Ведь дороги в Корнуолле так запутаны!
Печальное выражение исчезло с его лица, а рот расплылся в улыбке.
— Если это вас не затруднит, мэм. Я был бы очень вам обязан.
— О, это сущие пустяки, уверяю вас.
Надев на голову смятую шляпку, она повернулась и закрыла за собой калитку.
— Хотя я очень сомневаюсь, что вы будете долго блуждать, находясь уже так близко от Рейвенс Лэйера. Видите ли, прислуга уже давно ожидает вас.
— Прислуга?
— Да.
— Какая еще прислуга?
— Как же, прислуга Вашей свет… то есть, э-э, ваша прислуга, сэр.
«Вот опять», — подумал Прескотт, тяжело вздохнув. Хотя «сэр» звучало далеко не так возвышенно и могущественно, как «Ваша светлость» — это было ничуть не лучше.
— Извините за нескромный вопрос, мэм, сколько вам лет?
— Двадцать пять, — она повернула на узкую хорошо протоптанную тропинку около дома и стала спускаться с горы. — Почему вы спрашиваете?
— Потому что мне недавно исполнился тридцать один, получается, я только на шесть лет старше вас. Так вот, я совсем не знаю Англии, ведь я здесь впервые. Конечно, я предполагал, что обычаи англичан и американцев далеко не одинаковы, но никогда не думал, что они так сильно отличаются.
— На что вы намекаете?
— На то, мэм, что в Америке мы не называем человека «сэр», если он не старше вас, по крайней мере, лет на десять — пятнадцать. И даже в этом случае мы делаем это только из уважения.
— Но вы же зовете меня «мэм».
— Только потому, что я стараюсь следить за своими манерами, как учила меня тетушка Эмми.
— Насколько я вижу, ваша тетушка Эмми была прекрасной учительницей.
— Спасибо. Она была бы счастлива услышать, что некоторые ее уроки не пропали даром. Одно время у нее были большие сомнения на этот счет.
— Это почему же?
— По ее словам, я был очень буйным, твердолобым и упрямым мальчишкой.
— Мне кажется, что в раннем возрасте среди мальчиков трудно найти исключение из этого правила.
— Не могу отвечать за всех, но моя тетушка Эмми была уверена, что этим исключением я не был.
— К счастью, почти все мальчики успешно проходят через эту стадию.
А про себя она отметила, что Прескотт, выйдя из юношеского возраста, стал интересным мужчиной.
— Я был бы счастлив называть вас по-другому, нежели «мэм», но дело в том, что не знаю вашего имени. К сожалению, вы не сказали его мне.
Она засмеялась, и Прескотт почувствовал, как приятный завораживающий звук ее голоса обволакивает его, словно мягкое байковое одеяло, и он с головой погружается в его чудесную теплоту. «Такой нежный звонкий смех можно не уставая слушать хоть всю жизнь», — решил он про себя.
— Меня зовут Люсинда, — сказала она.
Если бы кто-нибудь, незаметно подкравшись сзади, окатил Прескотта ведром ледяной воды, это шокировало бы его ничуть не больше, чем слова незнакомки. От удивления он остановился, как вкопанный, так что лошадь, шедшая позади, наткнулась на него и чуть было не сбила с ног.
Люсинда! При воспоминании о последней женщине с этим именем, с которой он имел несчастье встретиться, у Прескотта по спине побежали мурашки. Эта встреча чуть было не стоила ему жизни.
У него до сих пор стоял перед глазами тот сеновал в конюшне, где они с Люсиндой проводили бурные ночи любви. Там-то их и застали четверо ее братьев, пришедшие утром на звуки их шумной возни. Прескотту удалось улизнуть от них в тот раз. Но эти рассвирепевшие громилы гнались за ним через весь Техас до Сан-Антонио с твердым намерением проучить так, чтобы он больше никогда не смог покушаться на честь молоденьких девиц. Все дело закончилось бы довольно печально для Прескотта, не схвати они по ошибке его брата-близнеца, который отделался лишь несколькими синяками. Потом Хлоя, жена Пайна, устроила большой скандал, в котором и сама пострадала. Все закончилось тем, что они втроем сцепились в рукопашной потасовке с братьями в одном из салунов в Сан-Антонио, откуда еле унесли ноги.
— Да, Люсинда, — повторил он. — Надеюсь, у вас нет братьев, которые подстерегают нас вон за теми деревьями внизу?
— Братьев? Прячущихся за деревьями?
— M-м, да. Этаких громадных уродливых свирепых малых с низкими лбами и маленькими злыми глазами, которые захотят при случае содрать с меня шкуру?
— О нет, у меня нет братьев. Я — единственный ребенок в семье.
«Слава Богу», — с облегчением подумал Прескотт. Но то, что у нее не было братьев, вовсе не означало, что не найдется еще кто-нибудь, готовый в любую минуту выпрыгнуть из засады и встать на защиту ее чести.
