память у женщины, видать, неплохая, а вот любви к порядку в делах нет.
– Не ищите уж очень-то, – попробовала Анна Степановна остановить ее, – стоит ли время тратить!
– Нет, почему же? – не согласилась женщина. – Здесь у меня все должно быть.
А Трутиковой как-то не по себе стало: вспомнила – в коридоре, за дверью этого кабинета, в ожидании приема толпятся люди…
– Вот, нашла одного! – довольно воскликнула женщина. – Балашов Иван. Не знаком?
Анна Степановна разочарованно покачала головой.
– Короче говоря, поехали туда ваши, – заверила женщина, – несколько человек поехало.
Вечером того же дня Анна Степановна села в пригородный поезд. В вагоне было тесно, темно, широкие верхние полки опущены так, что получились чуть не сплошные нары. Люди наперебой стремились занять их, потому что там, хоть и в темноте, и пожитки свои можно пристроить, и самим прилечь.
Анна Степановна тоже протиснулась на полку, возле самой стенки. Рядом, уткнувшись в мешки, лежали две женщины, за ними какой-то старик с петухом в кошелке, дальше – парень в старой шинели и толстушка-молодица. Эти двое, разместившись, долго и восторженно о чем-то шептались, как видно, радуясь, что повезло рядком лечь, занять местечко поуютнее.
Из кошелки, прервав сладкий шепот молодых, подал свой голос петух.
– Что тут еще такое? – как-то смешно возмутился парень из-под шинели, которой и сам успел укрыться, и молодицу укрыть. Старик промолчал, а одна из соседок ответила:
– Курица. Не слышишь, что ль?
– Не курица, а петух, – раздраженно уточнил старик.
– Спихну я тебя отсюда вместе с петухом! – незлобиво пригрозил парень.
– Смотри, чтоб я тебя не спихнул!
– Ну-ну! – парень резко поднял голову.
– Ти-их-хо, – зашептала на него молодица, – зачем он тебе, этот старик?
С минуту они лежали молча, но вот парень снова накинулся на старика:
– Сверну я голову твоему петуху, икнуть не успеешь!
– Смотри, чтоб я тебе не свернул.
– Что-о?
– Ти-ихо ты, тихо!
Кто-то из тех, что рассаживались в конце полок, придавил парню ноги, и он, забыв о старике, обрушился на него:
– Куда лезешь, морда? Ослеп, что ли? Расселся!
– А ты разлегся. Гляди, а то за ноги да вниз!..
– А ну попробуй! – парень приподнялся на локте. – А ну тронь!
– Ти-их-хо! – опять послышалось из-под шинели. Молодица высвободила свою пухлую короткую руку и, словно крюком, зацепила парня за шею, притянула к себе.
Но вот послышались дробный стук по полкам и голос кондуктора. За кондуктором шел контролер, проверяя билеты.
Парень тотчас закутался в шинель, притих.
– Ваши билеты, граждане, ваши билеты! – оповещал кондуктор, светя фонарем и постукивая свернутыми флажками по полкам. – Ваш билет, гражданин! – обратился он к парню в шинели и постучал флажками по каблукам его сапог.
Тот не отозвался, притворившись спящим. Проводник еще раз постучал по его каблукам, и тогда подхватилась молодица: – Вот наши билеты!
Она протянула контролеру картонку.
Контролер взял билет, поднес к фонарю, проверил на свет компостер с одной и другой стороны и спокойно заметил:
– Так это один билет, а где второй? Гражданин! – уже громче произнес он. – Гражданин, проснитесь!
– В чем дело? – отозвался наконец парень, подбирая под себя ноги.
– Проверка билетов, гражданин, прошу ваш билет!
– Я вам не гражданин, а военнослужащий. Не видите?
– А темно, товарищ, темно. Кто вас знает, кто вы такой. Нам ваш билет, и только.
– Я военнослужащий, ясно?
– Все равно, билет…
– Нету у меня никакого билета. Я имею право!..
– Предъявите ваш воинский документ, – потребовал контролер.
Парень ответил, что он не показывает документы всяким штатским, и с головой накрылся шинелью.
Вскоре пришли двое военных и сняли его с полки как самозванца.
– Ага, кто кого спихнул? – возликовал ему вслед старик.
Анна Степановна в гневе наблюдала за всем этим из своего угла. Парень в старой шинели – и ростом невысок, худенький, с чистым и приятным лицом – показался ей омерзительным, страшным. Вспомнился случай, рассказанный соседкой по больничной палате. Шла она, эта соседка, на восток пробиралась… Сколько таких шло! Присоединился к ней парень, вроде вот этого, в военной форме, с перевязанной рукой. Два дня шел. Прикинулся раненым в бою, помогал нести, везти. А потом, ночью, обокрал и исчез.
