Да я ему и не судья. Не наше дело судить других, и мы не без греха. Кроме того, не так важно, что люди делают, как причины, по которым они так поступают.
— Да, например, жадность!
— И преданность.
— Вы хотите сказать, что если у Рене есть одна привлекательная черта, значит, у него должны быть веские причины и для всех остальных поступков?
Пьер покачал головой.
— Я хочу сказать, дай срок. Раскаяние — унылый спутник..
Но времени на это не осталось. Один из дозорных, выставленных на пути от озера к поселку, поднял тревогу. К поселку приближались двое французов и с ними отряд солдат.
Они могли бы укрыться в лесу. Сирен настаивала на этом, просила, уверенная, что, если бы не она, Бретоны исчезли бы в одно мгновение. Именно тревога за нее удерживала их, и это делало ее положение невыносимым, потому что она тоже была для них величайшей опасностью. Она не сомневалась, что появление этих людей военного сопровождения связано с ее присутствием здесь. Слишком совпало их появление с приездом ее Гастона. Больше того, в глубине души она чувствовала, хотя и не хотела признавать этого, что победа над Рене досталась ей слишком легко, что за этот вызов придется заплатить свою цену.
Сирен и Бретоны не стали прятаться. Они ждали перед хижиной Маленькой Ноги, которая стояла рядом с домом ее отца, Затопленного Дуба, вождя поселка. Старый воин тоже вышел, завернувшись в шерстяное одеяло густого бордового цвета, и стоял выпрямившись. Остальные индейцы бросили свои занятия и собрались, привлеченные предчувствием, что должно произойти нечто важное. Они стояли молча и терпеливо, а солнце тонуло за деревьями в голубом и золотом сиянии, окрашенном грустью, и остывал насыщенный дымом вечерний воздух.
Колонна солдат появилась среди деревьев. Они вышли точно на поляну, где находился поселок. Их выгоревшие мундиры сидели на них удивительно ловко, медные пуговицы сверкали, и мушкеты были наготове. Их возглавляли два человека в шляпах с плюмажами и бархатных камзолах с золотым позументом, при шпагах на боку: отряд был настоящим воплощением величия и блеска Франции.
Колонна приблизилась к Затопленному Дубу в строгом и образцовом соответствии с правилами этикета. Ни Рене, ни Туше, вышагивавшие впереди, ни единым взглядом не показали, что заметили еще чье-то присутствие. После положенного обмена приветствиями Рене вынул из-под мышки свиток, увешанный лентами и печатями, и, развернув его, прочел старому вождю ясным и твердым голосом.
Это был ордер на арест, изложенный высокопарным бюрократическим языком. Мужчины, известные под именами Пьер, Жан и Гастон Бретоны, вместе с женщиной Сирен Мари Эстелл Нольте — беглецы, обвиненные в преступлениях против короля. Их следовало взять под стражу и препроводить в Новый Орлеан, где они предстанут перед судом. Товары, имевшиеся у них в наличии, должны были быть конфискованы как свидетельство против них. Любая попытка побега должна была рассматриваться как признание вины и караться соответствующим образом.
На Сирен надели наручники и приставили к ней с каждого бока по стражнику. Бретонов заковали в кандалы от шеи до щиколоток и еще сковали вместе. Рене не принимал в этом никакого участия, он стоял немного в стороне и совещался с молодым офицером, отвечавшим за поиски товара. Сирен подумала, что он специально отгораживался от них, держался на расстоянии, хотя не могла сказать, поступал он так из тактичности или из презрения.
Туше проследил за тем, чтобы их заковали. На его узком лице было злорадное удовлетворение, когда он проверил наручники и подергал цепи, а в его голосе, когда он приказал им идти в хижину, занятую под тюрьму на ночь перед утренней дорогой обратно в город, звучало приглашение к побегу, чтобы он мог иметь удовольствие пристрелить их.
Этого удовольствия они ему не доставили. Сирен, видя покорность Бретонов, написанное на их лицах сознание поражения, понимала с болезненной ясностью, что это она довела их до такого положения. Если бы она не вытащила Рене из реки, если бы не вбила себе в голову безумную мысль использовать его, чтобы добиться независимости, если бы не убедила их ограбить королевский склад, они не были бы здесь. Но дело было не в том, что образ жизни, который они вели еще до появления Сирен, был не на благо Франции, она знала, что виновата сама. Должно же быть что-то, чем она могла бы помочь им, какая-нибудь хитрость, какая-нибудь соломинка, чтобы за нее ухватиться. Она не могла ничего придумать. Приказ об их аресте был отдан именем короля, а не губернатора. То, что официальный указ находился в руках Рене, что солдаты, видимо, получали приказы от него, делало очевидным, что он раскрылся как агент короны. Если он больше не боялся такого разоблачения, что могло защитить от него?
