этого никто не мог запретить ему.
Боясь своей собственной нерешительности, он в тот же день объявил Нурвади, что неотложные дела призывают его в Европу и что он уезжает через несколько дней.
Та побледнела и глаза ее наполнились слезами, но она не протестовала. Обвив руками шею своего возлюбленного, она пробормотала сквозь слезы:
– Ты мне дал столько счастья, что я не имею права жаловаться; ты мне отдал свою любовь, оставил ребенка – как живую о тебе память, – и воспитание его наполнит мою жизнь. Обещай мне только, что ты не совсем забудешь нас и будешь иногда навещать своего сына, чтобы он знал отца и хоть изредка мог бы насладиться твоей любовью и твоими ласками.
Глубоко взволнованный, Супрамати прижал молодую женщину к своей груди.
– Обещаю тебе, Нурвади, никогда не забывать вас и навещать тебя и ребенка так часто, как только будет возможно. Я увожу с собой ваши портреты, а ты будешь писать мне по адресу, который я оставлю.
С тяжелым сердцем Супрамати стал готовиться к отъезду. Предстоящая разлука была невыразимо тягостна для него.
В эту минуту он был совершенно равнодушен к законной супруге, данной ему братством, и красота Нары как бы изгладилась и потонула, в чувстве отцовской любви, наполнявшей его сердце.
Вдруг в нем зародилась новая боязнь, что ребенок умрет, и он не увидит его больше, а бедная Нурвади останется совершенно одинокой, потеряв их обоих. Но спасение найдено: у него в руках верное средство не дать ребенку умереть… Кто может помешать ему или поставить упрек, если он обезопасит и сохранит жизнь самому близкому и дорогому существу?
На таком решении он успокоился. В ночь, предшествовавшую его отъезду, он тихо прошел в комнату, где в тростниковой колыбели мирно спал ребенок, покрытый легким шелковым одеялом. Рядом с колыбелью, на полу, крепко спала молодая нянька-индуска.
Супрамати опустился на колени и долго смотрел на очаровательного малютку. Да, он хотел видеть его вечно здоровым и красивым, он обезопасит его жизнь от всяких случайностей.
Приготовив четверть той порции эликсира жизни, какую дают взрослому человеку, он влил его при помощи ложки в розовый ротик ребенка. Эффект получился поразительный. Ребенок забился в судорогах, а затем вытянулся и похолодел.
Побледнев от ужаса, Супрамати взял его на руки и, не зная, что делать, вынес на террасу, думая, что свежий воздух поможет
ему; но малютка не двигался. Дыхание остановилось и биение сердца не было слышно.
– Господи! Неужели я убил его? Но нет, это невозможно! – пробормотал он растерянно, кладя ребенка обратно в колыбель.
Удивленная его отсутствием, Нурвади встала. Не найдя Супрамати в кабинете, она решила пройти в детскую и, тихо приподняв портьеру, увидела его склонившимся над колыбелью. Подумав, что горечь разлуки заставила его прийти в последний раз взглянуть на веселое личико сына, она счастливо улыбнулась и тихо, незаметно ушла.
Прошло более двух часов – часов невыразимо томительной для Супрамати тоски. Наконец, вздох облегчения вырвался у него из груди. На щечках ребенка выступил легкий румянец, а глубокое и правильное дыхание указывало, что он крепко спит.
На следующее утро, печальный, с тяжелым сердцем покидал он Бенарес, и несколько дней спустя отплыл в Европу.
Супрамати решил прямо поехать в Париж, чтобы поскорей разбудить несчастную Лилиану и запросить Нару, когда он может приехать к ней. Благополучно прибыв в Париж и войдя в свой отель, он строго запретил слугам распространять весть о своем приезде. Он знал, что виконт и вся театральная богема, подобно стае коршунов, немедленно же обрушатся на него; а он хотел быть свободным и спокойным, по крайней мере, несколько дней.
Он отдохнул, поужинал и заперся в своей комнате, запретив кому бы то ни было беспокоить себя.
Затем он достал из чемодана шкатулку из кедрового дерева, которую ему дал Эбрамар, и открыл ее. В ней находились большой флакон с бесцветной жидкостью, банка с мазью, похожей на воск, но мягкой и жирной на ощупь, и два пузырька: один зеленый, другой пурпурный. Кроме того, там же лежала бумага с подробным указанием мудреца, как употреблять эти средства.
Перечитав внимательно несколько раз наставление, он нажал пружину и вошел в таинственное помещение. Там все было по-прежнему.
Супрамати зажег все лампы и свечи, приготовил белье, повязки и постель – одним словом, все, что могло ему понадобиться. Затем он открыл краны и наполнил ванну. Нарайяна, очевидно, умел заставить хорошо служить себе, так как вода оказалась теплой, хотя Супрамати не приказывал нагревать ее, чтобы не выдать тайны того, что собирался делать.
