Освещение было очень слабым. Но до этого я уже видела Джона Землянику — там, в деревьях, возле стены.
— Не знаю, могло ли это быть, — сказал он. — Я выясню.
Я предложила:
— А не лучше ли было бы снести этот замок?
— Нет, — ответил он, — я не могу этого сделать.
— Но там опасно, и туда могут пробраться люди.
— Люди не могут туда пробраться. Я не понимаю, что могло произойти. Обернулось это несчастьем, но я выясню все до конца. А вам больше не следует покидать постель и расхаживать по ночам. Это было просто глупо.
— Тогда это казалось мне естественным. В конце концов, я имею право знать, что происходит в моем доме.
— При первой же возможности я расспрошу обо всем Джона Землянику, но если случайно вы вновь встретитесь с ним, прошу вас, не бойтесь. Просто сразу придите и сообщите мне об этом. Я предприму все необходимые шаги. Я не хочу, чтобы вы пытались что-то делать самостоятельно. Прошу запомнить это, Анжелет.
Это прозвучало как команда, отданная резким отрывистым тоном. Вот так, видимо, он разговаривал со своими подчиненными.
— Конечно, это неприятная тема, — продолжал он. — Ваши ночные прогулки, по всей видимости, привели к потере ребенка. В будущем вы должны вести себя осторожней. Может быть, вам даже следовало бы отправиться в Уайтхолл и некоторое время пожить в Лондоне.
Я молчала. Я была ужасно подавлена и никак не могла стряхнуть с себя это чувство.
А потом потянулись вечера с оловянными солдатиками, ведущими свои бесконечные битвы. Он не всегда приглашал меня участвовать в этих играх. Иногда он удалялся в библиотеку и погружался в книги. Время от времени мы играли в шахматы, но, боюсь, уровень моей игры не повышался, и я понимала, что он не получает особого удовольствия от этих сражений за шахматной доской.
Я знала также, что скоро мне придется возвращаться в кровать под красным пологом.
В один прекрасный день он спросил меня:
— Вы выглядите несчастной, Анжелет. Скажите, что вас угнетает? Я тут же ответила:
— Думаю, все дело в длительной разлуке с сестрой. Мы всю жизнь прожили вместе до тех самых пор, пока я не уехала в Лондон. Мне ее очень не хватает.
— Так почему бы ей не приехать к нам в гости?
— Вы думаете, я могу ее пригласить?
— Я был бы очень рад этому.
В тот же день я написана Берсабе:
«Приезжай, Берсаба. Мне кажется, я не видела тебя целую вечность. Мне страшно не хватает тебя и мамы, и если бы ты смогла приехать, это было бы чудесно. Берсаба, ты мне нужна здесь. Достаточно ли ты окрепла, чтобы перенести дорогу? Очень надеюсь, что да, и верю в то, что ты приедешь, узнала, как сильно я нуждаюсь в тебе».
Прежде чем запечатать письмо, я перечитала написанное. Звучало оно, как крик о помощи.
Часть четвертая. БЕРСАБА
ПОБЕГ ИЗ МОГИЛЫ
Внешне я изменилась, и не стоит уверять меня в обратном. Я была на грани смерти, и только чудо, сотворенное неимоверными усилиями моей матери и Феб, спасло меня. Ужасная болезнь оставила на мне свои отметины. А слышал ли кто-нибудь о таких, кто остался не меченным? Я знала, что попеременно мать и Феб круглые сутки не отходили от моей постели, не смыкая глаз, даже долгими ночами.
Именно поэтому я и не была полностью обезображена. Пара ужасных отметин над бровями, несколько таких же — на шее и одна — на левой щеке, но мать говорит, что Феб спасла меня от гораздо более страшного. Немногие могут похвастаться тем, что, заболев этой чудовищной болезнью, не только выжили, но и отделались так легко. Мать прибинтовывала на ночь мои руки к туловищу, чтобы я не могла во сне расчесывать отвратительные язвы. Они обмывали меня особыми маслами, приготовленными по рецепту матери, который она, в свою очередь, получила от своей матери. Они готовили для меня отвары, молоко, очень крепкий мясной бульон и не позволяли мне смотреться в зеркало, пока не убедились в том, что болезнь оставила лишь сравнительно незначительные следы.
Хотя я бесконечно благодарна им за все, я не могу притворяться, делая вид, что все в порядке. Я страшно исхудала, и теперь глаза кажутся слишком большими для моего лица. Мать говорит, что это меня не портит, но я не знаю, на самом ли деле это так или ее просто ослепляет материнская любовь.
Даже спустя несколько месяцев после того, как кризис миновал, я чувствовала постоянную слабость. Мне ничего не хотелось делать, только лежать на кровати и читать, а временами погружаться в печальные размышления и вопрошать судьбу: почему же именно на мою долю выпало такое несчастье?