— А как насчет кузенов?
— О да, у меня их очень много, — она взглянула на него и улыбнулась. — Но, э-э, только один стоит внимания, я как-то отдалена от всех остальных.
— А что, есть ли у вас дядюшки или, может быть, отец?
— Мой последний дядя не так давно умер. И я никогда не знала своего отца, — добавила она тихо.
Хотя Прескотт и расслышал ее последние слова, он не обратил на них ни малейшего внимания. Он был так рад, что ему не придется сводить счеты с ее родственниками, что все другое не имело для него никакого значения.
— А почему вы интересуетесь?
— Почему?
— Да, почему?
Осознавая, что ему нужно что-то ответить, дать какое-то серьезное объяснение своему любопытству, но не желая рассказывать ей всю эту грязную историю, Прескотт остановился на сокращенном варианте.
— Пожалуй, потому, что мне никогда не везло с женщинами по имени Люси. Я просто хотел убедиться, что вы не такая как другие.
— Понятно, — сказала она, осмысливая все услышанное и догадываясь о том, что он опустил в рассказе. В конце концов, она прекрасно поняла его и без лишних слов.
— Вам не нравится, когда вас зовут Люси, не так ли?
— Да, я привыкла, что меня все зовут Люсинда.
— Хорошо.
— А ваша знакомая Люси… У нее были ужасные братья, если я правильно вас поняла?
Прескотт кивнул.
— Ужаснейшие.
— Низкие лбы и маленькие злые глаза?
— Да, и к тому же далеко не умны. Как говорится, сила есть — ума не надо. Самые большие идиоты, которых я когда-либо видел в жизни.
— И еще вы сказали подлецы?
— О Господи, да!
Он потер переносицу, вспомнив, как искры посыпались из глаз и, хрустнув, сломался нос, когда огромный, как кувалда, кулак ударил его в лицо.
— Знаете, как владелец замка, вы теперь вряд ли встретитесь с подобными типами. Но даже если это случится, вы имеете полное право разбираться с ними, как пожелаете.
— Я совершенно не хочу «разбираться» с кем бы то ни было. Поэтому-то я оставил Лондон и приехал сюда. Мне хотелось, чтобы меня просто оставили в покое.
«И особенно женщины», — отметил он про себя. О, как ему надоели его тетушки и кузины, и все эти настырные мамаши, и их дочки с лошадиными лицами, которые моментально влюблялись в него, узнав, что он граф, и сочинив для себя легенды о его несуществующем в действительности богатстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Печальное выражение исчезло с его лица, а рот расплылся в улыбке.
— Если это вас не затруднит, мэм. Я был бы очень вам обязан.
— О, это сущие пустяки, уверяю вас.
Надев на голову смятую шляпку, она повернулась и закрыла за собой калитку.
— Хотя я очень сомневаюсь, что вы будете долго блуждать, находясь уже так близко от Рейвенс Лэйера. Видите ли, прислуга уже давно ожидает вас.
— Прислуга?
— Да.
— Какая еще прислуга?
— Как же, прислуга Вашей свет… то есть, э-э, ваша прислуга, сэр.
«Вот опять», — подумал Прескотт, тяжело вздохнув. Хотя «сэр» звучало далеко не так возвышенно и могущественно, как «Ваша светлость» — это было ничуть не лучше.
— Извините за нескромный вопрос, мэм, сколько вам лет?
— Двадцать пять, — она повернула на узкую хорошо протоптанную тропинку около дома и стала спускаться с горы. — Почему вы спрашиваете?
— Потому что мне недавно исполнился тридцать один, получается, я только на шесть лет старше вас. Так вот, я совсем не знаю Англии, ведь я здесь впервые. Конечно, я предполагал, что обычаи англичан и американцев далеко не одинаковы, но никогда не думал, что они так сильно отличаются.
— На что вы намекаете?
— На то, мэм, что в Америке мы не называем человека «сэр», если он не старше вас, по крайней мере, лет на десять — пятнадцать. И даже в этом случае мы делаем это только из уважения.
— Но вы же зовете меня «мэм».
— Только потому, что я стараюсь следить за своими манерами, как учила меня тетушка Эмми.
— Насколько я вижу, ваша тетушка Эмми была прекрасной учительницей.
— Спасибо. Она была бы счастлива услышать, что некоторые ее уроки не пропали даром. Одно время у нее были большие сомнения на этот счет.
— Это почему же?
— По ее словам, я был очень буйным, твердолобым и упрямым мальчишкой.
— Мне кажется, что в раннем возрасте среди мальчиков трудно найти исключение из этого правила.
— Не могу отвечать за всех, но моя тетушка Эмми была уверена, что этим исключением я не был.
— К счастью, почти все мальчики успешно проходят через эту стадию.
А про себя она отметила, что Прескотт, выйдя из юношеского возраста, стал интересным мужчиной.
