Он включил в комиссариат пропаганды политическую полицию и сумел к тому же установить контроль над службами городской и тайной полиции. Не обращая внимания ни на какие постановления, он обеспечил существование комиссариата пропаганды за счёт нелегальных поборов, которые взимал с торговцев опиумом, содержателей игорных и публичных домов. Вот почему в полицейском донесении сказано:
Личность энергичная, но аморальная.
(Меня умиляет это упоминание о морали.)
Сумел набрать способных сотрудников, причём все они подчиняются Интернационалу.
В реальности дело обстояло сложнее. Он знал, что получает в свои руки орудие, о котором так долго мечтал, и потому сделал всё, чтобы не допустить его уничтожения. Он хорошо знал, что Сунь, несмотря на всё своё доброе расположение, без колебаний отступится от него, если это будет выгодно. Пьер действовал очень целеустремлённо, но стараясь по возможности избегать насилия. Он привлёк к себе гоминьдановскую молодёжь, мало что умеющую, но полную фанатизма, и ему удалось многому их научить при помощи русских сотрудников, которые во всё возрастающем числе стекались к нему из Сибири и Северного Китая, бегством спасаясь от голода. Перед тем как состоялась встреча Сунь Ятсена и Бородина в Шанхае, московское руководство Интернационала обратилось к Пьеру, напомнив ему о встречах в Цюрихе. Пьер был готов к сотрудничеству; он полагал, что только Интернационал обладает достаточными возможностями для создания революционной организации в Кантоне, такой, как он её себе представлял, — чтобы на смену робким поползновениям китайцев пришла твёрдая воля. Поэтому он использовал всё своё небольшое влияние на Сунь Ятсена, чтобы сблизить его с Россией. Естественно, что он стал сотрудничать с Бородиным, когда тот прибыл в Кантон.
По тону писем Пьера в первые месяцы после приезда Бородина я понял, что наконец-то готовится какое-то мощное выступление; затем письма стали приходить реже, а я с удивлением узнал, что «смешное и ничтожное правительство Кантона» вступило в борьбу с англичанами, мечтая восстановить единство Китая.
После того как я разорился, Пьер дал мне возможность приехать в Кантон — подобно Ламберу, сделавшему для него то же самое шесть лет назад. О борьбе Гонконга против Кантона я знал только по радиограммам, приходившим с Дальнего Востока. Первые инструкции я получил на Цейлоне, от уполномоченного гоминьдана в Коломбо, куда заходил наш корабль. Дождь лил так, как льёт только в тропиках; я слушал старого кантонца, а машина, в которой мы сидели, мчалась среди нависающих над нами туч, рассекая мокрые пальмовые листья, бившиеся о затуманенное ветровое стекло. Мне приходилось делать усилие над собой, чтобы поверить в реальность того, что мне рассказывали, — сражений, смертей, страхов… Вернувшись на корабль, сидя в баре и всё ещё удивляясь словам китайца, я решил перечитать письма Пьера. Только теперь мне становилась ясной его роль вождя. И эти письма, которые лежат здесь, развёрнутые, на моей кровати, пробуждают теперь столько воспоминаний — и ясных, и туманных; с ними вместе с неясной тенью моего друга в мою белую каюту вплывает океан, нахлёстываемый косым ливнем и упирающийся в серую линию высоких берегов Цейлона, над которыми зависли неподвижные и почти чёрные облака…
«Ты знаешь, как я хочу, чтобы ты приехал. Но не приезжай, если думаешь найти здесь исполнение тех желаний, которые были у меня, когда мы расставались. Власть, о которой я мечтал и которая у меня теперь есть, достигается только мужицким трудом, непрестанными усилиями, твёрдой волей привлечь к тому, чем мы располагаем, ещё одного недостающего нам человека, ещё одну отсутствующую у нас вещь. Возможно, ты удивишься, что всё это я тебе пишу вот так. Мне не хватало упорства и целеустремлённости, и я обнаружил их у моих соратников, а теперь, думаю, обрёл и сам. Моя власть покоится на том, что я отверг все моральные принципы — но сделал это не ради своих собственных интересов…»
Мы приближаемся к Кантону, и каждый день я вижу, как вывешиваются радиограммы. Они вполне заменяют теперь его письма…
Это полицейское донесение выглядит как-то странно не законченным. Внизу я вижу два больших восклицательных знака синим карандашом. Возможно, это старое донесение? Уточнения на втором листке составлены в совершенно ином духе:
В настоящее время обеспечивает средствами комиссариат пропаганды за счёт налогов на китайские колониальные товары, а также за счёт профсоюзных налогов. Немало способствовал зарождению того неоспоримого энтузиазма, с которым встречается здесь идея вооружённой борьбы с войсками, имеющими нашу поддержку. Когда Бородин потребовал создания профсоюзов (о значении которых говорить считаю излишним) ещё до появления забастовочных пакетов, Гарин, ведя постоянную вербовку при помощи своих агентов, добился того, что они стали обязательными на всех предприятиях. Образовал семь секторов в городской и тайной полиции и столько же — в комиссариате пропаганды. Создал «группу политического образования», которая представляет собой школу ораторов и пропагандистов. Привлёк к Политическому бюро, а тем самым и к Интернационалу, комиссариаты юстиции (о значении которых также излишне говорить) и финансов. Наконец (на чём следует остановиться подробнее), прилагает теперь все усилия, чтобы добиться издания декрета, один лишь проект которого вынудил нас просить вооружённого вмешательства Соединённого Королевства: это декрет, запрещающий входить в порт Кантона любому кораблю, сделавшему остановку в Гонконге. Об этом декрете было хорошо сказано, что он уничтожит Гонконг с той же непреложностью, как раковая опухоль.
