Ревность была совершенно новым, незнакомым чувством для Сары. Больше всего оно напоминало ад.
– Мой дед умирает. Я только вчера узнал об этом.
– Мне очень жаль… – Она помолчала. – Он живет в Нью-Йорке?
– Нет, в Калифорнии.
– Вы поедете с ним повидаться?
– Нет.
Сара как раз собиралась коснуться его плеча, утешить его, но теперь отпрянула в смятении.
– Не надо мне сочувствовать, – сказал Алекс со странным горьким смешком. – Меня его смерть совершенно не волнует. Для меня он умер уже много лет назад.
– Почему?
– Почему? Потому что он…
Алекс умолк, чувствуя, что зашел в тупик. Миссис Кокрейн была не из тех женщин, в присутствии которых можно непристойно выражаться, а никаких других выражений для описания своего деда у него не было.
– Он ваш дед со стороны отца? – спросила Сара.
– Нет, со стороны матери.
– А она жива?
– Нет.
– А ваш отец?
– Нет. Дед – последний из моих родственников. – Его губы злобно искривились, когда он произнес это слово, но сам Алекс этого даже не заметил.
– Вы мне как-то раз говорили, что у вас нет семьи.
– Так оно и есть.
Он резко отвернулся. Стоит ли вообще рассказывать ей подобные вещи? Но Алекс уже не мог удержаться, он чувствовал, как в душе у него зреет еще одно признание. Оно распирало грудь подобно надувающемуся воздушному шару, не давая дышать.
– Мои отец и мать никогда не были женаты. Он умер еще до того, как оба они узнали, что она беременна.
В ужасе от своих собственных слов Алекс привалился плечом к шершавому стволу дерева. Ни разу в жизни он ни намеком не обмолвился ни одной живой душе об обстоятельствах своего рождения. А теперь вот рассказал Саре. Как будто взял и спрыгнул с крыши небоскреба. Или сунул дуло пистолета в рот и спустил курок. Горькое сожаление вызвало у него тошноту.
Она коснулась его рукава, но он так и не смог себя заставить взглянуть ей в лицо, и ей пришлось обращаться к его темной спине.
– Алекс… Поверьте, я глубоко сожалею. Мне понятны ваши чувства.
В ответ на его грубоватый и полный недоверия смешок Сара произнесла с чувством:
– Уверяю вас, это так. Моя мать вышла замуж за моего отца из-за денег… во всяком случае, она думала, что он богат. Полагаю, для нее это было простительное заблуждение – ведь он был герцогом. Она завела с ним интрижку и нарочно забеременела, а он поступил, как подобало джентльмену.
Алекс медленно обернулся к ней.
– Но обман обернулся против нее самой, – продолжала Сара, – потому что он был разорен. А потом он вторично обманул ее ожидания: сломал себе шею во время скачек с препятствиями ровно через год после свадьбы.
Ее ироническая улыбка стала грустной.
– Мне приятно думать, что мой отец меня видел, знал меня первые пять месяцев моей жизни… и последние пять месяцев своей. Когда я была маленькой, мне нравилось воображать, как папа берет меня на руки, улыбается и радуется своей маленькой дочурке. Мне казалось, что он не мог меня не любить, хотя и знал, что с моей помощью его заманили в ловушку.
Сара отступила на несколько шагов и снова села на качели.
– Ну вот, как видите, еще немного, и мы оба родились бы вне брака: разница составляет всего несколько месяцев. Жуткая мысль, не правда ли?
Она горько рассмеялась.
– Никому обо мне не рассказывайте, хорошо? Особенно Бену. Это уронит меня в его глазах. Он решит, что я недостойна носить имя «обыкновенной Сары Кокрейн».
Алексу тоже захотелось сесть. Он так и сделал: сел прямо на землю в своем вечернем костюме, свесив руки между колен и прислонившись спиной к стволу ивы.
– Зачем вы мне это рассказали?
– Чтобы вам стало легче.
Такое признание его ошеломило. Ему понадобилось время, чтобы это переварить.
– И больше никто об этом не знает?
– О господи, конечно, нет! Я думала, что унесу этот секрет с собой в могилу.
Листья ивы отбрасывали ажурную тень на бледный овал ее лица. «Наверное, это все из-за бровей», – подумал Алекс. Тонко выписанные, изящно изогнутые брови придавали ей царственно-невозмутимый вид. И еще строгий, неулыбчивый рот. Но он уже начал понимать, что душа этой женщины представляет собой сложную смесь искренности и скрытности, глубоко укоренившейся горечи, доброты и крайней недоверчивости.
– Как вам жилось в детстве? – спросил он вслух. – Вы были счастливы?