— Я был бы счастлив называть вас по-другому, нежели «мэм», но дело в том, что не знаю вашего имени. К сожалению, вы не сказали его мне.
Она засмеялась, и Прескотт почувствовал, как приятный завораживающий звук ее голоса обволакивает его, словно мягкое байковое одеяло, и он с головой погружается в его чудесную теплоту. «Такой нежный звонкий смех можно не уставая слушать хоть всю жизнь», — решил он про себя.
— Меня зовут Люсинда, — сказала она.
Если бы кто-нибудь, незаметно подкравшись сзади, окатил Прескотта ведром ледяной воды, это шокировало бы его ничуть не больше, чем слова незнакомки. От удивления он остановился, как вкопанный, так что лошадь, шедшая позади, наткнулась на него и чуть было не сбила с ног.
Люсинда! При воспоминании о последней женщине с этим именем, с которой он имел несчастье встретиться, у Прескотта по спине побежали мурашки. Эта встреча чуть было не стоила ему жизни.
У него до сих пор стоял перед глазами тот сеновал в конюшне, где они с Люсиндой проводили бурные ночи любви. Там-то их и застали четверо ее братьев, пришедшие утром на звуки их шумной возни. Прескотту удалось улизнуть от них в тот раз. Но эти рассвирепевшие громилы гнались за ним через весь Техас до Сан-Антонио с твердым намерением проучить так, чтобы он больше никогда не смог покушаться на честь молоденьких девиц. Все дело закончилось бы довольно печально для Прескотта, не схвати они по ошибке его брата-близнеца, который отделался лишь несколькими синяками. Потом Хлоя, жена Пайна, устроила большой скандал, в котором и сама пострадала. Все закончилось тем, что они втроем сцепились в рукопашной потасовке с братьями в одном из салунов в Сан-Антонио, откуда еле унесли ноги.
— Да, Люсинда, — повторил он. — Надеюсь, у вас нет братьев, которые подстерегают нас вон за теми деревьями внизу?
— Братьев? Прячущихся за деревьями?
— M-м, да. Этаких громадных уродливых свирепых малых с низкими лбами и маленькими злыми глазами, которые захотят при случае содрать с меня шкуру?
— О нет, у меня нет братьев. Я — единственный ребенок в семье.
«Слава Богу», — с облегчением подумал Прескотт. Но то, что у нее не было братьев, вовсе не означало, что не найдется еще кто-нибудь, готовый в любую минуту выпрыгнуть из засады и встать на защиту ее чести.
— А как насчет кузенов?
— О да, у меня их очень много, — она взглянула на него и улыбнулась. — Но, э-э, только один стоит внимания, я как-то отдалена от всех остальных.
— А что, есть ли у вас дядюшки или, может быть, отец?
— Мой последний дядя не так давно умер. И я никогда не знала своего отца, — добавила она тихо.
Хотя Прескотт и расслышал ее последние слова, он не обратил на них ни малейшего внимания. Он был так рад, что ему не придется сводить счеты с ее родственниками, что все другое не имело для него никакого значения.
— А почему вы интересуетесь?
— Почему?
— Да, почему?
Осознавая, что ему нужно что-то ответить, дать какое-то серьезное объяснение своему любопытству, но не желая рассказывать ей всю эту грязную историю, Прескотт остановился на сокращенном варианте.
— Пожалуй, потому, что мне никогда не везло с женщинами по имени Люси. Я просто хотел убедиться, что вы не такая как другие.
— Понятно, — сказала она, осмысливая все услышанное и догадываясь о том, что он опустил в рассказе. В конце концов, она прекрасно поняла его и без лишних слов.
— Вам не нравится, когда вас зовут Люси, не так ли?
— Да, я привыкла, что меня все зовут Люсинда.
— Хорошо.
— А ваша знакомая Люси… У нее были ужасные братья, если я правильно вас поняла?
Прескотт кивнул.
— Ужаснейшие.
— Низкие лбы и маленькие злые глаза?
— Да, и к тому же далеко не умны. Как говорится, сила есть — ума не надо. Самые большие идиоты, которых я когда-либо видел в жизни.
— И еще вы сказали подлецы?
— О Господи, да!
Он потер переносицу, вспомнив, как искры посыпались из глаз и, хрустнув, сломался нос, когда огромный, как кувалда, кулак ударил его в лицо.
— Знаете, как владелец замка, вы теперь вряд ли встретитесь с подобными типами. Но даже если это случится, вы имеете полное право разбираться с ними, как пожелаете.
— Я совершенно не хочу «разбираться» с кем бы то ни было. Поэтому-то я оставил Лондон и приехал сюда. Мне хотелось, чтобы меня просто оставили в покое.
«И особенно женщины», — отметил он про себя. О, как ему надоели его тетушки и кузины, и все эти настырные мамаши, и их дочки с лошадиными лицами, которые моментально влюблялись в него, узнав, что он граф, и сочинив для себя легенды о его несуществующем в действительности богатстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81