Те, что подходят, с тупым видом спрашивают о чём-то первых, а затем садятся на корточки позади них, чтобы тоже оказаться в тени. Я слышу за собой голос:
— Была атака на первый и третий понтонные мосты.
— Ты был там?
— Да, комиссар, на третьем.
— Ну и как?
— Они не выдержали пулемётного огня. Теперь готовят мешки с песком.
— Хорошо.
— Полковник велел передать вам вот это.
Слышу, как разрывают конверт.
— Ещё людей? Да, конечно! — раздражённо говорит Гарин. И вполголоса: — Боится, что не сдержит.
Внизу всё больше оборванных людей. У самой кромки тени идут споры за место.
— Гарин, внизу собралось самое малое пятьсот человек.
— Из комитета докеров по-прежнему никого?
— Никого, комиссар, — отвечает секретарь.
— Тем хуже.
Он приподнимает штору и кричит из окна:
— Николаев!
Толстяк поднимает голову, хорошо видно его лицо. Подходит к окну.
Гарин бросает ему стопку нарукавных повязок, которые он достал из ящика своего стола:
— Бери тридцать парней, напяль им повязки и начинай раздавать оружие.
Отходит от окна, а снизу слышится голос Николаева:
— Да ключи же, господи!
Гарин снимает со связки маленький ключик и бросает в окно, толстяк ловит его в сложенные лодочкой руки. Вдали на дороге показываются санитары, несущие на носилках раненых.
— Двух красногвардейцев на дорогу! Боже великий! Сейчас никаких раненых здесь!
На мгновение ослеплённый отражением солнца в пыли и на стенах, я отворачиваюсь. Всё как в тумане. Пятна пропагандистских плакатов на стенах кабинетов, тень Гарина, безостановочно снующая туда и обратно… Глаза быстро привыкают к полумраку. Сейчас эти плакаты становятся реальностью… Гарин снова подходит к окну.
— Николаев! Раздавать только ружья!
— Хорошо.
Толпа безработных, всё более и более плотная, окружённая полицейскими в форме и людьми из забастовочных пикетов, посланных, вероятно, Клейном, клином движется к двери: ружья находятся в погребе. Толпа огромная, но по-прежнему умещается в тени. На солнце рядом выходят два десятка человек с нарукавными повязками — их ведёт секретарь.
— Гарин, тут ещё явились с повязками!
Он смотрит в окно.
— Грузчики от докеров. Прекрасно.
Всё стихает. Как только мы начинаем чего-нибудь ждать, нас снова обжигает жара. Внизу невнятный ропот, тихие возгласы, стук деревянных башмаков, толкотня, трещотка бродячего торговца, крики солдата, который его гонит. Свет бьёт в окно. Спокойствие, полное тревожного ожидания. Ритмичный и всё более чёткий звук шагов идущих строем людей; резкий звук — остановились. Тишина. Невнятный шум голосов… Шаги человека, поднимающегося по лестнице. Секретарь.
— Пришли грузчики от комитета докеров, комиссар.
Гарин, написав что-то, перегибает листок.
Секретарь протягивает руку.
— Нет!
Комкает бумагу и бросает в мусорную корзину.
— Сам пойду.
Однако подходят другие секретари с бумагами. Читает: «О Гонконге потом!» — и бросает донесения в ящик стола. Входит кадет.
— Комиссар, полковник просит людей.
— Через четверть часа.
— Он спрашивает, сколько их будет.
Мы ещё раз выглядываем в окно: теперь толпа, по-прежнему держась в тени, растянулась до конца улицы; от движения стольких людей она колышется, как море.
— По меньшей мере полторы тысячи.
Секретарь всё ещё ждет. Гарин вновь пишет и на этот раз отдаёт ему приказ.
Опять звонит внутренний телефон.
— …
— Какие мятежники, чёрт побери?
— …
— Ты должен был это знать!
— …
— Ну ладно, как им удалось подойти?
— Несколько банков? Хорошо. Пусть атакуют.
Вешает трубку и направляется к выходу.
— Мне с тобой?
— Да, — отвечает он уже из коридора.
Спускается. Люди с нарукавными повязками, только что отобранные Николаевым, выносят из подвала ружья. С крыльца их раздают безработным, уже почти построившимся. Но тут грузчики из комитета докеров поднимаются с ящиками патронов; вооружённые смешиваются с безоружными, которые пытаются взять патроны, прежде чем получили ружьё… Гарин кричит на скверном китайском, его не слушают. Тогда он идёт к открытому ящику и садится на него. Раздача прекращается. Передние не продвигаются, а задние пытаются понять, в чём дело… Гарин быстро отводит безоружных, а впереди выстраивает вооружённых. Они подходят по трое, получают боеприпасы, но с такой раздражающей медлительностью… В подвале грузчики с шумом вскрывают всё новые ящики, орудуя клещами и молотком… И вновь слышится, как только что, мерная поступь идущих строем. Из-за толпы ничего разглядеть нельзя. Гарин бросается к крыльцу и всматривается.