Когда мать впервые известила меня о том, что отослала Анжелет из дому, я обрадовалась, зная, что все домашние рискуют подхватить от меня болезнь, которую я занесла в дом от повитухи. Позже мне это стало казаться обидным. Я считала несправедливым, что Анжелет переживает веселые приключения, в то время как я нахожусь в столь ужасном положении. Но когда в мою комнату входила Феб, чьи глаза были полны обожания, мне становилось лучше, ибо для Феб я, несомненно, являлась какой-то помесью святой и амазонки — могучей и бесстрашной богиней. Мне это нравилось: по своей натуре я люблю поклонение. Думается, большинство людей тоже склонно к этому, просто мое стремление более ярко выражено. Именно поэтому я всегда хотела одерживать верх над Анжелет. И вот теперь она вышла замуж за какого-то очень знатного мужчину, кажется, за генерала королевской армии, и мать говорит, что люди, посещающие наш дом, хорошо знают его и придерживаются мнения, что Анжелет действительно сделала хорошую партию.
И все это вследствие случившегося со мною несчастья. А не подхвати я эту ужасную болезнь, то мы обе — и Анжелет и я — сидели бы здесь, в Тристан Прайори, а когда нам исполнилось бы восемнадцать лет, мать подыскала бы для нас женихов. Кто бы поверил в то, что Анжелет сама найдет себе мужа!
Я часто думала о ней, пытаясь угадать, чем она может сейчас заниматься. Мы всегда были так близки, так привыкли все делать вместе… ну, не совсем все. Она ничего не знала о моих отношениях с Бастианом, а теперь мы были разделены сотнями миль — и в буквальном смысле, и в смысле опыта, который она должна была приобрести в своей новой жизни.
Я снова начала ежедневно ездить верхом. Впервые оказавшись после болезни в седле, я почувствовала себя как новичок и боялась в любую секунду выпасть из него, но вскоре это прошло, и мать согласилась с пользой ежедневных прогулок. Иногда меня сопровождала она, а иногда — кто-нибудь из конюхов.
Меня очень волновали оспины на лице.
— Их почти не видно, — уверяла меня мать. — На самом деле никто их не заметит. Но если хочешь, можешь опустить на лоб челку. Вот и Анжелет пишет, что это сейчас очень модно.
Феб подстригла и завила мне волосы, но когда я смотрелась в зеркало, мои глаза обращались к этим отметинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
— Не знаю, могло ли это быть, — сказал он. — Я выясню.
Я предложила:
— А не лучше ли было бы снести этот замок?
— Нет, — ответил он, — я не могу этого сделать.
— Но там опасно, и туда могут пробраться люди.
— Люди не могут туда пробраться. Я не понимаю, что могло произойти. Обернулось это несчастьем, но я выясню все до конца. А вам больше не следует покидать постель и расхаживать по ночам. Это было просто глупо.
— Тогда это казалось мне естественным. В конце концов, я имею право знать, что происходит в моем доме.
— При первой же возможности я расспрошу обо всем Джона Землянику, но если случайно вы вновь встретитесь с ним, прошу вас, не бойтесь. Просто сразу придите и сообщите мне об этом. Я предприму все необходимые шаги. Я не хочу, чтобы вы пытались что-то делать самостоятельно. Прошу запомнить это, Анжелет.
Это прозвучало как команда, отданная резким отрывистым тоном. Вот так, видимо, он разговаривал со своими подчиненными.
— Конечно, это неприятная тема, — продолжал он. — Ваши ночные прогулки, по всей видимости, привели к потере ребенка. В будущем вы должны вести себя осторожней. Может быть, вам даже следовало бы отправиться в Уайтхолл и некоторое время пожить в Лондоне.
Я молчала. Я была ужасно подавлена и никак не могла стряхнуть с себя это чувство.
А потом потянулись вечера с оловянными солдатиками, ведущими свои бесконечные битвы. Он не всегда приглашал меня участвовать в этих играх. Иногда он удалялся в библиотеку и погружался в книги. Время от времени мы играли в шахматы, но, боюсь, уровень моей игры не повышался, и я понимала, что он не получает особого удовольствия от этих сражений за шахматной доской.
Я знала также, что скоро мне придется возвращаться в кровать под красным пологом.
В один прекрасный день он спросил меня:
— Вы выглядите несчастной, Анжелет. Скажите, что вас угнетает? Я тут же ответила:
— Думаю, все дело в длительной разлуке с сестрой. Мы всю жизнь прожили вместе до тех самых пор, пока я не уехала в Лондон. Мне ее очень не хватает.
— Так почему бы ей не приехать к нам в гости?
— Вы думаете, я могу ее пригласить?
— Я был бы очень рад этому.