У нее еще будет время помучиться от беспокойства из-за опасной откровенности этого разговора, решила Сара, ну а пока она доставит себе удовольствие. Никто раньше не проявлял к ней такого участия. Как ни грустно, никто прежде не задавал ей этого вопроса прямо и открыто. Никто, даже Лорина.
Выяснилось, что ответить столь же прямо и открыто она не в состоянии.
– Моя мать была не слишком сильной личностью, – осторожно объяснила Сара. – Она чересчур поздно поняла, что ей вовсе не нравится быть герцогиней, но ей не хватило характера и силы воли, чтобы что-то предпринять на этот счет. Она была несчастна. Она…
– Пила.
– Вы уже об этом наслышаны!
– Простите, это было просто…
– Да ничего страшного. Сама не понимаю, чему тут удивляться.
Отношение Бена к ее «аристократическому» происхождению являло собой убийственную смесь презрения и невольной зависти; он испытывал нездоровое удовольствие, издеваясь над ее дворянским титулом, и в то же время вовсю использовал его, чтобы возвысить свое собственное положение в обществе. Герцогиня Сомервилл с самого начала стала излюбленной мишенью его публичных выпадов, и не только потому, что смеяться над ее слабостями было нетрудно, но главным образом потому, что это был самый легкий способ ранить Сару.
– Да, она пила. В наследство после смерти мужа ей достался лишь заросший лишайниками, разваливающийся на части старинный замок, который она по закону не имела права продать, да пятимесячный ребенок. Правда, ей позволили продать обстановку, и она этим воспользовалась. Распродала по частям все, что могла, и кое-как перебивалась на мизерное ежегодное пособие, оставленное ей в завещании моего отца. К тому времени, как мне исполнилось десять, его родовая усадьба превратилась в пустую пещеру, где свободно гуляло эхо. Все ценное было распродано, чтобы заплатить за тайный порок моей матери.
– И как же вам там жилось?
– Мне было…
Она не поддалась сочувствию, прозвучавшему в его глубоком, звучном голосе, и отвергла такие слова, как «одиноко», «страшно» или «тоскливо».
– Можно считать, что мне повезло, потому что отец в завещании отдельно оговорил весьма значительную сумму на мое образование. Матери не дозволялось прикасаться к этим деньгам, и, наверное, это сводило ее с ума. Это было очень предусмотрительно со стороны моего отца, вам так не кажется? Как бы то ни было, в детстве обо мне заботились гувернантки, а потом меня отсылали учиться в весьма дорогих закрытых частных школах, и все это продолжалось, пока мне не исполнилось шестнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Мой дед умирает. Я только вчера узнал об этом.
– Мне очень жаль… – Она помолчала. – Он живет в Нью-Йорке?
– Нет, в Калифорнии.
– Вы поедете с ним повидаться?
– Нет.
Сара как раз собиралась коснуться его плеча, утешить его, но теперь отпрянула в смятении.
– Не надо мне сочувствовать, – сказал Алекс со странным горьким смешком. – Меня его смерть совершенно не волнует. Для меня он умер уже много лет назад.
– Почему?
– Почему? Потому что он…
Алекс умолк, чувствуя, что зашел в тупик. Миссис Кокрейн была не из тех женщин, в присутствии которых можно непристойно выражаться, а никаких других выражений для описания своего деда у него не было.
– Он ваш дед со стороны отца? – спросила Сара.
– Нет, со стороны матери.
– А она жива?
– Нет.
– А ваш отец?
– Нет. Дед – последний из моих родственников. – Его губы злобно искривились, когда он произнес это слово, но сам Алекс этого даже не заметил.
– Вы мне как-то раз говорили, что у вас нет семьи.
– Так оно и есть.
Он резко отвернулся. Стоит ли вообще рассказывать ей подобные вещи? Но Алекс уже не мог удержаться, он чувствовал, как в душе у него зреет еще одно признание. Оно распирало грудь подобно надувающемуся воздушному шару, не давая дышать.
– Мои отец и мать никогда не были женаты. Он умер еще до того, как оба они узнали, что она беременна.
В ужасе от своих собственных слов Алекс привалился плечом к шершавому стволу дерева. Ни разу в жизни он ни намеком не обмолвился ни одной живой душе об обстоятельствах своего рождения. А теперь вот рассказал Саре. Как будто взял и спрыгнул с крыши небоскреба. Или сунул дуло пистолета в рот и спустил курок. Горькое сожаление вызвало у него тошноту.
Она коснулась его рукава, но он так и не смог себя заставить взглянуть ей в лицо, и ей пришлось обращаться к его темной спине.
– Алекс… Поверьте, я глубоко сожалею. Мне понятны ваши чувства.
В ответ на его грубоватый и полный недоверия смешок Сара произнесла с чувством:
– Уверяю вас, это так. Моя мать вышла замуж за моего отца из-за денег… во всяком случае, она думала, что он богат. Полагаю, для нее это было простительное заблуждение – ведь он был герцогом. Она завела с ним интрижку и нарочно забеременела, а он поступил, как подобало джентльмену.
