И что за ненужная аккуратность!
- Ви каждый раз будет платиль; публикум будут рубль платиль, а ви один
четвертак, ибо ви добры друк вашего добры друк, а я почитаю друк...
- Жив ли, жив ли образованный друг мой! - громко вскричал я, подходя к
крокодилу и надеясь, что слова мои еще издали достигнут Ивана Матвеича и
польстят его самолюбию.
- Жив и здоров, - отвечал он, как будто издали или как бы из-под кровати,
хотя я стоял подле него, - жив и здоров, но об этом после... Как дела?
Как бы нарочно не расслышав вопроса, я было начал с участием и поспешностию
сам его расспрашивать: как он, что он и каково в крокодиле и что такое
вообще внутри крокодила? Это требовалось и дружеством и обыкновенною
вежливостию. Но он капризно и с досадой перебил меня.
- Как дела? - прокричал он, по обыкновению мною командуя, своим визгливым
голосом, чрезвычайно на этот раз отвратительным.
Я рассказал всю мою беседу с Тимофеем Семенычем до последней подробности.
Рассказывая, я старался выказать несколько обиженный тон.
- Старик прав, - решил Иван Матвеич так же резко, как и по всегдашнему
обыкновению своему в разговорах со мной. - Практических людей люблю и не
терплю сладких мямлей. Готов, однако, сознаться, что и твоя идея насчет
командировки не совершенно нелепа. Действительно, многое могу сообщить и в
научном, и в нравственном отношении. Но теперь это все принимает новый и
неожиданный вид и не стоит хлопотать из одного только жалованья. Слушай
внимательно. Ты сидишь?
- Нет, стою.
- Садись на что-нибудь, ну хоть на пол, и слушай внимательно.
Со злобою взял я стул и в сердцах, устанавливая, стукнул им об пол.
- Слушай, - начал он повелительно, - публики сегодня приходило целая
бездна. К вечеру не хватило места и для порядка явилась полиция. В восемь
часов, то есть ранее обыкновенного, хозяин нашел даже нужным запереть
магазин и прекратить представление, чтоб сосчитать привлеченные деньги и
удобнее приготовиться к завтраму. Знаю, что завтра соберется целая ярмарка.
Таким образом, надо полагать, что все образованнейшие люди столицы, дамы
высшего общества, иноземные посланники, юристы и прочие здесь перебывают.
Мало того: станут наезжать из многосторонних провинций нашей обширной и
любопытной империи. В результате - я у всех на виду, и хоть спрятанный, но
первенствую. Стану поучать праздную толпу. Наученный опытом, представлю из
себя пример величия и смирения перед судьбою! Буду, так сказать, кафедрой,
с которой начну поучать человечество. Даже одни естественнонаучные
сведения, которые могу сообщить об обитаемом мною чудовище, - драгоценны. И
потому не только не ропщу на давешний случай, но твердо надеюсь на
блистательнейшую из карьер.
- Не наскучило бы? - заметил я ядовито.
Всего более обозлило меня то, что он почти уже совсем перестал употреблять
личные местоимения - до того заважничал. Тем не менее все это меня сбило с
толку. "С чего, с чего эта легкомысленная башка куражится! - скрежетал я
шепотом про себя. - Тут надо плакать, а не куражиться".
- Нет! - отвечал он резко на мое замечание, - ибо весь проникнут великими
идеями, только теперь могу на досуге мечтать об улучшении судьбы всего
человечества. Из крокодила выйдет теперь правда и свет. Несомненно изобрету
новую собственную теорию новых экономических отношений и буду гордиться ею
- чего доселе не мог за недосугом по службе и в пошлых развлечениях света.
Опровергну все и буду новый Фурье. Кстати, отдал семь рублей Тимофею
Семенычу?
- Из своих, - ответил я, стараясь выразить голосом, что заплатил из своих.
- Сочтемся, - ответил он высокомерно. - Прибавки оклада жду всенепременно,
ибо кому же и прибавлять, как не мне? Польза от меня теперь бесконечная. Но
к делу. Жена?
- Ты, вероятно, спрашиваешь о Елене Ивановне?
- Жена?! - закричал он даже с каким-то на этот раз визгом.
Нечего было делать! Смиренно, но опять-таки скрежеща зубами, рассказал я,
как оставил Елену Ивановну. Он даже и не дослушал.