Ответа не было.
Возвращение в Новый Орлеан прошло без приключений. Сирен поместили в одиночную камеру. Это была маленькая комната с низкой узкой кроватью, застеленной тонким одеялом, ночной вазой и крошечным окном высоко наверху. Через окно она слышала, как по Плас Ройаль ходили люди, и как звонил колокол церкви по соседству. Иногда ей казалось, что она слышит, как стражники разговаривают с Бретонами, но ей не разрешалось говорить с ними, не разрешалось посылать записки или принимать посетителей. По большей части на нее просто не обращали внимания. Однако вскоре она поняла, что занимает привилегированное положение. Еда была вкусной. К тому же с нее сняли кандалы, узел с одеждой, который она привезла в поселок чокто, кинули ей в камеру и по утрам обычно давали миску холодной воды для умывания.
Она думала, даже надеялась, что Рене, может быть, придет к ней. Он не пришел. Очевидно, ему было не до объяснений, не было и желания насладиться своей победой над ней и быстрым возмездием. Ей следовало бы помнить, что он не смирился бы с существовавшей в ее лице угрозой для себя. Она бы вспомнила об этом, если бы не была так удручена тем, что выяснила про него.
Она снова и снова мысленно возвращалась к его фальшивым купюрам, спрашивая себя, можно ли использовать их для защиты. Одно затруднение состояло в том, что она не имела понятия, что он сделал с ними, если сделал что-нибудь, и что с ними было связано. С другой стороны, чтобы прибегнуть к такому способу защиты, надо было бы увидеться с ним, поговорить об этом. Но самое серьезное затруднение состояло в том, что человеку, облеченному такими полномочиями, вряд ли не поверили бы, если бы он стал отрицать существование этих денег. А ее заявление оказалось бы не более чем бредом человека, который уже слышит свист и щелканье бича.
Сама мысль об ожидавшем ее наказании, об унизительной порке и клейме представлялась кошмаром, и Сирен старалась подальше задвинуть ее в самый укромный уголок сознания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Да, например, жадность!
— И преданность.
— Вы хотите сказать, что если у Рене есть одна привлекательная черта, значит, у него должны быть веские причины и для всех остальных поступков?
Пьер покачал головой.
— Я хочу сказать, дай срок. Раскаяние — унылый спутник..
Но времени на это не осталось. Один из дозорных, выставленных на пути от озера к поселку, поднял тревогу. К поселку приближались двое французов и с ними отряд солдат.
Они могли бы укрыться в лесу. Сирен настаивала на этом, просила, уверенная, что, если бы не она, Бретоны исчезли бы в одно мгновение. Именно тревога за нее удерживала их, и это делало ее положение невыносимым, потому что она тоже была для них величайшей опасностью. Она не сомневалась, что появление этих людей военного сопровождения связано с ее присутствием здесь. Слишком совпало их появление с приездом ее Гастона. Больше того, в глубине души она чувствовала, хотя и не хотела признавать этого, что победа над Рене досталась ей слишком легко, что за этот вызов придется заплатить свою цену.
Сирен и Бретоны не стали прятаться. Они ждали перед хижиной Маленькой Ноги, которая стояла рядом с домом ее отца, Затопленного Дуба, вождя поселка. Старый воин тоже вышел, завернувшись в шерстяное одеяло густого бордового цвета, и стоял выпрямившись. Остальные индейцы бросили свои занятия и собрались, привлеченные предчувствием, что должно произойти нечто важное. Они стояли молча и терпеливо, а солнце тонуло за деревьями в голубом и золотом сиянии, окрашенном грустью, и остывал насыщенный дымом вечерний воздух.
Колонна солдат появилась среди деревьев. Они вышли точно на поляну, где находился поселок. Их выгоревшие мундиры сидели на них удивительно ловко, медные пуговицы сверкали, и мушкеты были наготове. Их возглавляли два человека в шляпах с плюмажами и бархатных камзолах с золотым позументом, при шпагах на боку: отряд был настоящим воплощением величия и блеска Франции.