В тот же день я написана Берсабе:
«Приезжай, Берсаба. Мне кажется, я не видела тебя целую вечность. Мне страшно не хватает тебя и мамы, и если бы ты смогла приехать, это было бы чудесно. Берсаба, ты мне нужна здесь. Достаточно ли ты окрепла, чтобы перенести дорогу? Очень надеюсь, что да, и верю в то, что ты приедешь, узнала, как сильно я нуждаюсь в тебе».
Прежде чем запечатать письмо, я перечитала написанное. Звучало оно, как крик о помощи.
Часть четвертая. БЕРСАБА
ПОБЕГ ИЗ МОГИЛЫ
Внешне я изменилась, и не стоит уверять меня в обратном. Я была на грани смерти, и только чудо, сотворенное неимоверными усилиями моей матери и Феб, спасло меня. Ужасная болезнь оставила на мне свои отметины. А слышал ли кто-нибудь о таких, кто остался не меченным? Я знала, что попеременно мать и Феб круглые сутки не отходили от моей постели, не смыкая глаз, даже долгими ночами.
Именно поэтому я и не была полностью обезображена. Пара ужасных отметин над бровями, несколько таких же — на шее и одна — на левой щеке, но мать говорит, что Феб спасла меня от гораздо более страшного. Немногие могут похвастаться тем, что, заболев этой чудовищной болезнью, не только выжили, но и отделались так легко. Мать прибинтовывала на ночь мои руки к туловищу, чтобы я не могла во сне расчесывать отвратительные язвы. Они обмывали меня особыми маслами, приготовленными по рецепту матери, который она, в свою очередь, получила от своей матери. Они готовили для меня отвары, молоко, очень крепкий мясной бульон и не позволяли мне смотреться в зеркало, пока не убедились в том, что болезнь оставила лишь сравнительно незначительные следы.
Хотя я бесконечно благодарна им за все, я не могу притворяться, делая вид, что все в порядке. Я страшно исхудала, и теперь глаза кажутся слишком большими для моего лица. Мать говорит, что это меня не портит, но я не знаю, на самом ли деле это так или ее просто ослепляет материнская любовь.
Даже спустя несколько месяцев после того, как кризис миновал, я чувствовала постоянную слабость. Мне ничего не хотелось делать, только лежать на кровати и читать, а временами погружаться в печальные размышления и вопрошать судьбу: почему же именно на мою долю выпало такое несчастье?
Когда мать впервые известила меня о том, что отослала Анжелет из дому, я обрадовалась, зная, что все домашние рискуют подхватить от меня болезнь, которую я занесла в дом от повитухи. Позже мне это стало казаться обидным. Я считала несправедливым, что Анжелет переживает веселые приключения, в то время как я нахожусь в столь ужасном положении. Но когда в мою комнату входила Феб, чьи глаза были полны обожания, мне становилось лучше, ибо для Феб я, несомненно, являлась какой-то помесью святой и амазонки — могучей и бесстрашной богиней. Мне это нравилось: по своей натуре я люблю поклонение. Думается, большинство людей тоже склонно к этому, просто мое стремление более ярко выражено. Именно поэтому я всегда хотела одерживать верх над Анжелет. И вот теперь она вышла замуж за какого-то очень знатного мужчину, кажется, за генерала королевской армии, и мать говорит, что люди, посещающие наш дом, хорошо знают его и придерживаются мнения, что Анжелет действительно сделала хорошую партию.
И все это вследствие случившегося со мною несчастья. А не подхвати я эту ужасную болезнь, то мы обе — и Анжелет и я — сидели бы здесь, в Тристан Прайори, а когда нам исполнилось бы восемнадцать лет, мать подыскала бы для нас женихов. Кто бы поверил в то, что Анжелет сама найдет себе мужа!
Я часто думала о ней, пытаясь угадать, чем она может сейчас заниматься. Мы всегда были так близки, так привыкли все делать вместе… ну, не совсем все. Она ничего не знала о моих отношениях с Бастианом, а теперь мы были разделены сотнями миль — и в буквальном смысле, и в смысле опыта, который она должна была приобрести в своей новой жизни.
Я снова начала ежедневно ездить верхом. Впервые оказавшись после болезни в седле, я почувствовала себя как новичок и боялась в любую секунду выпасть из него, но вскоре это прошло, и мать согласилась с пользой ежедневных прогулок. Иногда меня сопровождала она, а иногда — кто-нибудь из конюхов.
Меня очень волновали оспины на лице.
— Их почти не видно, — уверяла меня мать. — На самом деле никто их не заметит. Но если хочешь, можешь опустить на лоб челку. Вот и Анжелет пишет, что это сейчас очень модно.
Феб подстригла и завила мне волосы, но когда я смотрелась в зеркало, мои глаза обращались к этим отметинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109