- Имею на нее особые виды, - начал он нетерпеливо. - Если буду знаменит
здесь, то хочу, чтоб она была знаменита там. Ученые, поэты, философы,
заезжие минералоги, государственные мужи после утренней беседы со мной
будут посещать по вечерам ее салон. С будущей недели у нее должны начаться
каждый вечер салоны. Удвоенный оклад будет давать средства к приему, а так
как прием должен ограничиваться одним чаем и нанятыми лакеями, то и делу
конец. И здесь и там будут говорить обо мне. Давно жаждал случая, чтоб все
говорили обо мне, но не мог достигнуть, скованный малым значением и
недостаточным чином. Теперь же все это достигнуто каким-нибудь самым
обыкновенным глотком крокодила. Каждое слово мое будет выслушиваться,
каждое изречение обдумываться, передаваться, печататься. И я задам себя
знать! Поймут наконец, каким способностям дали исчезнуть в недрах чудовища.
"Этот человек мог быть иностранным министром и управлять королевством", -
скажут одни. "И этот человек не управлял иностранным королевством", -
скажут другие. Ну чем, ну чем я хуже какого-нибудь Гарнье-Пажесишки или как
их там?.. Жена должна составлять мне пандан - у меня ум, у нее красота и
любезность. "Она прекрасна, потому и жена его", - скажут одни. "Она
прекрасна, потому что жена его", - поправят другие. На всякий случай пусть
Елена Ивановна завтра же купит энциклопедический словарь, издававшийся под
редакцией Андрея Краевского, чтоб уметь говорить обо всех предметах. Чаще
же всего пусть читает premier-политик "С. -Петербургских известий", сверяя
каждодневно с "Волосом". Полагаю, что хозяин согласится иногда приносить и
меня, вместе с крокодилом, в блестящий салон жены моей. Я буду стоять в
ящике среди великолепной гостиной и буду сыпать остротами, которые подберу
еще с утра. Государственному мужу сообщу мои проекты; с поэтом буду
говорить в рифму; с дамами буду забавен и нравственно-мил, - так как вполне
безопасен для их супругов. Всем остальным буду служить примером покорности
судьбе и воле провидения. Жену сделаю блестящею литературною дамою; я ее
выдвину вперед и объясню ее публике; как жена моя, она должна быть полна
величайших достоинств, и если справедливо называют Андрея Александровича
нашим русским Альфредом де Мюссе, то еще справедливее будет, когда назовут
ее нашей русской Евгенией Тур.
Признаюсь, хотя вся эта дичь и походила несколько на всегдашнего Ивана
Матвеича, но мне все-таки пришло в голову, что он теперь в горячке и
бредит. Это был все тот же обыкновенный и ежедневный Иван Матвеич, но
наблюдаемый в стекло, в двадцать раз увеличивающее.
- Друг мой, - спросил я его, - надеешься ли ты на долговечность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
- Ви каждый раз будет платиль; публикум будут рубль платиль, а ви один
четвертак, ибо ви добры друк вашего добры друк, а я почитаю друк...
- Жив ли, жив ли образованный друг мой! - громко вскричал я, подходя к
крокодилу и надеясь, что слова мои еще издали достигнут Ивана Матвеича и
польстят его самолюбию.
- Жив и здоров, - отвечал он, как будто издали или как бы из-под кровати,
хотя я стоял подле него, - жив и здоров, но об этом после... Как дела?
Как бы нарочно не расслышав вопроса, я было начал с участием и поспешностию
сам его расспрашивать: как он, что он и каково в крокодиле и что такое
вообще внутри крокодила? Это требовалось и дружеством и обыкновенною
вежливостию. Но он капризно и с досадой перебил меня.
- Как дела? - прокричал он, по обыкновению мною командуя, своим визгливым
голосом, чрезвычайно на этот раз отвратительным.
Я рассказал всю мою беседу с Тимофеем Семенычем до последней подробности.
Рассказывая, я старался выказать несколько обиженный тон.
- Старик прав, - решил Иван Матвеич так же резко, как и по всегдашнему
обыкновению своему в разговорах со мной. - Практических людей люблю и не
терплю сладких мямлей. Готов, однако, сознаться, что и твоя идея насчет
командировки не совершенно нелепа. Действительно, многое могу сообщить и в
научном, и в нравственном отношении. Но теперь это все принимает новый и
неожиданный вид и не стоит хлопотать из одного только жалованья. Слушай
внимательно. Ты сидишь?
- Нет, стою.
- Садись на что-нибудь, ну хоть на пол, и слушай внимательно.
Со злобою взял я стул и в сердцах, устанавливая, стукнул им об пол.
- Слушай, - начал он повелительно, - публики сегодня приходило целая
бездна. К вечеру не хватило места и для порядка явилась полиция. В восемь
часов, то есть ранее обыкновенного, хозяин нашел даже нужным запереть
магазин и прекратить представление, чтоб сосчитать привлеченные деньги и
удобнее приготовиться к завтраму. Знаю, что завтра соберется целая ярмарка.
Таким образом, надо полагать, что все образованнейшие люди столицы, дамы
высшего общества, иноземные посланники, юристы и прочие здесь перебывают.
