— Она целиком из олова. А ты говорил…
— Гравировка этой буквы с помощью стального шила занимает много времени. Пока у нас нет других инструментов, кроме шила и винтового пресса, которым давят виноград, лен, сыр или бумагу. Но основное состоит не в самом печатании, а в скорости исполнения. Идеально было бы создать прочную оправку, металлическую, которую можно по желанию регулировать с большой точностью. Что-то вроде отливочной формочки, в которой можно быстро отливать одинаковые буквы и, что главное, разного размера, высоты и ширины. Ведь вполне понятно, что ширина «W» отличается от «I», а высота «L» не равна «а». — Сделав паузу, он горячо продолжил: — В любом случае если не я, то другой преодолеет все препятствия. Мне донесли, что некто по фамилии Гуттенберг усердно пытается решить ту же самую задачу. И кажется, в Авиньоне в этом направлении работает один чех, высланный из Праги; фамилия его Вальдфогель.
Он по-дружески положил руку на плечо Уильяма Какстона.
— Наш молодой друг лелеет мечту однажды перевести английских авторов… на английский. Безумная затея, которая может завершиться успешно, если только добиться размножения этих произведений в большом количестве и быстро.
— На английский? Но разве они уже не написаны на этом языке?
— Не совсем, — поправил Какстон. — В Англии столько диалектов, сколько графств; различаются они чрезвычайно; скажем, житель Суссекса ни за что не поймет крестьянина из Кента. Я хочу взять в качестве общего образца язык Лондона, на котором говорят при дворе, и постепенно распространить его по всему острову.
— Благодарное устремление…
— Как бы то ни было, — продолжил Лоренс, — завтра или через десять лет — я в этом уверен — на одного из нас сойдет благодать Божья. Посмотрите, как развиваются методы изготовления бумаги и как внедрение этого материала повлияло на развитие литературы…
Петрус прервал его:
— Ты и впрямь полагаешь, что она заменит велень? В конце концов, в коже столько хороших качеств: она относительно прочна, плохо горит, не размокает. Пергамент гладок, даже если вся кожа животного отличается шершавостью. Кроме того, велень не впитывает чернила.
— Частично ты прав. Велень всегда выручает, но ты забываешь главное: цена. Для книги объемом около ста пятидесяти страниц требуется дюжина шкур. А на двести экземпляров такой книги нужно израсходовать уже две с половиной тысячи шкур. На одну только «Vitae patrum» потребовалось больше тысячи! По-иному будет при книгопечатании. Чем больше тираж, тем он дешевле. — Он положил оловянную букву в футляр и продолжил: — Друг мой, у человечества нет другого выбора, как только при ступить к «ars artificialiter scribendi». К этому его побуждают тысячи причин. Назову лишь две: оплата копиистов растет, увеличивается и количество студентов, будь то в Болонье, Париже, Кембридже, Саламанке, Падуе или Праге. Молодые умы жаждут книг, им их требуется все больше и больше. Чтобы удовлетворить их, человеческий гений вынужден будет вводить новшества, проявлять чудеса изобретательности. Что может быть сильнее воображения? Именно оно совершает революции, делает плодотворной любовь, именно оно в одно прекрасное утро откроет двери, считавшиеся замурованными.
— А когда эти двери откроются?
— Тогда знания разойдутся по всему миру. Они никого не обойдут. Обогатится ум даже у самых обездоленных. Родится новый мир, мир блистательный!
На лице Петруса мелькнуло скептическое выражение.
— Вы действительно считаете, что заурядный обыватель будет способен понять прочитанное? Вы хорошо по думали над невыборочным распространением знаний? Революция, к которой вы устремлены, может послужить и плохим делам. Сама Церковь окажется в опасности, а через нее и основы нашей цивилизации.
— Мой дорогой Петрус, в любой перемене существует риск. Не заблуждение ли воображать, что нынешние открытия на море всегда благо? Вступая на неизведанные земли, мы встречаем незнакомый народ. Разве нет реальной опасности внести потрясение в его обычаи, традиции, повседневную жизнь? Разве мы изучили перспективы, на которых зиждилось бы столкновение двух миров? Некоторые видят в этом опасность, другие — обычный раздел. Во всяком случае, что касается области познания, то тут я уверен: благосостояние, свободное и широкое распространение знаний покроют все издержки.
Воцарилось короткое молчание, потом художник задумчиво произнес:
— Вероятно, ты прав. Но нужна осмотрительность. Нельзя позволить новому миру навсегда покончить с нашим, существующим.