Когда, наконец, Анна Степановна сошла на станции, ей показалось, что в вагоне, в котором только что ехала, совсем не было воздуха. Так легко теперь дышалось, так легко шагалось! Ночь выдалась нетемной, потому хоть и нет нигде фонарей, и дощатый перрон, и маленький вокзальчик просматривались довольно хорошо. На фронтоне вокзала белела вывеска с большими черными буквами: АННА. Вот ведь как – станция-тезка! Никогда и не слышала о ней. А довелось приехать… Кто знает, может, и работать приведется тут…
Анна Степановна получила направление в деревню Старая Чигла, что в тридцати километрах от районного центра, в школу-семилетку. Учителей там не хватало и до войны, а в войну так и подавно.
Где на лошадях, где на волах добиралась она в эту Старую Чиглу. И пешком порядком прошагала. Не раз по дороге набегали тучи, хлестал дождь, Анна Степановна промокала до нитки и снова просыхала. И когда наконец, после очередного дождя, встречные люди подсказали, что за следующей горкой – Чигла, она почувствовала такую усталость, такую тяжесть в ногах, что казалось, с места не сдвинуться, а чтоб на пригорок забраться – страшно и подумать.
Выбрала зеленую прогалинку у дороги, опустилась на колени, на руки, легла. Трава мокрая, но ведь и одежда – хоть выжимай, так что все равно… Полуденное солнце светило весело, грело и сушило старательно, и холодок от мокрой одежды почти не ощущался. Потянуло даже на дрему, тихую, истомную.
Но Анна Степановна переборола себя, поднялась. На ноги больно ступить, в плечах ломота, правый бок, раненный, в каком-то тупом одеревенении.
Сколько же нынче пройдено? И сколько случалось проходить, пробегать до ранения? Наверняка меньше… Намного меньше! Значит, силы уже не те. Да и во рту со вчерашнего дня – ни росинки…
Есть не хотелось. Мучила жажда, хоть день дождливый, в колее и обочь дороги поблескивают лужи. Зачерпнуть бы пригоршней из лужи, напиться, да вдруг хвороба какая привяжется? Совсем некстати – в чужих-то местах, где и работы будет по горло, и, понятно, трудностей всяких тьма.
С пригорка в самом деле открылась деревня. Большой зеленый выгон тянулся к речке, прямо-таки белея от гусиных стад. Речка сверкала за выгоном и исчезала за постройками, за густыми изумрудными зарослями каких-то деревьев – издали не определить. По рассказам спутников Трутикова знала, что это речка Битюг. Кое-где с пригорков она и раньше проглядывалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Не ищите уж очень-то, – попробовала Анна Степановна остановить ее, – стоит ли время тратить!
– Нет, почему же? – не согласилась женщина. – Здесь у меня все должно быть.
А Трутиковой как-то не по себе стало: вспомнила – в коридоре, за дверью этого кабинета, в ожидании приема толпятся люди…
– Вот, нашла одного! – довольно воскликнула женщина. – Балашов Иван. Не знаком?
Анна Степановна разочарованно покачала головой.
– Короче говоря, поехали туда ваши, – заверила женщина, – несколько человек поехало.
Вечером того же дня Анна Степановна села в пригородный поезд. В вагоне было тесно, темно, широкие верхние полки опущены так, что получились чуть не сплошные нары. Люди наперебой стремились занять их, потому что там, хоть и в темноте, и пожитки свои можно пристроить, и самим прилечь.
Анна Степановна тоже протиснулась на полку, возле самой стенки. Рядом, уткнувшись в мешки, лежали две женщины, за ними какой-то старик с петухом в кошелке, дальше – парень в старой шинели и толстушка-молодица. Эти двое, разместившись, долго и восторженно о чем-то шептались, как видно, радуясь, что повезло рядком лечь, занять местечко поуютнее.
Из кошелки, прервав сладкий шепот молодых, подал свой голос петух.
– Что тут еще такое? – как-то смешно возмутился парень из-под шинели, которой и сам успел укрыться, и молодицу укрыть. Старик промолчал, а одна из соседок ответила:
– Курица. Не слышишь, что ль?
– Не курица, а петух, – раздраженно уточнил старик.
– Спихну я тебя отсюда вместе с петухом! – незлобиво пригрозил парень.
– Смотри, чтоб я тебя не спихнул!
– Ну-ну! – парень резко поднял голову.
– Ти-их-хо, – зашептала на него молодица, – зачем он тебе, этот старик?
С минуту они лежали молча, но вот парень снова накинулся на старика:
– Сверну я голову твоему петуху, икнуть не успеешь!
– Смотри, чтоб я тебе не свернул.
– Что-о?
– Ти-ихо ты, тихо!
Кто-то из тех, что рассаживались в конце полок, придавил парню ноги, и он, забыв о старике, обрушился на него:
– Куда лезешь, морда? Ослеп, что ли? Расселся!
– А ты разлегся. Гляди, а то за ноги да вниз!..
