Лишь однажды я попала в лапы «Доброй миссис Браун» из Лондона и никогда не смогу забыть этого. Этот случай навсегда остался в моей памяти, чтобы постоянно всплывать оттуда, а то, что я увидела в Париже, оправдывало мои худшие ожидания. Я представляла себе Клариссу с «Доброй миссис Браун», я воображала, как она выбегает из дома в одной сорочке и как ее тащат назад… навстречу чему?
А вслед за сновидениями шли дни, вгоняющие в отчаяние, изнурительные, а в снах я и Кларисса были одним и тем же человеком. Что мы могли сделать? Даже Джереми не мог предположить. Правда, он отыскал людей, которые знали Хессенфилда, да, родители умерли и семья распалась. Нет, они понятия не имеют, что случилось с девочкой. Слуги? О, они разошлись в разные стороны, как это обычно бывает.
У нас была лишь одна зацепка — Жанна была цветочницей, только это она умела делать, а значит, следует предположить, что она вернется к своему прежнему занятию, и мы должны опросить всех цветочниц Парижа. Ну и задача! Мы бродили по улицам. Уже наступила весна.
— Хорошее время! — заметил Джереми в один из своих приливов оптимизма. — Весной люди покупают цветы. Они рады видеть их, потому что цветы напоминают, что зима закончилась. На улицах будет много продавщиц цветов.
Это была трудная задача. Мы покупали цветы и втягивали цветочниц в разговор. Не знают ли они Жанну, которая когда-то была служанкой в одном из больших домов квартала Марэ? Чаще всего мы встречали ничего не выражающие взгляды, порой цветочницы охотно делились с нами своими догадками, выводя нас на так называемый след. Мы даже нашли одну Жанну, правда, она ничего не слышала ни о какой девочке, и, конечно, была не тем человеком, на которого Карлотта могла бы оставить ребенка.
Но меня пугало не столько то, что мы никак не могли отыскать девочку. Больше всего меня страшило то, что, как я знала, могло случиться с одинокой малюткой в таком городе. Я наблюдала нищих, пьяниц, воров-карманников, замечала детей — худых, с отчаянием, написанным на их маленьких личиках, и в каждом из них я видела Клариссу.
Мы бродили по рынкам, встречая босоногих ребятишек, подкрадывающихся к прилавкам, чтобы стащить какую-нибудь еду. Мы видели, как дети носят огромные корзины, размером чуть ли не с них самих. Мы видели, как их избивают и как измываются над ними, и сердце мое разрывалось. Все здесь напоминало мне о «Доброй миссис Браун». Такое впечатление, что она ходила рядом со мной, хихикая над моей наивностью. Это было жестоким пробуждением от сна длиною в жизнь.
Мне хотелось убежать от всего этого, вернуться в свой родной дом, где меня любили и лелеяли, и закрыться от всего мира.
«Конечно же, ведь это так легко, — говорила я себе, — отгородиться от остального мира, если ты окружена людьми, которые любят тебя. Ты можешь обо всем забыть, притвориться, будто этого не существует. Ты можешь закрыться в свой кокон и никогда не вспоминать о» Доброй миссис Браун «, о мужчине и женщине на огромной постели, но ты не сможешь забыть. Ты должна познать все это, потому что чем больше ты узнаешь, тем лучше ты понимаешь злоключения остальных… и свои собственные. То, что ты закроешь свои глаза на проявления зла, не поможет тебе найти Клариссу!» .Дни шли, а мое беспокойство все возрастало. Меня терзали мысли о том, что может случиться с моей дорогой девочкой в этом страшном городе.
Те дни напоминали мне смену картин: стоит лишь уйти в сторону одной, как ее место мгновенно занимает другая. Суматоха, веселье, волнение улиц — напомаженные и надушенные леди и изысканные джентльмены в колясках, поедающие взорами друг друга. Я наблюдала, как договаривались о встрече уставший от жизни джентльмен и томная леди, видела нищих, торговок и множество цветочниц с корзинами в руках.
Но больше всего меня поражали дети. Я не могла смотреть на них: на их изголодавшихся лицах уже было выражение злобного коварства, они уже несли на себе печать порочности. Мне хотелось отвернуться, не смотреть, но вдруг где-то среди них бродит Кларисса?
Еще меня потрясло зрелище женщин, которых здесь называли «marcheuses». Они представляли собой самых бедных и несчастных созданий, что я когда-либо видела. Джереми сказал мне, что в юности они были проститутками, и, видит Бог, они были еще совсем не старыми — лет под тридцать, но выглядели на все пятьдесят, а то и шестьдесят. Они переболели всякими болезнями и износились в своей профессии, и их единственная надежда заработать теперь — это служить на побегушках у своих богатых подруг, поэтому так их и звали изношенные, ослабевшие, поддерживающие свое существование, пока не заберет их милосердная смерть.