— Кадеты!
Это действительно кадеты, их ведёт Клейн. Грузчики, кряхтя, поднимаются наверх, согнувшись под тяжестью широких бамбуковых палок, к концам которых подвешены новые ящики с патронами… Клейн подходит к нам.
— Бери себе на помощь двух кадетов, — говорит ему Гарин. — Отвести получивших патроны на двадцать метров вперёд. С ружьями, но без патронов — на десять метров. Между ними ящики и троих людей, которые будут раздавать.
Потом, когда всё это было бесшумно сделано, в едкой и плотной пыли, поднятой от земли и расчерченной солнцем, раздалось:
— А теперь с ружьями — вперёд, а с патронами — на три метра дальше. Всех кадетов вперёд. Людей постройте десятками. Одного командира в ряд; лучше военного, а если нет, то первого в ряду. Пусть каждый кадет берёт сто пятьдесят человек и бежит с ними на набережную — за инструкциями к полковнику.
Мы опять поднимаемся наверх и первым делом выглядываем в окно: теперь улица забита полностью — и на солнце, и в тени; вопят ораторы, взобравшись на плечи своих товарищей… Вдалеке слышен треск пулемётных очередей. И вот уже бегом уходит первая вооружённая группа под командованием кадета.
Начинается время, когда делать больше нечего; от этого нарастают раздражение и нервное напряжение, не находящие выхода. Ждать. Ждать. Под окном непрестанный шум шагов: одна за одной формируются и уходят группы. Принесли донесения по Гонконгу. Гарин бросает их в ящик стола. По-прежнему слышен треск раздираемого полотна — это пулемёты, и, время от времени, одиночные выстрелы — из ружей; но всё это где-то далеко, и почти напоминает нам разрывы петард, которые мы слышали вчера. Мы по-прежнему удерживаем мосты. Войска Тана пытались пройти их пять раз, но не смогли одолеть предмостовые укрепления, которые наши пулемётчики поливают перекрестным огнём. Каждый раз какой-нибудь кадет приносит записку: «Атакован мост №…, атака отбита». И вновь нам приходится ждать. Гарин при этом либо ходит взад-вперёд, либо заполняет промокательную бумагу размашистыми причудливыми рисунками; я же по-прежнему смотрю в окно, как формируются отряды. Переплыв реку, до нас добрались два агента:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— Была атака на первый и третий понтонные мосты.
— Ты был там?
— Да, комиссар, на третьем.
— Ну и как?
— Они не выдержали пулемётного огня. Теперь готовят мешки с песком.
— Хорошо.
— Полковник велел передать вам вот это.
Слышу, как разрывают конверт.
— Ещё людей? Да, конечно! — раздражённо говорит Гарин. И вполголоса: — Боится, что не сдержит.
Внизу всё больше оборванных людей. У самой кромки тени идут споры за место.
— Гарин, внизу собралось самое малое пятьсот человек.
— Из комитета докеров по-прежнему никого?
— Никого, комиссар, — отвечает секретарь.
— Тем хуже.
Он приподнимает штору и кричит из окна:
— Николаев!
Толстяк поднимает голову, хорошо видно его лицо. Подходит к окну.
Гарин бросает ему стопку нарукавных повязок, которые он достал из ящика своего стола:
— Бери тридцать парней, напяль им повязки и начинай раздавать оружие.
Отходит от окна, а снизу слышится голос Николаева:
— Да ключи же, господи!
Гарин снимает со связки маленький ключик и бросает в окно, толстяк ловит его в сложенные лодочкой руки. Вдали на дороге показываются санитары, несущие на носилках раненых.
— Двух красногвардейцев на дорогу! Боже великий! Сейчас никаких раненых здесь!
На мгновение ослеплённый отражением солнца в пыли и на стенах, я отворачиваюсь. Всё как в тумане. Пятна пропагандистских плакатов на стенах кабинетов, тень Гарина, безостановочно снующая туда и обратно… Глаза быстро привыкают к полумраку. Сейчас эти плакаты становятся реальностью… Гарин снова подходит к окну.
— Николаев! Раздавать только ружья!
— Хорошо.
Толпа безработных, всё более и более плотная, окружённая полицейскими в форме и людьми из забастовочных пикетов, посланных, вероятно, Клейном, клином движется к двери: ружья находятся в погребе. Толпа огромная, но по-прежнему умещается в тени. На солнце рядом выходят два десятка человек с нарукавными повязками — их ведёт секретарь.
— Гарин, тут ещё явились с повязками!
Он смотрит в окно.
— Грузчики от докеров. Прекрасно.
