Поток машин тек, как река, и ничего, казалось, не сможет его остановить.
Потом завизжали тормоза, машины снова замерли. Джолетта, продвигавшаяся вперед вместе с осторожными французами, сошла с тротуара и оказалась на обочине. Вдруг раздался рев набиравшей скорость машины. Завизжали женщины, закричали мужчины. Джолетта обернулась и увидела красную спортивную машину, летящую из-за угла прямо на нее.
Она оказалась зажатой с обеих сторон, подняться с обочины ей мешала стена людей на тротуаре. Она почувствовала, что холодеет от ужаса. Толпа нехотя расступилась, и, увидев просвет, Джолетта кинулась к нему.
Ей казалось, что движения ее безумно замедленны, она в отчаянии рванулась вперед, но ноги будто застревали в вязком воздухе. Тело ее изгибалось от неимоверных усилий. Она вытянула вперед руки, чтобы смягчить падение.
Но — не почувствовала его. Только удар в бедро, резкую боль. Ее перевернуло, закружило словно вихрем. Голова коснулась чего-то твердого.
А дальше — тишина и темнота.
8
28 мая 1854 года
Все в Париже кажется мне либо скучным, либо отвратительным. Невыразимо тоскливо слушать старых родственников Гилберта, которые, живя в безвкусном комфорте мелких буржуа, превозносят красоту и аристократический блеск канувшего в Лету правления Бурбонов и порицают действия Наполеона III, присвоившего себе титул императора, которым никто не пользовался после смерти его дяди.
Гилберт же превратился в тирана. Он заявил, что я не должна выходить из дому без сопровождения Термины, чтобы не запятнать его доброе имя, известное в Париже. Известное? Его имя? Что за претензии! Может быть, под этим предлогом он просто хочет держать меня под контролем?
Бледно-лиловый, лавандовый сумеречный свет окутал Париж, окрашивая в фиолетовый цвет серые, закопченные стены домов и булыжную мостовую, отражаясь аметистовым блеском в лужицах, скопившихся в выбоинах конюшенного двора, куда выходили окна комнаты Вайолетт.
Она стояла у открытого окна, прижавшись лбом к стеклу, и наблюдала за служанкой в окне напротив, которая кокетничала с конюхом, бравшим воду из фонтана в центре двора. Холодный, сырой воздух пахнул лошадьми и прелью, время от времени легкий ветерок приносил запахи протекавшей неподалеку Сены. С улицы доносился стук колес экипажей, крики погонщиков лошадей и уличных разносчиков, приглушенные расстоянием и стенами домов. Некоторое время слышался нестройный колокольный перезвон, вскоре затихший.
С обеда шел дождь, но он прекратился как раз вовремя, уступив место яркому закату, разнообразившему скучный вечер. Гилберт ушел из дому много часов назад, возможно, он был занят поисками подходящего зеркала в стиле рококо или стула в стиле Людовика XVI. Он все больше и больше увлекался старинными вещами, без конца говорил об их родословных. Гилберт считал, что покупает предметы истории. Поскольку это делало его счастливым, Вайолетт не возражала.
Почти весь день Вайолетт провела с книгой. Она читала печальную историю под названием «Дама с камелиями», написанную Дюма-младшим, сыном знаменитого писателя Александра Дюма, которого теперь называли Дюма-отцом. Книга вышла в свет давно, но стала знаменитой после постановки одноименной пьесы примерно год назад и недавнего исполнения в Венеции оперы Джузеппе Верди «Травиата», заимствовавшей сюжет романа Дюма-сына. Книга рассказывала о трагедии куртизанки, которая отказалась от любви красивого и богатого молодого человека ради спасения его чести, но сердце ее при этом оказалось разбито, и она умерла от чахотки. Эта история повергла Вайолетт в такую глубокую печаль, что она не могла более продолжать. Опера, должно быть, была чудесной, она могла представить себе, как она поплачет над ней во Французской Опере в Новом Орлеане когда-нибудь в будущем сезоне. Но не теперь. Теперь ее обуревало нетерпение и беспокойство, и у нее не было ни малейшего желания плакать или жертвовать собой.
Гилберт так и не связался с Делакруа, сославшись на его неуловимость. Художник слишком знаменит — ведь всего год назад по заказу парижских властей он расписал потолок Зала Мира в городской ратуше, где заседает парижское правительство. Вайолетт, конечно, очень мила, сказал Гилберт, но такой великий художник в расцвете своей славы вряд ли согласится рисовать ее портрет. Его дорогая молодая женушка должна смириться с постигшим ее разочарованием и подумать о другом кандидате.