Я видела также модисток и швей — юных и невинных, выходящих на улицу со смехом на устах, то и дело постреливая глазами в сторону подмастерьев и высматривающих какого-нибудь джентльмена, который угостит их обедом в обмен на некие услуги.
Я понимала, что после такого я уже никогда не буду прежней Дамарис. Это научило меня разбираться в самой себе. Улицы Парижа показали мне, что я пряталась за своей болезнью, потому что боялась того, с чем придется мне встретиться в жизни. Если я собиралась и дальше жить, то должна была выйти и взглянуть жизни в глаза. Мне нужно было узнать, что в этом мире зло все равно существует, как бы я ни закрывала глаза и ни отворачивалась. Вот что поняла я в своих отчаянных метаниях по улицам Парижа.
Но было еще многое другое: необходимость найти Клариссу, любовь моих родителей, доброта Джереми, который покинул свое затворничество ради того, чтобы поддержать меня. Мы были похожи друг на друга — разве он не приехал в Эндерби, чтобы спрятаться от всего мира? А теперь мы снова окунулись в него, мы, наконец, зажили полной жизнью.
Мы вернулись после изнурительной прогулки по городу и разошлись по комнатам.
— Нам надо отдохнуть перед обедом, — сказал Джереми.
Я немного полежала, но заснуть не могла. Картины того, что я видела днем, мелькали у меня в голове. Я видела прилавки на огромном рынке, женщин, торгующих овощами и живыми курицами, продавщиц цветов, которые не знали никакой Жанны, мальчишку, которого поймали и жестоко избили за то, что он украл кошелек у женщины, которая пришла на рынок за покупками. Я слышала голоса, выкрикивающие названия товаров, тихий, но неумолкающий разговор двух женщин, присевших у стены, чтобы немножко отдохнуть от своих корзин.
Заснуть было невозможно. Я встала с кровати и пошла к окну. Через полчаса стемнеет. Как я устала! Джереми был прав, когда сказал, что надо отдохнуть. Я знала, ему требуется отдых: порой его нога очень болела.
Я села у окна и стала наблюдать за прохожими. Улица очаровывала меня, пока еще не сменила своего дневного обличья. Это случится лишь через полчаса, а сейчас богатые горожане без страха могли прогуливаться по городу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
А вслед за сновидениями шли дни, вгоняющие в отчаяние, изнурительные, а в снах я и Кларисса были одним и тем же человеком. Что мы могли сделать? Даже Джереми не мог предположить. Правда, он отыскал людей, которые знали Хессенфилда, да, родители умерли и семья распалась. Нет, они понятия не имеют, что случилось с девочкой. Слуги? О, они разошлись в разные стороны, как это обычно бывает.
У нас была лишь одна зацепка — Жанна была цветочницей, только это она умела делать, а значит, следует предположить, что она вернется к своему прежнему занятию, и мы должны опросить всех цветочниц Парижа. Ну и задача! Мы бродили по улицам. Уже наступила весна.
— Хорошее время! — заметил Джереми в один из своих приливов оптимизма. — Весной люди покупают цветы. Они рады видеть их, потому что цветы напоминают, что зима закончилась. На улицах будет много продавщиц цветов.
Это была трудная задача. Мы покупали цветы и втягивали цветочниц в разговор. Не знают ли они Жанну, которая когда-то была служанкой в одном из больших домов квартала Марэ? Чаще всего мы встречали ничего не выражающие взгляды, порой цветочницы охотно делились с нами своими догадками, выводя нас на так называемый след. Мы даже нашли одну Жанну, правда, она ничего не слышала ни о какой девочке, и, конечно, была не тем человеком, на которого Карлотта могла бы оставить ребенка.
Но меня пугало не столько то, что мы никак не могли отыскать девочку. Больше всего меня страшило то, что, как я знала, могло случиться с одинокой малюткой в таком городе. Я наблюдала нищих, пьяниц, воров-карманников, замечала детей — худых, с отчаянием, написанным на их маленьких личиках, и в каждом из них я видела Клариссу.
Мы бродили по рынкам, встречая босоногих ребятишек, подкрадывающихся к прилавкам, чтобы стащить какую-нибудь еду. Мы видели, как дети носят огромные корзины, размером чуть ли не с них самих. Мы видели, как их избивают и как измываются над ними, и сердце мое разрывалось. Все здесь напоминало мне о «Доброй миссис Браун». Такое впечатление, что она ходила рядом со мной, хихикая над моей наивностью. Это было жестоким пробуждением от сна длиною в жизнь.