Мало того: станут наезжать из многосторонних провинций нашей обширной и
любопытной империи. В результате - я у всех на виду, и хоть спрятанный, но
первенствую. Стану поучать праздную толпу. Наученный опытом, представлю из
себя пример величия и смирения перед судьбою! Буду, так сказать, кафедрой,
с которой начну поучать человечество. Даже одни естественнонаучные
сведения, которые могу сообщить об обитаемом мною чудовище, - драгоценны. И
потому не только не ропщу на давешний случай, но твердо надеюсь на
блистательнейшую из карьер.
- Не наскучило бы? - заметил я ядовито.
Всего более обозлило меня то, что он почти уже совсем перестал употреблять
личные местоимения - до того заважничал. Тем не менее все это меня сбило с
толку. "С чего, с чего эта легкомысленная башка куражится! - скрежетал я
шепотом про себя. - Тут надо плакать, а не куражиться".
- Нет! - отвечал он резко на мое замечание, - ибо весь проникнут великими
идеями, только теперь могу на досуге мечтать об улучшении судьбы всего
человечества. Из крокодила выйдет теперь правда и свет. Несомненно изобрету
новую собственную теорию новых экономических отношений и буду гордиться ею
- чего доселе не мог за недосугом по службе и в пошлых развлечениях света.
Опровергну все и буду новый Фурье. Кстати, отдал семь рублей Тимофею
Семенычу?
- Из своих, - ответил я, стараясь выразить голосом, что заплатил из своих.
- Сочтемся, - ответил он высокомерно. - Прибавки оклада жду всенепременно,
ибо кому же и прибавлять, как не мне? Польза от меня теперь бесконечная. Но
к делу. Жена?
- Ты, вероятно, спрашиваешь о Елене Ивановне?
- Жена?! - закричал он даже с каким-то на этот раз визгом.
Нечего было делать! Смиренно, но опять-таки скрежеща зубами, рассказал я,
как оставил Елену Ивановну. Он даже и не дослушал.
- Имею на нее особые виды, - начал он нетерпеливо. - Если буду знаменит
здесь, то хочу, чтоб она была знаменита там. Ученые, поэты, философы,
заезжие минералоги, государственные мужи после утренней беседы со мной
будут посещать по вечерам ее салон. С будущей недели у нее должны начаться
каждый вечер салоны. Удвоенный оклад будет давать средства к приему, а так
как прием должен ограничиваться одним чаем и нанятыми лакеями, то и делу
конец. И здесь и там будут говорить обо мне. Давно жаждал случая, чтоб все
говорили обо мне, но не мог достигнуть, скованный малым значением и
недостаточным чином. Теперь же все это достигнуто каким-нибудь самым
обыкновенным глотком крокодила. Каждое слово мое будет выслушиваться,
каждое изречение обдумываться, передаваться, печататься. И я задам себя
знать! Поймут наконец, каким способностям дали исчезнуть в недрах чудовища.
"Этот человек мог быть иностранным министром и управлять королевством", -
скажут одни. "И этот человек не управлял иностранным королевством", -
скажут другие. Ну чем, ну чем я хуже какого-нибудь Гарнье-Пажесишки или как
их там?.. Жена должна составлять мне пандан - у меня ум, у нее красота и
любезность. "Она прекрасна, потому и жена его", - скажут одни. "Она
прекрасна, потому что жена его", - поправят другие. На всякий случай пусть
Елена Ивановна завтра же купит энциклопедический словарь, издававшийся под
редакцией Андрея Краевского, чтоб уметь говорить обо всех предметах. Чаще
же всего пусть читает premier-политик "С. -Петербургских известий", сверяя
каждодневно с "Волосом". Полагаю, что хозяин согласится иногда приносить и
меня, вместе с крокодилом, в блестящий салон жены моей. Я буду стоять в
ящике среди великолепной гостиной и буду сыпать остротами, которые подберу
еще с утра. Государственному мужу сообщу мои проекты; с поэтом буду
говорить в рифму; с дамами буду забавен и нравственно-мил, - так как вполне
безопасен для их супругов. Всем остальным буду служить примером покорности
судьбе и воле провидения. Жену сделаю блестящею литературною дамою; я ее
выдвину вперед и объясню ее публике; как жена моя, она должна быть полна
величайших достоинств, и если справедливо называют Андрея Александровича
нашим русским Альфредом де Мюссе, то еще справедливее будет, когда назовут
ее нашей русской Евгенией Тур.
Признаюсь, хотя вся эта дичь и походила несколько на всегдашнего Ивана
Матвеича, но мне все-таки пришло в голову, что он теперь в горячке и
бредит. Это был все тот же обыкновенный и ежедневный Иван Матвеич, но
наблюдаемый в стекло, в двадцать раз увеличивающее.
- Друг мой, - спросил я его, - надеешься ли ты на долговечность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11