"Разумеется, за малиной... Конечно же, за малиной! А только это я и без вас, красавцы, знаю, черт вас дери, и прошу меня не учить!"
Очень похоже передразнил Кароли Полетику, так что все засмеялись, а дамы захлопали.
Переведенов же сказал:
- Наговорено много, а за что же пить? А пить не за что... А надо уж по третьей... Ну, на-род!
В то же время не нравилось ему, зачем налили стаканчики вина девицам, которые в нем только обмочили губы, и он пробубнил:
- Гм... порча вина, и больше ничего! - и передернулся презрительно раза четыре.
По второй выпили за взятие Перемышля. Переведенов потер липкие ладони и заторопил Урфалова наливать по третьей.
- Вот кому бы с Вильгельмом-то ездить! - кивнул на него поручику Кароли Урфалов и спрятал от него бутылки подальше.
- Гм... чудаки какие! Я тост придумал какой, а они...
- Говорите!
Даже и даме из Ахалцыха захотелось послушать, какой такой тост может сказать этот достаточно странный человек, и она прокричала:
- Пожалост! Пожалост! Мы вам слушали!
- А слушали, так чего вам еще? - вполне невежливо отозвался Переведенов. - Значит, ваше счастье!
- Приличия! Приличия соблюдайте! - покачал головой, глядя на него пристально, Гусликов.
- А в чем же вы тут видите неприличие? - спросил за Переведенова почему-то Мазанка.
В то же время, непонятно для Ливенцева, собрал в какую-то предостерегающую гримасу все свое загорелое долгоносое лицо Кароли; глядя на Мазанку, он вздернул плечами и тут же выкрикнул:
- Желающие сказать третий тост, подымите руки!
Рук, правда, не поднял никто, но Анастасия Георгиевна напомнила:
- Приличные кавалеры, раз если они и за царя выпили и за Перемышль выпили, должны теперь выпить за дам.
- Ясно, как ананас! - одобрил Переведенов и толкнул Урфалова: - Ну-ка, за дам!
- Кто кому! - отозвался Урфалов, но по третьей рюмке всем все-таки налил, и за дам, чокнувшись с их стаканчиками, все выпили.
Даже Фомка и Яшка осушили стаканчики, и обе возбужденно зарозовели и наперебой закричали Ливенцеву:
- Теперь вы скажите речь, вы!
- Что вы, что вы! Совсем не умею я никаких речей говорить! - махал обеими руками Ливенцев.
- Рассказывайте, что не умеете!
- Ну, какие-нибудь стихи смешные прочитайте!
- Стихи? - подхватил Пернатый, приосанясь, но, оглядев поочередно девиц, вздохнул и померк, и Ливенцев догадался, что ему хотелось бы прочитать окончание "Царя Никиты", но неловко было бы просить девиц пойти прогуляться по кладбищу, пока он будет читать стихи, презревшие цензуру. О дамах, как о своей жене, так и о жене Гусликова, он беспокоился, конечно, гораздо меньше.
- Помилуйте, какие там смешные стихи! - сказал девицам Ливенцев. - Этак вы и до песен можете дойти... на кладбище-то!
- Что же, что кладбище? Это кладбище давнишнее. Теперь уж на нем никого не хоронят. Здесь вполне можно песни петь, - решила Фомка.
- А французы тем более наши союзники, они на нас в претензии не будут, - поддержала Яшка.
- Можно? Споем! Хором споем! - воодушевился вдруг Переведенов. - Я начну, вы - подхватывай!
И, сам себе дирижируя, он начал жужжащим горловым баском:
За речкой, за быстрой
Становой едет пристав...
- Подхватывай все!
Ой, горюшко-горе,
Становой едет пристав!
Никто не подхватил, конечно, но это не смутило штабс-капитана, он продолжал, входя в раж:
С ним письмо-водитель,
Страшенный грабитель...
Ой, горюшко-горе,
Страшенный грабитель...
- Ну вас к черту, слушайте, с такими песнями! - прикрикнул на него Кароли, но он успел пропеть еще один куплетец:
Рас-сыльный на паре
За ним следом жаре.
Ой, горюшко-горе,
За ним следом жаре...
И только когда все кругом зашикали на него и замахали руками, замолчал, но спросил все-таки:
- Не нравится? Неужели не нравится?.. Странно!.. Почему же?
Анастасия Георгиевна совершенно беззастенчиво подсела вдруг к Мазанке и обняла его, заглядывая ему в глаза и говоря:
- Вот вы, должно быть, хорошо поете: у вас очень-очень красивый голос!
Мазанка, отвернувшись от нее к Ливенцеву, сделал такое ошеломленно-уморительное лицо, что Ливенцев не мог не расхохотаться, и Пернатый спросил его тихо:
- Что такое смешное насчет моей жены сказал вам этот Мазанка?
Пришлось успокаивать как-то Пернатого, но дама из Ахалцыха почему-то упрямо решила вдруг не уступать этой горняшке самого красивого тут мужчину с такими великолепными усами и, решительно отодвинув Урфалова, подсела к Мазанке с другой стороны и тоже попросила его умиленно:
- Спейте!.. Спей, цветик, и студися.