ГЛАВА 8
Июль 1441 года
Стоя посреди мастерской, Ян не осмеливался произнести ни слова. Он ждал, когда Ван Эйк решится выйти из своего молчания. Прошло уже два дня после погрома, и за это время возрастала нервозность художника. Он даже внешне изменился: резко обозначились черты его лица, стали жестче. Его все раздражало, и малейшее слово, сказанное некстати, вызывало взрыв. Безо всякой видимой причины Ван Эйк замкнулся в себе, с суровым лицом и отсутствующим взглядом.
— Вернемся к приготовлению тонов, — бросил он на конец. — Я слушаю тебя.
Ян робко заговорил:
— Нужно взять три чашечки. В одну налить, к примеру, красную охру, во вторую — более чистую краску, а в третьей, для полутонов, будет составлена смесь из двух первых. Красной охрой в основном покрывают складки лица, наиболее светлые уголки…
— Ошибка! Все наоборот! Ею покрывают наиболее темные складки.
Мальчик кивнул:
— Вы правы. Наиболее темные. А что до самой светлой краски, то она кладется на светлую сторону. С помощью белой тщательно выделяются бросающиеся в глаза рельефы.
— Более-менее верно. Но не могу сказать, связано ли твое знание с наблюдениями за моей работой или оно почерпнуто из «Книги об искусстве» дражайшего Сеннини. — Тон его голоса стал настойчивее: — Бесполезно заучивать наизусть! Надо понимать. Уподоблять. Искусство искусств лишь формирует память. А теперь поговорим о панно. Никогда не забывай: работать нужно только с благородным деревом. Как тебе известно, я предпочитаю ореховое панно. Оно должно быть проклеено в шесть слоев клеем, сваренным из обрезков пергамента.
Художник поднял тонкое льняное полотно.
— Вымочив его и хорошо отжав, ты прикладываешь его к доске и тщательно разглаживаешь ладонью, изгоняя наружу пузырьки воздуха. Прилегание должно быть безукоризненным. Необходимо по меньшей мере два дня, чтобы все это идеально высохло. Тебе понятно?
Ян, буквально впитывавший в себя каждое слово, поспешил спросить:
— А можно ли таким же образом покрыть кромку панно?
— Лучше накладывать полотнище пошире, чтобы потом можно было обрезать края.
— А если панно намного шире и его невозможно накрыть одним куском полотна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Гравировка этой буквы с помощью стального шила занимает много времени. Пока у нас нет других инструментов, кроме шила и винтового пресса, которым давят виноград, лен, сыр или бумагу. Но основное состоит не в самом печатании, а в скорости исполнения. Идеально было бы создать прочную оправку, металлическую, которую можно по желанию регулировать с большой точностью. Что-то вроде отливочной формочки, в которой можно быстро отливать одинаковые буквы и, что главное, разного размера, высоты и ширины. Ведь вполне понятно, что ширина «W» отличается от «I», а высота «L» не равна «а». — Сделав паузу, он горячо продолжил: — В любом случае если не я, то другой преодолеет все препятствия. Мне донесли, что некто по фамилии Гуттенберг усердно пытается решить ту же самую задачу. И кажется, в Авиньоне в этом направлении работает один чех, высланный из Праги; фамилия его Вальдфогель.
Он по-дружески положил руку на плечо Уильяма Какстона.
— Наш молодой друг лелеет мечту однажды перевести английских авторов… на английский. Безумная затея, которая может завершиться успешно, если только добиться размножения этих произведений в большом количестве и быстро.
— На английский? Но разве они уже не написаны на этом языке?
— Не совсем, — поправил Какстон. — В Англии столько диалектов, сколько графств; различаются они чрезвычайно; скажем, житель Суссекса ни за что не поймет крестьянина из Кента. Я хочу взять в качестве общего образца язык Лондона, на котором говорят при дворе, и постепенно распространить его по всему острову.
— Благодарное устремление…
— Как бы то ни было, — продолжил Лоренс, — завтра или через десять лет — я в этом уверен — на одного из нас сойдет благодать Божья. Посмотрите, как развиваются методы изготовления бумаги и как внедрение этого материала повлияло на развитие литературы…
Петрус прервал его:
— Ты и впрямь полагаешь, что она заменит велень? В конце концов, в коже столько хороших качеств: она относительно прочна, плохо горит, не размокает. Пергамент гладок, даже если вся кожа животного отличается шершавостью. Кроме того, велень не впитывает чернила.