Смеясь в душе над утонченной прихотью своего предшественника, он подошел к стеклянному ящику и откинул закрывавшее его покрывало. Вид Лилианы нисколько не изменился. Но каким образом вынуть тело из герметически закрытого ящика, наполненного жидкостью, которая могла и повредить ему?
После зрелого размышления он вернулся в свою комнату, надел высокие непромокаемые сапоги и кожаные перчатки, а затем вооружился молотком и щипцами. Потом он сложил близ ящика белье и поставил полную корзину песка, найденную в гардеробной. Окончив эти приготовления, Супрамати ударом молотка разбил стенку ящика в ногах и жидкость с шумом разлилась по паркету. Оторвав затем крышку, он поднял Лилиану, совершенно потерявшую тяжесть обыкновенного тела, перенес в соседнюю комнату на диван, где уже раньше были положены им подушки и одеяло. Разрезав ножницами рубашку и отбросив щипцами лоскутья, Супрамати быстро опустил Лилиану в теплую ванну, поддерживая полотняной тесьмой ей голову и корпус, чтобы она не ушла в воду.
Теперь он увидел на боку молодой женщины рану, имевшую вид широкого и глубокого кровавого разреза, затянутого тонкой кожицей. Опытному взгляду врача было ясно, что подобная рана при обыкновенных условиях была безусловно смертельна.
Супрамати был человек и с нескрываемым восхищением смотрел на чудное молодое тело и идеальные формы, достойные резца скульптора.
– Решительно, Нарайяна был сибарит во всех отношениях, – думал Супрамати, выливая в ванну треть большого флакона.
Затем он сел с часами в руках, чтобы выждать четверть часа, как это было указано в инструкции Эбрамара.
Вода быстро приняла чудный голубой оттенок, и не прошло двух минут, как в неподвижном лице Лилианы начало проявляться легкое движение: задрожали ресницы, стал дергаться рот и нервная дрожь пробежала по всем членам. Затем рана приняла темно-багровый оттенок, открылась и из нее брызнула обильная струя материи, черной, как чернила.
Через четверть часа вода сделалась черной и стала издавать острый и удушливый запах. Супрамати выпустил ее, снова наполнил ванну и влил в нее вторую треть жидкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Боясь своей собственной нерешительности, он в тот же день объявил Нурвади, что неотложные дела призывают его в Европу и что он уезжает через несколько дней.
Та побледнела и глаза ее наполнились слезами, но она не протестовала. Обвив руками шею своего возлюбленного, она пробормотала сквозь слезы:
– Ты мне дал столько счастья, что я не имею права жаловаться; ты мне отдал свою любовь, оставил ребенка – как живую о тебе память, – и воспитание его наполнит мою жизнь. Обещай мне только, что ты не совсем забудешь нас и будешь иногда навещать своего сына, чтобы он знал отца и хоть изредка мог бы насладиться твоей любовью и твоими ласками.
Глубоко взволнованный, Супрамати прижал молодую женщину к своей груди.
– Обещаю тебе, Нурвади, никогда не забывать вас и навещать тебя и ребенка так часто, как только будет возможно. Я увожу с собой ваши портреты, а ты будешь писать мне по адресу, который я оставлю.
С тяжелым сердцем Супрамати стал готовиться к отъезду. Предстоящая разлука была невыразимо тягостна для него.
В эту минуту он был совершенно равнодушен к законной супруге, данной ему братством, и красота Нары как бы изгладилась и потонула, в чувстве отцовской любви, наполнявшей его сердце.
Вдруг в нем зародилась новая боязнь, что ребенок умрет, и он не увидит его больше, а бедная Нурвади останется совершенно одинокой, потеряв их обоих. Но спасение найдено: у него в руках верное средство не дать ребенку умереть… Кто может помешать ему или поставить упрек, если он обезопасит и сохранит жизнь самому близкому и дорогому существу?
На таком решении он успокоился. В ночь, предшествовавшую его отъезду, он тихо прошел в комнату, где в тростниковой колыбели мирно спал ребенок, покрытый легким шелковым одеялом. Рядом с колыбелью, на полу, крепко спала молодая нянька-индуска.
Супрамати опустился на колени и долго смотрел на очаровательного малютку. Да, он хотел видеть его вечно здоровым и красивым, он обезопасит его жизнь от всяких случайностей.
Приготовив четверть той порции эликсира жизни, какую дают взрослому человеку, он влил его при помощи ложки в розовый ротик ребенка. Эффект получился поразительный. Ребенок забился в судорогах, а затем вытянулся и похолодел.