Мне хотелось убежать от всего этого, вернуться в свой родной дом, где меня любили и лелеяли, и закрыться от всего мира.
«Конечно же, ведь это так легко, — говорила я себе, — отгородиться от остального мира, если ты окружена людьми, которые любят тебя. Ты можешь обо всем забыть, притвориться, будто этого не существует. Ты можешь закрыться в свой кокон и никогда не вспоминать о» Доброй миссис Браун «, о мужчине и женщине на огромной постели, но ты не сможешь забыть. Ты должна познать все это, потому что чем больше ты узнаешь, тем лучше ты понимаешь злоключения остальных… и свои собственные. То, что ты закроешь свои глаза на проявления зла, не поможет тебе найти Клариссу!» .Дни шли, а мое беспокойство все возрастало. Меня терзали мысли о том, что может случиться с моей дорогой девочкой в этом страшном городе.
Те дни напоминали мне смену картин: стоит лишь уйти в сторону одной, как ее место мгновенно занимает другая. Суматоха, веселье, волнение улиц — напомаженные и надушенные леди и изысканные джентльмены в колясках, поедающие взорами друг друга. Я наблюдала, как договаривались о встрече уставший от жизни джентльмен и томная леди, видела нищих, торговок и множество цветочниц с корзинами в руках.
Но больше всего меня поражали дети. Я не могла смотреть на них: на их изголодавшихся лицах уже было выражение злобного коварства, они уже несли на себе печать порочности. Мне хотелось отвернуться, не смотреть, но вдруг где-то среди них бродит Кларисса?
Еще меня потрясло зрелище женщин, которых здесь называли «marcheuses». Они представляли собой самых бедных и несчастных созданий, что я когда-либо видела. Джереми сказал мне, что в юности они были проститутками, и, видит Бог, они были еще совсем не старыми — лет под тридцать, но выглядели на все пятьдесят, а то и шестьдесят. Они переболели всякими болезнями и износились в своей профессии, и их единственная надежда заработать теперь — это служить на побегушках у своих богатых подруг, поэтому так их и звали изношенные, ослабевшие, поддерживающие свое существование, пока не заберет их милосердная смерть.
Я видела также модисток и швей — юных и невинных, выходящих на улицу со смехом на устах, то и дело постреливая глазами в сторону подмастерьев и высматривающих какого-нибудь джентльмена, который угостит их обедом в обмен на некие услуги.
Я понимала, что после такого я уже никогда не буду прежней Дамарис. Это научило меня разбираться в самой себе. Улицы Парижа показали мне, что я пряталась за своей болезнью, потому что боялась того, с чем придется мне встретиться в жизни. Если я собиралась и дальше жить, то должна была выйти и взглянуть жизни в глаза. Мне нужно было узнать, что в этом мире зло все равно существует, как бы я ни закрывала глаза и ни отворачивалась. Вот что поняла я в своих отчаянных метаниях по улицам Парижа.
Но было еще многое другое: необходимость найти Клариссу, любовь моих родителей, доброта Джереми, который покинул свое затворничество ради того, чтобы поддержать меня. Мы были похожи друг на друга — разве он не приехал в Эндерби, чтобы спрятаться от всего мира? А теперь мы снова окунулись в него, мы, наконец, зажили полной жизнью.
Мы вернулись после изнурительной прогулки по городу и разошлись по комнатам.
— Нам надо отдохнуть перед обедом, — сказал Джереми.
Я немного полежала, но заснуть не могла. Картины того, что я видела днем, мелькали у меня в голове. Я видела прилавки на огромном рынке, женщин, торгующих овощами и живыми курицами, продавщиц цветов, которые не знали никакой Жанны, мальчишку, которого поймали и жестоко избили за то, что он украл кошелек у женщины, которая пришла на рынок за покупками. Я слышала голоса, выкрикивающие названия товаров, тихий, но неумолкающий разговор двух женщин, присевших у стены, чтобы немножко отдохнуть от своих корзин.
Заснуть было невозможно. Я встала с кровати и пошла к окну. Через полчаса стемнеет. Как я устала! Джереми был прав, когда сказал, что надо отдохнуть. Я знала, ему требуется отдых: порой его нога очень болела.
Я села у окна и стала наблюдать за прохожими. Улица очаровывала меня, пока еще не сменила своего дневного обличья. Это случится лишь через полчаса, а сейчас богатые горожане без страха могли прогуливаться по городу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92