— Частично ты прав. Велень всегда выручает, но ты забываешь главное: цена. Для книги объемом около ста пятидесяти страниц требуется дюжина шкур. А на двести экземпляров такой книги нужно израсходовать уже две с половиной тысячи шкур. На одну только «Vitae patrum» потребовалось больше тысячи! По-иному будет при книгопечатании. Чем больше тираж, тем он дешевле. — Он положил оловянную букву в футляр и продолжил: — Друг мой, у человечества нет другого выбора, как только при ступить к «ars artificialiter scribendi». К этому его побуждают тысячи причин. Назову лишь две: оплата копиистов растет, увеличивается и количество студентов, будь то в Болонье, Париже, Кембридже, Саламанке, Падуе или Праге. Молодые умы жаждут книг, им их требуется все больше и больше. Чтобы удовлетворить их, человеческий гений вынужден будет вводить новшества, проявлять чудеса изобретательности. Что может быть сильнее воображения? Именно оно совершает революции, делает плодотворной любовь, именно оно в одно прекрасное утро откроет двери, считавшиеся замурованными.
— А когда эти двери откроются?
— Тогда знания разойдутся по всему миру. Они никого не обойдут. Обогатится ум даже у самых обездоленных. Родится новый мир, мир блистательный!
На лице Петруса мелькнуло скептическое выражение.
— Вы действительно считаете, что заурядный обыватель будет способен понять прочитанное? Вы хорошо по думали над невыборочным распространением знаний? Революция, к которой вы устремлены, может послужить и плохим делам. Сама Церковь окажется в опасности, а через нее и основы нашей цивилизации.
— Мой дорогой Петрус, в любой перемене существует риск. Не заблуждение ли воображать, что нынешние открытия на море всегда благо? Вступая на неизведанные земли, мы встречаем незнакомый народ. Разве нет реальной опасности внести потрясение в его обычаи, традиции, повседневную жизнь? Разве мы изучили перспективы, на которых зиждилось бы столкновение двух миров? Некоторые видят в этом опасность, другие — обычный раздел. Во всяком случае, что касается области познания, то тут я уверен: благосостояние, свободное и широкое распространение знаний покроют все издержки.
Воцарилось короткое молчание, потом художник задумчиво произнес:
— Вероятно, ты прав. Но нужна осмотрительность. Нельзя позволить новому миру навсегда покончить с нашим, существующим.
ГЛАВА 8
Июль 1441 года
Стоя посреди мастерской, Ян не осмеливался произнести ни слова. Он ждал, когда Ван Эйк решится выйти из своего молчания. Прошло уже два дня после погрома, и за это время возрастала нервозность художника. Он даже внешне изменился: резко обозначились черты его лица, стали жестче. Его все раздражало, и малейшее слово, сказанное некстати, вызывало взрыв. Безо всякой видимой причины Ван Эйк замкнулся в себе, с суровым лицом и отсутствующим взглядом.
— Вернемся к приготовлению тонов, — бросил он на конец. — Я слушаю тебя.
Ян робко заговорил:
— Нужно взять три чашечки. В одну налить, к примеру, красную охру, во вторую — более чистую краску, а в третьей, для полутонов, будет составлена смесь из двух первых. Красной охрой в основном покрывают складки лица, наиболее светлые уголки…
— Ошибка! Все наоборот! Ею покрывают наиболее темные складки.
Мальчик кивнул:
— Вы правы. Наиболее темные. А что до самой светлой краски, то она кладется на светлую сторону. С помощью белой тщательно выделяются бросающиеся в глаза рельефы.
— Более-менее верно. Но не могу сказать, связано ли твое знание с наблюдениями за моей работой или оно почерпнуто из «Книги об искусстве» дражайшего Сеннини. — Тон его голоса стал настойчивее: — Бесполезно заучивать наизусть! Надо понимать. Уподоблять. Искусство искусств лишь формирует память. А теперь поговорим о панно. Никогда не забывай: работать нужно только с благородным деревом. Как тебе известно, я предпочитаю ореховое панно. Оно должно быть проклеено в шесть слоев клеем, сваренным из обрезков пергамента.
Художник поднял тонкое льняное полотно.
— Вымочив его и хорошо отжав, ты прикладываешь его к доске и тщательно разглаживаешь ладонью, изгоняя наружу пузырьки воздуха. Прилегание должно быть безукоризненным. Необходимо по меньшей мере два дня, чтобы все это идеально высохло. Тебе понятно?
Ян, буквально впитывавший в себя каждое слово, поспешил спросить:
— А можно ли таким же образом покрыть кромку панно?
— Лучше накладывать полотнище пошире, чтобы потом можно было обрезать края.
— А если панно намного шире и его невозможно накрыть одним куском полотна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67