме у моей матери. Это принц Дармштадтский. Его семья владеет множеством поместий; их приберегают для него в надежде, что он станет известной личностью. Наш двор, его собственный двор и его святейшество высоко ценят принца.
Не знаю, упомянула ли я, что меня поразила приятная внешность этого молодого человека, красота его лица и благородная осанка. Он был похож на переодетого принца, тем более что предпочитал всегда носить самую незаметную, самую простую одежду без всякого шитья, с очень скромными лентами и из темной ткани, и его бледное лицо и голубые глаза светились на этом фоне каким-то волшебным светом.
При дворе его называли Угрюмым Красавцем — в память об Амадисе Галльском, на которого он был во многом похож. Накануне он ничего не сказал мне о том, что собирается навестить меня, и я о нем просто не думала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119