Листовки с этим текстом вывешены во многих помещениях комиссариата пропаганды.
Ниже три строки, дважды подчёркнутые красным карандашом.
Позволю себе привлечь ваше внимание к нижеследующему: этот человек серьёзно болен. В скором времени ему придётся покинуть тропики.
В этом я сомневаюсь.
ЧАСТЬ 2. СТОЛКНОВЕНИЯ
Июль
Начинается та же суматоха, что вчера вечером, — крики, призывы, извинения, приказы полицейских. На сей раз происходит высадка. Почти никто не смотрит на Шамянь с её маленькими домиками, окружёнными деревьями. Всё внимание направлено на соседний мост, защищённый траншеями, колючей проволокой, а главное, английскими и французскими канонерками — они стоят очень близко, и пушки их направлены на Кантон. Нас с Клейном ожидает моторная лодка.
Вот он, старый Китай, Китай без европейцев. Лодка движется вперёд по жёлтой от глины воде, как по каналу, — между двумя тесными рядами сампангов, своим плетёным верхом напоминающих грубые гондолы. Впереди много женщин, большей частью пожилых, они занимаются готовкой на своих треножниках;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Личность энергичная, но аморальная.
(Меня умиляет это упоминание о морали.)
Сумел набрать способных сотрудников, причём все они подчиняются Интернационалу.
В реальности дело обстояло сложнее. Он знал, что получает в свои руки орудие, о котором так долго мечтал, и потому сделал всё, чтобы не допустить его уничтожения. Он хорошо знал, что Сунь, несмотря на всё своё доброе расположение, без колебаний отступится от него, если это будет выгодно. Пьер действовал очень целеустремлённо, но стараясь по возможности избегать насилия. Он привлёк к себе гоминьдановскую молодёжь, мало что умеющую, но полную фанатизма, и ему удалось многому их научить при помощи русских сотрудников, которые во всё возрастающем числе стекались к нему из Сибири и Северного Китая, бегством спасаясь от голода. Перед тем как состоялась встреча Сунь Ятсена и Бородина в Шанхае, московское руководство Интернационала обратилось к Пьеру, напомнив ему о встречах в Цюрихе. Пьер был готов к сотрудничеству; он полагал, что только Интернационал обладает достаточными возможностями для создания революционной организации в Кантоне, такой, как он её себе представлял, — чтобы на смену робким поползновениям китайцев пришла твёрдая воля. Поэтому он использовал всё своё небольшое влияние на Сунь Ятсена, чтобы сблизить его с Россией. Естественно, что он стал сотрудничать с Бородиным, когда тот прибыл в Кантон.
По тону писем Пьера в первые месяцы после приезда Бородина я понял, что наконец-то готовится какое-то мощное выступление; затем письма стали приходить реже, а я с удивлением узнал, что «смешное и ничтожное правительство Кантона» вступило в борьбу с англичанами, мечтая восстановить единство Китая.