Вайолетт отказывалась мириться. Что будет, если она позволит исчезнуть этой единственной ниточке, связывающей ее с Аллином? Станут ли последними те слова, которыми они обменялись в холле гостиницы, и они больше никогда не увидятся?
Наверное, ей следовало покориться судьбе. Возможно, лихорадка, будоражившая ее кровь, пройдет, и через какое-то время она уже не сможет вспомнить лица Аллина и не будет больше терзаться мыслью о том, где он находится, что делает и думает ли о ней.
Нет! Снова и снова нет.
По вечерам Гилберт уходил. Он говорил, что ужинает с тем или другим своим кузеном, но возвращался в гостиницу пьяным, насквозь пропитанным запахами дешевого вина и еще более дешевых духов. Вайолетт была не столь наивной, чтобы не догадываться, где он проводит время по вечерам. В театре варьете с полуголыми актрисами, в полусветском обществе куртизанок, любовниц знаменитостей и прочих распущенных женщин — светские дамы в Новом Орлеане говорили о таких вещах шепотом. Парижскому полусвету приписывалась столь притягательная сила, что вряд ли можно было предположить, что, оказавшись в Париже, мужчина упустит возможность узнать поближе его соблазны.
Вайолетт запирала дверь в свою комнату и, накрыв голову подушкой, притворялась спящей, когда Гилберт возвращался в гостиницу, чтобы не слышать его стука. Утром она объясняла, что заперлась, потому что боялась оставаться одна. Обиженный Гилберт погружался в угрюмое молчание.
Раньше такое поведение мужа расстраивало Вайолетт. Она чувствовала себя виноватой и старалась что-нибудь предпринять, чтобы вернуть его расположение. Теперь же она радовалась молчанию Гилберта.
В тот вечер Вайолетт надела шелковое платье с розовыми и зелеными полосками на белом фоне и вышитыми между ними букетиками роз с зелеными листками. Термина уложила ее волосы в высокий узел с пышными кудрями на затылке и длинными локонами на висках. На стол выставили вазу с конфетами.
Но никто не пришел. Вайолетт была бы рада любому посетителю, даже родственникам Гилберта или кому-нибудь из его новых деловых знакомых, любому.
Дождь начался два часа назад, его непрекращавшийся монотонный шум сопровождался раскатами грома, ослепительные вспышки молний освещали торчавшие в небо трубы домов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Потом завизжали тормоза, машины снова замерли. Джолетта, продвигавшаяся вперед вместе с осторожными французами, сошла с тротуара и оказалась на обочине. Вдруг раздался рев набиравшей скорость машины. Завизжали женщины, закричали мужчины. Джолетта обернулась и увидела красную спортивную машину, летящую из-за угла прямо на нее.
Она оказалась зажатой с обеих сторон, подняться с обочины ей мешала стена людей на тротуаре. Она почувствовала, что холодеет от ужаса. Толпа нехотя расступилась, и, увидев просвет, Джолетта кинулась к нему.
Ей казалось, что движения ее безумно замедленны, она в отчаянии рванулась вперед, но ноги будто застревали в вязком воздухе. Тело ее изгибалось от неимоверных усилий. Она вытянула вперед руки, чтобы смягчить падение.
Но — не почувствовала его. Только удар в бедро, резкую боль. Ее перевернуло, закружило словно вихрем. Голова коснулась чего-то твердого.
А дальше — тишина и темнота.
8
28 мая 1854 года
Все в Париже кажется мне либо скучным, либо отвратительным. Невыразимо тоскливо слушать старых родственников Гилберта, которые, живя в безвкусном комфорте мелких буржуа, превозносят красоту и аристократический блеск канувшего в Лету правления Бурбонов и порицают действия Наполеона III, присвоившего себе титул императора, которым никто не пользовался после смерти его дяди.
Гилберт же превратился в тирана. Он заявил, что я не должна выходить из дому без сопровождения Термины, чтобы не запятнать его доброе имя, известное в Париже. Известное? Его имя? Что за претензии! Может быть, под этим предлогом он просто хочет держать меня под контролем?
Бледно-лиловый, лавандовый сумеречный свет окутал Париж, окрашивая в фиолетовый цвет серые, закопченные стены домов и булыжную мостовую, отражаясь аметистовым блеском в лужицах, скопившихся в выбоинах конюшенного двора, куда выходили окна комнаты Вайолетт.