Всё стихает. Как только мы начинаем чего-нибудь ждать, нас снова обжигает жара. Внизу невнятный ропот, тихие возгласы, стук деревянных башмаков, толкотня, трещотка бродячего торговца, крики солдата, который его гонит. Свет бьёт в окно. Спокойствие, полное тревожного ожидания. Ритмичный и всё более чёткий звук шагов идущих строем людей; резкий звук — остановились. Тишина. Невнятный шум голосов… Шаги человека, поднимающегося по лестнице. Секретарь.
— Пришли грузчики от комитета докеров, комиссар.
Гарин, написав что-то, перегибает листок.
Секретарь протягивает руку.
— Нет!
Комкает бумагу и бросает в мусорную корзину.
— Сам пойду.
Однако подходят другие секретари с бумагами. Читает: «О Гонконге потом!» — и бросает донесения в ящик стола. Входит кадет.
— Комиссар, полковник просит людей.
— Через четверть часа.
— Он спрашивает, сколько их будет.
Мы ещё раз выглядываем в окно: теперь толпа, по-прежнему держась в тени, растянулась до конца улицы; от движения стольких людей она колышется, как море.
— По меньшей мере полторы тысячи.
Секретарь всё ещё ждет. Гарин вновь пишет и на этот раз отдаёт ему приказ.
Опять звонит внутренний телефон.
— …
— Какие мятежники, чёрт побери?
— …
— Ты должен был это знать!
— …
— Ну ладно, как им удалось подойти?
— Несколько банков? Хорошо. Пусть атакуют.
Вешает трубку и направляется к выходу.
— Мне с тобой?
— Да, — отвечает он уже из коридора.
Спускается. Люди с нарукавными повязками, только что отобранные Николаевым, выносят из подвала ружья. С крыльца их раздают безработным, уже почти построившимся. Но тут грузчики из комитета докеров поднимаются с ящиками патронов; вооружённые смешиваются с безоружными, которые пытаются взять патроны, прежде чем получили ружьё… Гарин кричит на скверном китайском, его не слушают. Тогда он идёт к открытому ящику и садится на него. Раздача прекращается. Передние не продвигаются, а задние пытаются понять, в чём дело… Гарин быстро отводит безоружных, а впереди выстраивает вооружённых. Они подходят по трое, получают боеприпасы, но с такой раздражающей медлительностью… В подвале грузчики с шумом вскрывают всё новые ящики, орудуя клещами и молотком… И вновь слышится, как только что, мерная поступь идущих строем. Из-за толпы ничего разглядеть нельзя. Гарин бросается к крыльцу и всматривается.
— Кадеты!
Это действительно кадеты, их ведёт Клейн. Грузчики, кряхтя, поднимаются наверх, согнувшись под тяжестью широких бамбуковых палок, к концам которых подвешены новые ящики с патронами… Клейн подходит к нам.
— Бери себе на помощь двух кадетов, — говорит ему Гарин. — Отвести получивших патроны на двадцать метров вперёд. С ружьями, но без патронов — на десять метров. Между ними ящики и троих людей, которые будут раздавать.
Потом, когда всё это было бесшумно сделано, в едкой и плотной пыли, поднятой от земли и расчерченной солнцем, раздалось:
— А теперь с ружьями — вперёд, а с патронами — на три метра дальше. Всех кадетов вперёд. Людей постройте десятками. Одного командира в ряд; лучше военного, а если нет, то первого в ряду. Пусть каждый кадет берёт сто пятьдесят человек и бежит с ними на набережную — за инструкциями к полковнику.
Мы опять поднимаемся наверх и первым делом выглядываем в окно: теперь улица забита полностью — и на солнце, и в тени; вопят ораторы, взобравшись на плечи своих товарищей… Вдалеке слышен треск пулемётных очередей. И вот уже бегом уходит первая вооружённая группа под командованием кадета.
Начинается время, когда делать больше нечего; от этого нарастают раздражение и нервное напряжение, не находящие выхода. Ждать. Ждать. Под окном непрестанный шум шагов: одна за одной формируются и уходят группы. Принесли донесения по Гонконгу. Гарин бросает их в ящик стола. По-прежнему слышен треск раздираемого полотна — это пулемёты, и, время от времени, одиночные выстрелы — из ружей; но всё это где-то далеко, и почти напоминает нам разрывы петард, которые мы слышали вчера. Мы по-прежнему удерживаем мосты. Войска Тана пытались пройти их пять раз, но не смогли одолеть предмостовые укрепления, которые наши пулемётчики поливают перекрестным огнём. Каждый раз какой-нибудь кадет приносит записку: «Атакован мост №…, атака отбита». И вновь нам приходится ждать. Гарин при этом либо ходит взад-вперёд, либо заполняет промокательную бумагу размашистыми причудливыми рисунками; я же по-прежнему смотрю в окно, как формируются отряды. Переплыв реку, до нас добрались два агента:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52