- Противный! Вы доведете меня до слез.
Полезайте сами, если это вам приятно. Ведь вы друг, ну и ложитесь там с ним
рядом из дружбы, и спорьте всю жизнь о каких-нибудь скучных науках...
- Напрасно вы так смеетесь над сим предположением, - с важностью остановил
я легкомысленную женщину, - Иван Матвеич и без того меня звал туда.
Конечно, вас привлекает туда долг, меня же только одно великодушие; но,
рассказывая мне вчера о необыкновенной растяжимости крокодиловой, Иван
Матвеич сделал весьма ясный намек, что не только вам обоим, но даже и мне в
качестве домашнего друга можно бы поместиться с вами вместе, втроем,
особенно если б я захотел того, а потому...
- Как так, втроем? - вскричала Елена Ивановна, с удивлением смотря на меня.
- Так как же мы... так все трое и будем там вместе? Ха-ха-ха! Какие вы оба
глупые! Ха-ха-ха! Я вас непременно буду там все время щипать, негодный вы
эдакой, ха-ха-ха!
И она, откинувшись на спинку дивана, расхохоталась до слезинок. Все это - и
слезы, и смех - было до того обольстительно, что я не вытерпел и с
увлечением бросился целовать у ней ручки, чему она не противилась, хотя и
выдрала меня легонько, в знак пpимирения, за уши.
Затем мы оба развеселились, и я подробно рассказал ей все вчеpашние планы
Ивана Матвеича. Мысль о приемных вечерах и об открытом салоне ей очень
понравилась.
- Но только надо будет очень много новых платьев, - заметила она, - и
потому надо, чтоб Иван Матвеич присылал как можно скорее и как можно больше
жалованья... Только... только как же это, - прибавила она в раздумье, - как
же это его будут приносить ко мне в ящике? Это очень смешно. Я не хочу,
чтоб моего мужа носили в ящике. Мне будет очень стыдно пред гостями... Я не
хочу, нет, не хочу.
- Кстати, чтоб не забыть, был у вас вчера вечером Тимофей Семеныч?
- Ах, был; приехал утешать, и, вообразите, мы с ним все в свои козыри
играли. Он на конфеты, а коль я проиграю - он мне ручки целует. Такой
негодный и, вообразите, чуть было в маскарад со мной не поехал. Право!
- Увлечение! - заметил я, - да и кто не увлечется вами, обольстительная!
- Ну уж вы, поехали с вашими комплиментами! Постойте, я вас ущипну на
дорогу. Я ужасно хорошо выучилась теперь щипаться. Ну что, каково! Да,
кстати, вы говорите, Иван Матвеич часто обо мне вчера говорил?
- Н-н-нет, не то чтобы очень... Признаюсь вам, он более думает теперь о
судьбах всего человечества и хочет...
- Ну и пусть его! Не договаривайте! Верно, скука ужасная. Я как-нибудь его
навещу. Завтра непременно поеду. Только не сегодня; голова болит, а к тому
же там будет так много публики... Скажут: это жена его, пристыдят...
Прощайте. Вечером вы ведь... там?
- У него, у него. Велел приезжать и газет привезти.
- Ну вот и славно. И ступайте к нему и читайте. А ко мне сегодня не
заезжайте. Я нездорова, а может, и в гости поеду. Ну прощайте, шалун.
"Это черномазенький у ней будет вечером", - подумал я про себя.
В канцелярии я, разумеется, не подал и виду, что меня пожирают такие заботы
и хлопоты. Но вскоре заметил я, что некоторые из прогрессивнейших газет
наших как-то особенно скоро переходили в это утро из рук в руки моих
сослуживцев и прочитывались с чрезвычайно серьезными выражениями лиц.
Первая попавшаяся уже была - "Листок", газетка без всякого особого
направления, а так только вообще гуманная, за что ее преимущественно у нас
презирали, хотя и прочитывали. Не без удивления прочел я в ней следующее:
"Вчера в нашей обширной и украшенной великолепными зданиями столице
распространились чрезвычайные слухи. Некто N., известный гастроном из
высшего общества, вероятно наскучив кухнею Бореля и -ского клуба, вошел в
здание Пассажа, в то место, где показывается огромный, только что
привезенный в столицу крокодил, и потребовал, чтоб ему изготовили его на
обед. Сторговавшись с хозяином, он тут же принялся пожирать его (то есть не
хозяина, весьма смирного и склонного к аккуратности немца, а его крокодила)
- еще живьем, отрезая сочные куски перочинным ножичком и глотая их с
чрезвычайною поспешностью. Мало-помалу весь крокодил исчез в его тучных
недрах, так что он собирался даже приняться за ихневмона, постоянного
спутника крокодилова, вероятно полагая, что и тот будет так же вкусен. Мы
вовсе не против сего нового продукта, давно уже известного иностранным
гастрономам. Мы даже предсказывали это наперед. Английские лорды и
путешественники ловят в Египте крокодилов целыми партиями и употребляют
хребет чудовища в виде бифштекса, с горчицей, луком и картофелем. Французы,
наехавшие с Лессепсом, предпочитают лапы, испеченные в горячей золе, что
делают, впрочем, в пику англичанам, которые над ними смеются. Вероятно, у
нас оценят то и другое. С своей стороны, мы рады новой отрасли
промышленности, которой по преимуществу недостает нашему сильному и
разнообразному отечеству. Вслед за сим первым крокодилом, исчезнувшим в
недрах петербуpгского гастpонома, веpоятно, не пpойдет и года, как навезут
их к нам сотнями. И почему бы не акклиматизировать крокодила у нас в
России? Если невская вода слишком холодна для сих интересных чужестранцев,
то в столице имеются пруды, а за городом речки и озера. Почему бы,
например, не развести крокодилов в Парголове или в Павловске, в Москве же в
Пресненских прудах и в Самотеке? Доставляя приятную и здоровую пищу нашим
утонченным гастрономам, они в то же время могли бы увеселять гуляющих на
сих прудах дам и поучать собою детей естественной истории. Из крокодиловой
кожи можно бы было приготовлять футляры, чемоданы, папиросочницы и
бумажники, и, может быть, не одна русская купеческая тысяча в засаленных
кредитках, преимущественно предпочитаемых купцами, улеглась бы в
крокодиловой коже. Надеемся еще не раз возвратиться к этому интересному
пpедмету".
Я хоть и предчувствовал что-нибудь в этом роде, тем не менее опрометчивость
известия смутила меня. Не находя, с кем поделиться впечатлениями, я
обратился к сидевшему напротив меня Прохору Саввичу и заметил, что тот уже
давно следил за мною глазами, а в руках держал "Волос", как бы готовясь мне
передать его. Молча принял он от меня "Листок" и, передавая мне "Волос",
крепко отчеркнул ногтем статью, на которую, вероятно, хотел обратить мое
внимание. Этот Прохор Саввич был у нас престранный человек: молчаливый
старый холостяк, он ни с кем из нас не вступал ни в какие сношения, почти
ни с кем не говорил в канцелярии, всегда и обо всем имел свое собственное
мнение, но терпеть не мог кому-нибудь сообщать его. Жил он одиноко. В
квартире его почти никто из нас не был.
Вот что я прочел в показанном месте "Волоса":
"Всем известно, что мы прогрессивны и гуманны и хотим угоняться в этом за
Европой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11