– А ну попробуй! – парень приподнялся на локте. – А ну тронь!
– Ти-их-хо! – опять послышалось из-под шинели. Молодица высвободила свою пухлую короткую руку и, словно крюком, зацепила парня за шею, притянула к себе.
Но вот послышались дробный стук по полкам и голос кондуктора. За кондуктором шел контролер, проверяя билеты.
Парень тотчас закутался в шинель, притих.
– Ваши билеты, граждане, ваши билеты! – оповещал кондуктор, светя фонарем и постукивая свернутыми флажками по полкам. – Ваш билет, гражданин! – обратился он к парню в шинели и постучал флажками по каблукам его сапог.
Тот не отозвался, притворившись спящим. Проводник еще раз постучал по его каблукам, и тогда подхватилась молодица: – Вот наши билеты!
Она протянула контролеру картонку.
Контролер взял билет, поднес к фонарю, проверил на свет компостер с одной и другой стороны и спокойно заметил:
– Так это один билет, а где второй? Гражданин! – уже громче произнес он. – Гражданин, проснитесь!
– В чем дело? – отозвался наконец парень, подбирая под себя ноги.
– Проверка билетов, гражданин, прошу ваш билет!
– Я вам не гражданин, а военнослужащий. Не видите?
– А темно, товарищ, темно. Кто вас знает, кто вы такой. Нам ваш билет, и только.
– Я военнослужащий, ясно?
– Все равно, билет…
– Нету у меня никакого билета. Я имею право!..
– Предъявите ваш воинский документ, – потребовал контролер.
Парень ответил, что он не показывает документы всяким штатским, и с головой накрылся шинелью.
Вскоре пришли двое военных и сняли его с полки как самозванца.
– Ага, кто кого спихнул? – возликовал ему вслед старик.
Анна Степановна в гневе наблюдала за всем этим из своего угла. Парень в старой шинели – и ростом невысок, худенький, с чистым и приятным лицом – показался ей омерзительным, страшным. Вспомнился случай, рассказанный соседкой по больничной палате. Шла она, эта соседка, на восток пробиралась… Сколько таких шло! Присоединился к ней парень, вроде вот этого, в военной форме, с перевязанной рукой. Два дня шел. Прикинулся раненым в бою, помогал нести, везти. А потом, ночью, обокрал и исчез.
Когда, наконец, Анна Степановна сошла на станции, ей показалось, что в вагоне, в котором только что ехала, совсем не было воздуха. Так легко теперь дышалось, так легко шагалось! Ночь выдалась нетемной, потому хоть и нет нигде фонарей, и дощатый перрон, и маленький вокзальчик просматривались довольно хорошо. На фронтоне вокзала белела вывеска с большими черными буквами: АННА. Вот ведь как – станция-тезка! Никогда и не слышала о ней. А довелось приехать… Кто знает, может, и работать приведется тут…
Анна Степановна получила направление в деревню Старая Чигла, что в тридцати километрах от районного центра, в школу-семилетку. Учителей там не хватало и до войны, а в войну так и подавно.
Где на лошадях, где на волах добиралась она в эту Старую Чиглу. И пешком порядком прошагала. Не раз по дороге набегали тучи, хлестал дождь, Анна Степановна промокала до нитки и снова просыхала. И когда наконец, после очередного дождя, встречные люди подсказали, что за следующей горкой – Чигла, она почувствовала такую усталость, такую тяжесть в ногах, что казалось, с места не сдвинуться, а чтоб на пригорок забраться – страшно и подумать.
Выбрала зеленую прогалинку у дороги, опустилась на колени, на руки, легла. Трава мокрая, но ведь и одежда – хоть выжимай, так что все равно… Полуденное солнце светило весело, грело и сушило старательно, и холодок от мокрой одежды почти не ощущался. Потянуло даже на дрему, тихую, истомную.
Но Анна Степановна переборола себя, поднялась. На ноги больно ступить, в плечах ломота, правый бок, раненный, в каком-то тупом одеревенении.
Сколько же нынче пройдено? И сколько случалось проходить, пробегать до ранения? Наверняка меньше… Намного меньше! Значит, силы уже не те. Да и во рту со вчерашнего дня – ни росинки…
Есть не хотелось. Мучила жажда, хоть день дождливый, в колее и обочь дороги поблескивают лужи. Зачерпнуть бы пригоршней из лужи, напиться, да вдруг хвороба какая привяжется? Совсем некстати – в чужих-то местах, где и работы будет по горло, и, понятно, трудностей всяких тьма.
С пригорка в самом деле открылась деревня. Большой зеленый выгон тянулся к речке, прямо-таки белея от гусиных стад. Речка сверкала за выгоном и исчезала за постройками, за густыми изумрудными зарослями каких-то деревьев – издали не определить. По рассказам спутников Трутикова знала, что это речка Битюг. Кое-где с пригорков она и раньше проглядывалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102