Алекс медленно обернулся к ней.
– Но обман обернулся против нее самой, – продолжала Сара, – потому что он был разорен. А потом он вторично обманул ее ожидания: сломал себе шею во время скачек с препятствиями ровно через год после свадьбы.
Ее ироническая улыбка стала грустной.
– Мне приятно думать, что мой отец меня видел, знал меня первые пять месяцев моей жизни… и последние пять месяцев своей. Когда я была маленькой, мне нравилось воображать, как папа берет меня на руки, улыбается и радуется своей маленькой дочурке. Мне казалось, что он не мог меня не любить, хотя и знал, что с моей помощью его заманили в ловушку.
Сара отступила на несколько шагов и снова села на качели.
– Ну вот, как видите, еще немного, и мы оба родились бы вне брака: разница составляет всего несколько месяцев. Жуткая мысль, не правда ли?
Она горько рассмеялась.
– Никому обо мне не рассказывайте, хорошо? Особенно Бену. Это уронит меня в его глазах. Он решит, что я недостойна носить имя «обыкновенной Сары Кокрейн».
Алексу тоже захотелось сесть. Он так и сделал: сел прямо на землю в своем вечернем костюме, свесив руки между колен и прислонившись спиной к стволу ивы.
– Зачем вы мне это рассказали?
– Чтобы вам стало легче.
Такое признание его ошеломило. Ему понадобилось время, чтобы это переварить.
– И больше никто об этом не знает?
– О господи, конечно, нет! Я думала, что унесу этот секрет с собой в могилу.
Листья ивы отбрасывали ажурную тень на бледный овал ее лица. «Наверное, это все из-за бровей», – подумал Алекс. Тонко выписанные, изящно изогнутые брови придавали ей царственно-невозмутимый вид. И еще строгий, неулыбчивый рот. Но он уже начал понимать, что душа этой женщины представляет собой сложную смесь искренности и скрытности, глубоко укоренившейся горечи, доброты и крайней недоверчивости.
– Как вам жилось в детстве? – спросил он вслух. – Вы были счастливы?
У нее еще будет время помучиться от беспокойства из-за опасной откровенности этого разговора, решила Сара, ну а пока она доставит себе удовольствие. Никто раньше не проявлял к ней такого участия. Как ни грустно, никто прежде не задавал ей этого вопроса прямо и открыто. Никто, даже Лорина.
Выяснилось, что ответить столь же прямо и открыто она не в состоянии.
– Моя мать была не слишком сильной личностью, – осторожно объяснила Сара. – Она чересчур поздно поняла, что ей вовсе не нравится быть герцогиней, но ей не хватило характера и силы воли, чтобы что-то предпринять на этот счет. Она была несчастна. Она…
– Пила.
– Вы уже об этом наслышаны!
– Простите, это было просто…
– Да ничего страшного. Сама не понимаю, чему тут удивляться.
Отношение Бена к ее «аристократическому» происхождению являло собой убийственную смесь презрения и невольной зависти; он испытывал нездоровое удовольствие, издеваясь над ее дворянским титулом, и в то же время вовсю использовал его, чтобы возвысить свое собственное положение в обществе. Герцогиня Сомервилл с самого начала стала излюбленной мишенью его публичных выпадов, и не только потому, что смеяться над ее слабостями было нетрудно, но главным образом потому, что это был самый легкий способ ранить Сару.
– Да, она пила. В наследство после смерти мужа ей достался лишь заросший лишайниками, разваливающийся на части старинный замок, который она по закону не имела права продать, да пятимесячный ребенок. Правда, ей позволили продать обстановку, и она этим воспользовалась. Распродала по частям все, что могла, и кое-как перебивалась на мизерное ежегодное пособие, оставленное ей в завещании моего отца. К тому времени, как мне исполнилось десять, его родовая усадьба превратилась в пустую пещеру, где свободно гуляло эхо. Все ценное было распродано, чтобы заплатить за тайный порок моей матери.
– И как же вам там жилось?
– Мне было…
Она не поддалась сочувствию, прозвучавшему в его глубоком, звучном голосе, и отвергла такие слова, как «одиноко», «страшно» или «тоскливо».
– Можно считать, что мне повезло, потому что отец в завещании отдельно оговорил весьма значительную сумму на мое образование. Матери не дозволялось прикасаться к этим деньгам, и, наверное, это сводило ее с ума. Это было очень предусмотрительно со стороны моего отца, вам так не кажется? Как бы то ни было, в детстве обо мне заботились гувернантки, а потом меня отсылали учиться в весьма дорогих закрытых частных школах, и все это продолжалось, пока мне не исполнилось шестнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95