Побледнев от ужаса, Супрамати взял его на руки и, не зная, что делать, вынес на террасу, думая, что свежий воздух поможет
ему; но малютка не двигался. Дыхание остановилось и биение сердца не было слышно.
– Господи! Неужели я убил его? Но нет, это невозможно! – пробормотал он растерянно, кладя ребенка обратно в колыбель.
Удивленная его отсутствием, Нурвади встала. Не найдя Супрамати в кабинете, она решила пройти в детскую и, тихо приподняв портьеру, увидела его склонившимся над колыбелью. Подумав, что горечь разлуки заставила его прийти в последний раз взглянуть на веселое личико сына, она счастливо улыбнулась и тихо, незаметно ушла.
Прошло более двух часов – часов невыразимо томительной для Супрамати тоски. Наконец, вздох облегчения вырвался у него из груди. На щечках ребенка выступил легкий румянец, а глубокое и правильное дыхание указывало, что он крепко спит.
На следующее утро, печальный, с тяжелым сердцем покидал он Бенарес, и несколько дней спустя отплыл в Европу.
Супрамати решил прямо поехать в Париж, чтобы поскорей разбудить несчастную Лилиану и запросить Нару, когда он может приехать к ней. Благополучно прибыв в Париж и войдя в свой отель, он строго запретил слугам распространять весть о своем приезде. Он знал, что виконт и вся театральная богема, подобно стае коршунов, немедленно же обрушатся на него; а он хотел быть свободным и спокойным, по крайней мере, несколько дней.
Он отдохнул, поужинал и заперся в своей комнате, запретив кому бы то ни было беспокоить себя.
Затем он достал из чемодана шкатулку из кедрового дерева, которую ему дал Эбрамар, и открыл ее. В ней находились большой флакон с бесцветной жидкостью, банка с мазью, похожей на воск, но мягкой и жирной на ощупь, и два пузырька: один зеленый, другой пурпурный. Кроме того, там же лежала бумага с подробным указанием мудреца, как употреблять эти средства.
Перечитав внимательно несколько раз наставление, он нажал пружину и вошел в таинственное помещение. Там все было по-прежнему.
Супрамати зажег все лампы и свечи, приготовил белье, повязки и постель – одним словом, все, что могло ему понадобиться. Затем он открыл краны и наполнил ванну. Нарайяна, очевидно, умел заставить хорошо служить себе, так как вода оказалась теплой, хотя Супрамати не приказывал нагревать ее, чтобы не выдать тайны того, что собирался делать.
Смеясь в душе над утонченной прихотью своего предшественника, он подошел к стеклянному ящику и откинул закрывавшее его покрывало. Вид Лилианы нисколько не изменился. Но каким образом вынуть тело из герметически закрытого ящика, наполненного жидкостью, которая могла и повредить ему?
После зрелого размышления он вернулся в свою комнату, надел высокие непромокаемые сапоги и кожаные перчатки, а затем вооружился молотком и щипцами. Потом он сложил близ ящика белье и поставил полную корзину песка, найденную в гардеробной. Окончив эти приготовления, Супрамати ударом молотка разбил стенку ящика в ногах и жидкость с шумом разлилась по паркету. Оторвав затем крышку, он поднял Лилиану, совершенно потерявшую тяжесть обыкновенного тела, перенес в соседнюю комнату на диван, где уже раньше были положены им подушки и одеяло. Разрезав ножницами рубашку и отбросив щипцами лоскутья, Супрамати быстро опустил Лилиану в теплую ванну, поддерживая полотняной тесьмой ей голову и корпус, чтобы она не ушла в воду.
Теперь он увидел на боку молодой женщины рану, имевшую вид широкого и глубокого кровавого разреза, затянутого тонкой кожицей. Опытному взгляду врача было ясно, что подобная рана при обыкновенных условиях была безусловно смертельна.
Супрамати был человек и с нескрываемым восхищением смотрел на чудное молодое тело и идеальные формы, достойные резца скульптора.
– Решительно, Нарайяна был сибарит во всех отношениях, – думал Супрамати, выливая в ванну треть большого флакона.
Затем он сел с часами в руках, чтобы выждать четверть часа, как это было указано в инструкции Эбрамара.
Вода быстро приняла чудный голубой оттенок, и не прошло двух минут, как в неподвижном лице Лилианы начало проявляться легкое движение: задрожали ресницы, стал дергаться рот и нервная дрожь пробежала по всем членам. Затем рана приняла темно-багровый оттенок, открылась и из нее брызнула обильная струя материи, черной, как чернила.
Через четверть часа вода сделалась черной и стала издавать острый и удушливый запах. Супрамати выпустил ее, снова наполнил ванну и влил в нее вторую треть жидкости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87