Она стояла у открытого окна, прижавшись лбом к стеклу, и наблюдала за служанкой в окне напротив, которая кокетничала с конюхом, бравшим воду из фонтана в центре двора. Холодный, сырой воздух пахнул лошадьми и прелью, время от времени легкий ветерок приносил запахи протекавшей неподалеку Сены. С улицы доносился стук колес экипажей, крики погонщиков лошадей и уличных разносчиков, приглушенные расстоянием и стенами домов. Некоторое время слышался нестройный колокольный перезвон, вскоре затихший.
С обеда шел дождь, но он прекратился как раз вовремя, уступив место яркому закату, разнообразившему скучный вечер. Гилберт ушел из дому много часов назад, возможно, он был занят поисками подходящего зеркала в стиле рококо или стула в стиле Людовика XVI. Он все больше и больше увлекался старинными вещами, без конца говорил об их родословных. Гилберт считал, что покупает предметы истории. Поскольку это делало его счастливым, Вайолетт не возражала.
Почти весь день Вайолетт провела с книгой. Она читала печальную историю под названием «Дама с камелиями», написанную Дюма-младшим, сыном знаменитого писателя Александра Дюма, которого теперь называли Дюма-отцом. Книга вышла в свет давно, но стала знаменитой после постановки одноименной пьесы примерно год назад и недавнего исполнения в Венеции оперы Джузеппе Верди «Травиата», заимствовавшей сюжет романа Дюма-сына. Книга рассказывала о трагедии куртизанки, которая отказалась от любви красивого и богатого молодого человека ради спасения его чести, но сердце ее при этом оказалось разбито, и она умерла от чахотки. Эта история повергла Вайолетт в такую глубокую печаль, что она не могла более продолжать. Опера, должно быть, была чудесной, она могла представить себе, как она поплачет над ней во Французской Опере в Новом Орлеане когда-нибудь в будущем сезоне. Но не теперь. Теперь ее обуревало нетерпение и беспокойство, и у нее не было ни малейшего желания плакать или жертвовать собой.
Гилберт так и не связался с Делакруа, сославшись на его неуловимость. Художник слишком знаменит — ведь всего год назад по заказу парижских властей он расписал потолок Зала Мира в городской ратуше, где заседает парижское правительство. Вайолетт, конечно, очень мила, сказал Гилберт, но такой великий художник в расцвете своей славы вряд ли согласится рисовать ее портрет. Его дорогая молодая женушка должна смириться с постигшим ее разочарованием и подумать о другом кандидате.
Вайолетт отказывалась мириться. Что будет, если она позволит исчезнуть этой единственной ниточке, связывающей ее с Аллином? Станут ли последними те слова, которыми они обменялись в холле гостиницы, и они больше никогда не увидятся?
Наверное, ей следовало покориться судьбе. Возможно, лихорадка, будоражившая ее кровь, пройдет, и через какое-то время она уже не сможет вспомнить лица Аллина и не будет больше терзаться мыслью о том, где он находится, что делает и думает ли о ней.
Нет! Снова и снова нет.
По вечерам Гилберт уходил. Он говорил, что ужинает с тем или другим своим кузеном, но возвращался в гостиницу пьяным, насквозь пропитанным запахами дешевого вина и еще более дешевых духов. Вайолетт была не столь наивной, чтобы не догадываться, где он проводит время по вечерам. В театре варьете с полуголыми актрисами, в полусветском обществе куртизанок, любовниц знаменитостей и прочих распущенных женщин — светские дамы в Новом Орлеане говорили о таких вещах шепотом. Парижскому полусвету приписывалась столь притягательная сила, что вряд ли можно было предположить, что, оказавшись в Париже, мужчина упустит возможность узнать поближе его соблазны.
Вайолетт запирала дверь в свою комнату и, накрыв голову подушкой, притворялась спящей, когда Гилберт возвращался в гостиницу, чтобы не слышать его стука. Утром она объясняла, что заперлась, потому что боялась оставаться одна. Обиженный Гилберт погружался в угрюмое молчание.
Раньше такое поведение мужа расстраивало Вайолетт. Она чувствовала себя виноватой и старалась что-нибудь предпринять, чтобы вернуть его расположение. Теперь же она радовалась молчанию Гилберта.
В тот вечер Вайолетт надела шелковое платье с розовыми и зелеными полосками на белом фоне и вышитыми между ними букетиками роз с зелеными листками. Термина уложила ее волосы в высокий узел с пышными кудрями на затылке и длинными локонами на висках. На стол выставили вазу с конфетами.
Но никто не пришел. Вайолетт была бы рада любому посетителю, даже родственникам Гилберта или кому-нибудь из его новых деловых знакомых, любому.
Дождь начался два часа назад, его непрекращавшийся монотонный шум сопровождался раскатами грома, ослепительные вспышки молний освещали торчавшие в небо трубы домов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106