- Что тако-ое? - вдруг отшатнулся от нее с явным возмущением в глазах Мазанка. - Что это значит такое, что вы сказали?
- Это значит: "Спой, светик, не стыдись!" Это из басни Крылова, объяснил ему Гусликов, глаза у которого вдруг стали сухие и колкие.
Он тянул за руку свою жену от Мазанки, а у той дрожали тонкие губы не столько, может быть, от обиды, сколько от досады за то, что ей этот красивый подполковник явно предпочел горняшку. Она встала и отошла, прижавшись к мужу, но Ливенцев увидел во всем этом что-то очень непонятное, что мог бы объяснить ему только Кароли, и Кароли объяснил быстрым шепотом на ухо:
- Ведь они крупно поссорились, Гусликов с Мазанкой, мы их сюда мирить привезли.
- Отчего же не мирите?
- Да вот черт его знает, кто должен начать мирить... Одним словом, надо еще пропустить рюмки по две и тогда мирить.
Он отшатнулся от Ливенцева и крикнул:
- Господа! Выпьем за наши войска, а?.. За наши войска, - продолжал он, приподнявшись, - которые там, в о-ко-пах, в грязи, одичавшие, завшивевшие, позабывшие о том, что они люди, подставляют себя под пули из пулеметов, под целые реки пуль, которые заливают буквально, от которых нет и не может быть спасенья вне окопов... или воронки от снарядов... Это надо только представить, что такое современный бой... Чемоданы из каких-то шестнадцатидюймовых, которых и представить невозможно! Реки пуль из пулеметов! Бомбы с аэропланов! Ядовитые какие-то появились газы!.. О винтовках наших и штыках я уж не говорю!.. Ручные гранаты! Огнеметы! И черт знает что еще!.. И все это - на несчастного человека. Вот такого же самого, как и каждый из нас, - щипнул он себя за руку. - Как же все это наши войска выносят, не понимаю? Ведь наш солдат - серый мужик. Что он видел на своем поле? Ворону и галку, и весною - грача... Еще заводские рабочие, как в армиях западных, те хоть сколько-нибудь понимают, что такое грохот и что такое адская жара на заводах чугунолитейных. А наш мужик привык к тишине, и вот на него, несчастного, сваливается целый ад кромешный. И он не бежит от этого ада, он еще даже наступает и крепости берет!.. Думаю я: чем же победы наши могут достигаться? Для меня ясно: ценою огромных потерь! Потому что техника вся - она где? Она, конечно, у немцев, а у нас если и есть орудия, и то на них надпись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Очень похоже передразнил Кароли Полетику, так что все засмеялись, а дамы захлопали.
Переведенов же сказал:
- Наговорено много, а за что же пить? А пить не за что... А надо уж по третьей... Ну, на-род!
В то же время не нравилось ему, зачем налили стаканчики вина девицам, которые в нем только обмочили губы, и он пробубнил:
- Гм... порча вина, и больше ничего! - и передернулся презрительно раза четыре.
По второй выпили за взятие Перемышля. Переведенов потер липкие ладони и заторопил Урфалова наливать по третьей.
- Вот кому бы с Вильгельмом-то ездить! - кивнул на него поручику Кароли Урфалов и спрятал от него бутылки подальше.
- Гм... чудаки какие! Я тост придумал какой, а они...
- Говорите!
Даже и даме из Ахалцыха захотелось послушать, какой такой тост может сказать этот достаточно странный человек, и она прокричала:
- Пожалост! Пожалост! Мы вам слушали!
- А слушали, так чего вам еще? - вполне невежливо отозвался Переведенов. - Значит, ваше счастье!
- Приличия! Приличия соблюдайте! - покачал головой, глядя на него пристально, Гусликов.
- А в чем же вы тут видите неприличие? - спросил за Переведенова почему-то Мазанка.
В то же время, непонятно для Ливенцева, собрал в какую-то предостерегающую гримасу все свое загорелое долгоносое лицо Кароли; глядя на Мазанку, он вздернул плечами и тут же выкрикнул:
- Желающие сказать третий тост, подымите руки!
Рук, правда, не поднял никто, но Анастасия Георгиевна напомнила:
- Приличные кавалеры, раз если они и за царя выпили и за Перемышль выпили, должны теперь выпить за дам.
- Ясно, как ананас! - одобрил Переведенов и толкнул Урфалова: - Ну-ка, за дам!
- Кто кому! - отозвался Урфалов, но по третьей рюмке всем все-таки налил, и за дам, чокнувшись с их стаканчиками, все выпили.
Даже Фомка и Яшка осушили стаканчики, и обе возбужденно зарозовели и наперебой закричали Ливенцеву:
- Теперь вы скажите речь, вы!
- Что вы, что вы! Совсем не умею я никаких речей говорить! - махал обеими руками Ливенцев.
- Рассказывайте, что не умеете!
- Ну, какие-нибудь стихи смешные прочитайте!