После того как я разорился, Пьер дал мне возможность приехать в Кантон — подобно Ламберу, сделавшему для него то же самое шесть лет назад. О борьбе Гонконга против Кантона я знал только по радиограммам, приходившим с Дальнего Востока. Первые инструкции я получил на Цейлоне, от уполномоченного гоминьдана в Коломбо, куда заходил наш корабль. Дождь лил так, как льёт только в тропиках; я слушал старого кантонца, а машина, в которой мы сидели, мчалась среди нависающих над нами туч, рассекая мокрые пальмовые листья, бившиеся о затуманенное ветровое стекло. Мне приходилось делать усилие над собой, чтобы поверить в реальность того, что мне рассказывали, — сражений, смертей, страхов… Вернувшись на корабль, сидя в баре и всё ещё удивляясь словам китайца, я решил перечитать письма Пьера. Только теперь мне становилась ясной его роль вождя. И эти письма, которые лежат здесь, развёрнутые, на моей кровати, пробуждают теперь столько воспоминаний — и ясных, и туманных; с ними вместе с неясной тенью моего друга в мою белую каюту вплывает океан, нахлёстываемый косым ливнем и упирающийся в серую линию высоких берегов Цейлона, над которыми зависли неподвижные и почти чёрные облака…
«Ты знаешь, как я хочу, чтобы ты приехал. Но не приезжай, если думаешь найти здесь исполнение тех желаний, которые были у меня, когда мы расставались. Власть, о которой я мечтал и которая у меня теперь есть, достигается только мужицким трудом, непрестанными усилиями, твёрдой волей привлечь к тому, чем мы располагаем, ещё одного недостающего нам человека, ещё одну отсутствующую у нас вещь. Возможно, ты удивишься, что всё это я тебе пишу вот так. Мне не хватало упорства и целеустремлённости, и я обнаружил их у моих соратников, а теперь, думаю, обрёл и сам. Моя власть покоится на том, что я отверг все моральные принципы — но сделал это не ради своих собственных интересов…»
Мы приближаемся к Кантону, и каждый день я вижу, как вывешиваются радиограммы. Они вполне заменяют теперь его письма…
Это полицейское донесение выглядит как-то странно не законченным. Внизу я вижу два больших восклицательных знака синим карандашом. Возможно, это старое донесение? Уточнения на втором листке составлены в совершенно ином духе:
В настоящее время обеспечивает средствами комиссариат пропаганды за счёт налогов на китайские колониальные товары, а также за счёт профсоюзных налогов. Немало способствовал зарождению того неоспоримого энтузиазма, с которым встречается здесь идея вооружённой борьбы с войсками, имеющими нашу поддержку. Когда Бородин потребовал создания профсоюзов (о значении которых говорить считаю излишним) ещё до появления забастовочных пакетов, Гарин, ведя постоянную вербовку при помощи своих агентов, добился того, что они стали обязательными на всех предприятиях. Образовал семь секторов в городской и тайной полиции и столько же — в комиссариате пропаганды. Создал «группу политического образования», которая представляет собой школу ораторов и пропагандистов. Привлёк к Политическому бюро, а тем самым и к Интернационалу, комиссариаты юстиции (о значении которых также излишне говорить) и финансов. Наконец (на чём следует остановиться подробнее), прилагает теперь все усилия, чтобы добиться издания декрета, один лишь проект которого вынудил нас просить вооружённого вмешательства Соединённого Королевства: это декрет, запрещающий входить в порт Кантона любому кораблю, сделавшему остановку в Гонконге. Об этом декрете было хорошо сказано, что он уничтожит Гонконг с той же непреложностью, как раковая опухоль.
Листовки с этим текстом вывешены во многих помещениях комиссариата пропаганды.
Ниже три строки, дважды подчёркнутые красным карандашом.
Позволю себе привлечь ваше внимание к нижеследующему: этот человек серьёзно болен. В скором времени ему придётся покинуть тропики.
В этом я сомневаюсь.
ЧАСТЬ 2. СТОЛКНОВЕНИЯ
Июль
Начинается та же суматоха, что вчера вечером, — крики, призывы, извинения, приказы полицейских. На сей раз происходит высадка. Почти никто не смотрит на Шамянь с её маленькими домиками, окружёнными деревьями. Всё внимание направлено на соседний мост, защищённый траншеями, колючей проволокой, а главное, английскими и французскими канонерками — они стоят очень близко, и пушки их направлены на Кантон. Нас с Клейном ожидает моторная лодка.
Вот он, старый Китай, Китай без европейцев. Лодка движется вперёд по жёлтой от глины воде, как по каналу, — между двумя тесными рядами сампангов, своим плетёным верхом напоминающих грубые гондолы. Впереди много женщин, большей частью пожилых, они занимаются готовкой на своих треножниках;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52