Колонна приблизилась к Затопленному Дубу в строгом и образцовом соответствии с правилами этикета. Ни Рене, ни Туше, вышагивавшие впереди, ни единым взглядом не показали, что заметили еще чье-то присутствие. После положенного обмена приветствиями Рене вынул из-под мышки свиток, увешанный лентами и печатями, и, развернув его, прочел старому вождю ясным и твердым голосом.
Это был ордер на арест, изложенный высокопарным бюрократическим языком. Мужчины, известные под именами Пьер, Жан и Гастон Бретоны, вместе с женщиной Сирен Мари Эстелл Нольте — беглецы, обвиненные в преступлениях против короля. Их следовало взять под стражу и препроводить в Новый Орлеан, где они предстанут перед судом. Товары, имевшиеся у них в наличии, должны были быть конфискованы как свидетельство против них. Любая попытка побега должна была рассматриваться как признание вины и караться соответствующим образом.
На Сирен надели наручники и приставили к ней с каждого бока по стражнику. Бретонов заковали в кандалы от шеи до щиколоток и еще сковали вместе. Рене не принимал в этом никакого участия, он стоял немного в стороне и совещался с молодым офицером, отвечавшим за поиски товара. Сирен подумала, что он специально отгораживался от них, держался на расстоянии, хотя не могла сказать, поступал он так из тактичности или из презрения.
Туше проследил за тем, чтобы их заковали. На его узком лице было злорадное удовлетворение, когда он проверил наручники и подергал цепи, а в его голосе, когда он приказал им идти в хижину, занятую под тюрьму на ночь перед утренней дорогой обратно в город, звучало приглашение к побегу, чтобы он мог иметь удовольствие пристрелить их.
Этого удовольствия они ему не доставили. Сирен, видя покорность Бретонов, написанное на их лицах сознание поражения, понимала с болезненной ясностью, что это она довела их до такого положения. Если бы она не вытащила Рене из реки, если бы не вбила себе в голову безумную мысль использовать его, чтобы добиться независимости, если бы не убедила их ограбить королевский склад, они не были бы здесь. Но дело было не в том, что образ жизни, который они вели еще до появления Сирен, был не на благо Франции, она знала, что виновата сама. Должно же быть что-то, чем она могла бы помочь им, какая-нибудь хитрость, какая-нибудь соломинка, чтобы за нее ухватиться. Она не могла ничего придумать. Приказ об их аресте был отдан именем короля, а не губернатора. То, что официальный указ находился в руках Рене, что солдаты, видимо, получали приказы от него, делало очевидным, что он раскрылся как агент короны. Если он больше не боялся такого разоблачения, что могло защитить от него?
Ответа не было.
Возвращение в Новый Орлеан прошло без приключений. Сирен поместили в одиночную камеру. Это была маленькая комната с низкой узкой кроватью, застеленной тонким одеялом, ночной вазой и крошечным окном высоко наверху. Через окно она слышала, как по Плас Ройаль ходили люди, и как звонил колокол церкви по соседству. Иногда ей казалось, что она слышит, как стражники разговаривают с Бретонами, но ей не разрешалось говорить с ними, не разрешалось посылать записки или принимать посетителей. По большей части на нее просто не обращали внимания. Однако вскоре она поняла, что занимает привилегированное положение. Еда была вкусной. К тому же с нее сняли кандалы, узел с одеждой, который она привезла в поселок чокто, кинули ей в камеру и по утрам обычно давали миску холодной воды для умывания.
Она думала, даже надеялась, что Рене, может быть, придет к ней. Он не пришел. Очевидно, ему было не до объяснений, не было и желания насладиться своей победой над ней и быстрым возмездием. Ей следовало бы помнить, что он не смирился бы с существовавшей в ее лице угрозой для себя. Она бы вспомнила об этом, если бы не была так удручена тем, что выяснила про него.
Она снова и снова мысленно возвращалась к его фальшивым купюрам, спрашивая себя, можно ли использовать их для защиты. Одно затруднение состояло в том, что она не имела понятия, что он сделал с ними, если сделал что-нибудь, и что с ними было связано. С другой стороны, чтобы прибегнуть к такому способу защиты, надо было бы увидеться с ним, поговорить об этом. Но самое серьезное затруднение состояло в том, что человеку, облеченному такими полномочиями, вряд ли не поверили бы, если бы он стал отрицать существование этих денег. А ее заявление оказалось бы не более чем бредом человека, который уже слышит свист и щелканье бича.
Сама мысль об ожидавшем ее наказании, об унизительной порке и клейме представлялась кошмаром, и Сирен старалась подальше задвинуть ее в самый укромный уголок сознания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98