- Стихи? - подхватил Пернатый, приосанясь, но, оглядев поочередно девиц, вздохнул и померк, и Ливенцев догадался, что ему хотелось бы прочитать окончание "Царя Никиты", но неловко было бы просить девиц пойти прогуляться по кладбищу, пока он будет читать стихи, презревшие цензуру. О дамах, как о своей жене, так и о жене Гусликова, он беспокоился, конечно, гораздо меньше.
- Помилуйте, какие там смешные стихи! - сказал девицам Ливенцев. - Этак вы и до песен можете дойти... на кладбище-то!
- Что же, что кладбище? Это кладбище давнишнее. Теперь уж на нем никого не хоронят. Здесь вполне можно песни петь, - решила Фомка.
- А французы тем более наши союзники, они на нас в претензии не будут, - поддержала Яшка.
- Можно? Споем! Хором споем! - воодушевился вдруг Переведенов. - Я начну, вы - подхватывай!
И, сам себе дирижируя, он начал жужжащим горловым баском:
За речкой, за быстрой
Становой едет пристав...
- Подхватывай все!
Ой, горюшко-горе,
Становой едет пристав!
Никто не подхватил, конечно, но это не смутило штабс-капитана, он продолжал, входя в раж:
С ним письмо-водитель,
Страшенный грабитель...
Ой, горюшко-горе,
Страшенный грабитель...
- Ну вас к черту, слушайте, с такими песнями! - прикрикнул на него Кароли, но он успел пропеть еще один куплетец:
Рас-сыльный на паре
За ним следом жаре.
Ой, горюшко-горе,
За ним следом жаре...
И только когда все кругом зашикали на него и замахали руками, замолчал, но спросил все-таки:
- Не нравится? Неужели не нравится?.. Странно!.. Почему же?
Анастасия Георгиевна совершенно беззастенчиво подсела вдруг к Мазанке и обняла его, заглядывая ему в глаза и говоря:
- Вот вы, должно быть, хорошо поете: у вас очень-очень красивый голос!
Мазанка, отвернувшись от нее к Ливенцеву, сделал такое ошеломленно-уморительное лицо, что Ливенцев не мог не расхохотаться, и Пернатый спросил его тихо:
- Что такое смешное насчет моей жены сказал вам этот Мазанка?
Пришлось успокаивать как-то Пернатого, но дама из Ахалцыха почему-то упрямо решила вдруг не уступать этой горняшке самого красивого тут мужчину с такими великолепными усами и, решительно отодвинув Урфалова, подсела к Мазанке с другой стороны и тоже попросила его умиленно:
- Спейте!.. Спей, цветик, и студися.
- Что тако-ое? - вдруг отшатнулся от нее с явным возмущением в глазах Мазанка. - Что это значит такое, что вы сказали?
- Это значит: "Спой, светик, не стыдись!" Это из басни Крылова, объяснил ему Гусликов, глаза у которого вдруг стали сухие и колкие.
Он тянул за руку свою жену от Мазанки, а у той дрожали тонкие губы не столько, может быть, от обиды, сколько от досады за то, что ей этот красивый подполковник явно предпочел горняшку. Она встала и отошла, прижавшись к мужу, но Ливенцев увидел во всем этом что-то очень непонятное, что мог бы объяснить ему только Кароли, и Кароли объяснил быстрым шепотом на ухо:
- Ведь они крупно поссорились, Гусликов с Мазанкой, мы их сюда мирить привезли.
- Отчего же не мирите?
- Да вот черт его знает, кто должен начать мирить... Одним словом, надо еще пропустить рюмки по две и тогда мирить.
Он отшатнулся от Ливенцева и крикнул:
- Господа! Выпьем за наши войска, а?.. За наши войска, - продолжал он, приподнявшись, - которые там, в о-ко-пах, в грязи, одичавшие, завшивевшие, позабывшие о том, что они люди, подставляют себя под пули из пулеметов, под целые реки пуль, которые заливают буквально, от которых нет и не может быть спасенья вне окопов... или воронки от снарядов... Это надо только представить, что такое современный бой... Чемоданы из каких-то шестнадцатидюймовых, которых и представить невозможно! Реки пуль из пулеметов! Бомбы с аэропланов! Ядовитые какие-то появились газы!.. О винтовках наших и штыках я уж не говорю!.. Ручные гранаты! Огнеметы! И черт знает что еще!.. И все это - на несчастного человека. Вот такого же самого, как и каждый из нас, - щипнул он себя за руку. - Как же все это наши войска выносят, не понимаю? Ведь наш солдат - серый мужик. Что он видел на своем поле? Ворону и галку, и весною - грача... Еще заводские рабочие, как в армиях западных, те хоть сколько-нибудь понимают, что такое грохот и что такое адская жара на заводах чугунолитейных. А наш мужик привык к тишине, и вот на него, несчастного, сваливается целый ад кромешный. И он не бежит от этого ада, он еще даже наступает и крепости берет!.. Думаю я: чем же победы наши могут достигаться? Для меня ясно: ценою огромных потерь! Потому что техника вся - она где? Она, конечно, у немцев, а у нас если и есть орудия, и то на них надпись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81