Не лучше ли простить!..
Но все же, боясь байского гнева, жырау со своей юной женой так и не вернулись в родной аул, а стали жить особняком от людей у подножья горы Казыкурт. Прославился он тем в народе, что никогда не выезжал на богатые свадьбы. Зато не случилось в округе ни одной свадьбы безродного батыра или бедняка джигита, в которой не принял бы он участие. Даже в ханском дворце, где спасли ему жизнь, не был он частым гостем. Именно этого человека, пользующегося всеобщей любовью у простонародья, и пригласил сейчас к себе хан Тауекель. Да и по древним неписаным законам следовало перед боем спрашивать совета у вещих певцов.
Сделать это было нетрудно, ибо народный жырау прибыл вчера к Туркестану вместе с отрядом джигитов, который привел из Младшего жуза его родственник батыр Жолымбет. Жиенбет-жырау вошел и лишь слегка склонил голову перед ханом. Это было его право, и хан Тауекель благосклонно кивнул певцу:
— Садись на подушку, мой жырау!
— Я пришел по твоему зову, хан! — сказал Жиенбет, сев перед властителем. — У тебя появились какие-то заботы…
— Расскажи раньше, как ты доехал, мой жырау. Хорошая ли была дорога?
— Что певцу дорога!
— И все же расскажи. Мне не мешает знать, что говорят и думают люди в дороге.
— Да, ты прав, мой хан. Ибо самый лучший хан все равно любит слышать только хорошее. Кто же скажет тебе правду, если не я…
— Говори, жырау!
— Люди на всех степных дорогах говорят, что недоброе дело затеяно тобой, хан Тауекель. Они идут сюда по твоему зову, чтобы защитить свои города и земли от кровавого Абдуллаха. А здесь, оказывается, готовится поход на чужие города. Люди говорят, что никогда ни к одному народу не приходило счастье от владения чужим. Смерть и пожары несешь ты в Ташкент и Самарканд, где живут наши самые близкие родственники. Все это вернется сторицей обратно в степь, и будет гореть она от одного края до другого…
Хан побледнел, но ни один мускул не шевельнулся на его лице.
— Говори, жырау!
— Люди говорят, что трава даром пропадает в степи, а ее надо заготавливать на зиму для скота. Война оторвет людей от божьего дела. Джут и бескормица снова придут в нашу степь. Хану и султанам нужна эта война. Их влекут богатые дворцы и гаремы Бухары. Что людям от этой войны?!
— Говори, жырау!
— Нет, я не скажу тебе, мой хан, имена людей, которые говорят это!
— Не надо, жырау! — Хан поднял правую руку. — Их приведут сейчас сюда, и ты сам решишь, правы ли они в своих сомнениях.
Тауекель-хан сделал знак, и послышался тяжкий звон цепей. Полтора десятка стражников ввели в зал двух батыров. Руки и ноги их были закованы. Жиенбет-жырау привстал от волнения. Он узнал обоих батыров. Это были знаменитые братья-близнецы Кияк и Туяк. Только недавно хан произвел обоих братьев в мынбасы — тысячники. Верой и правдой служили они Тауекель-хану, пока склеивал он осколки Белой Орды. Жизнью своей был обязан Кияк-батыр хану. И вот теперь братья-батыры провинились перед ним.
— Вот они, люди, сеющие смуту среди воинов накануне боя! — указал на них хан. — Правильно сказано: «Из песка не склеишь камня, из рабов не составишь ханство!» Как будто одна лишь рабская кровь прольется в завтрашних битвах! Мало ли ляжет в боях «белой кости»! И можно ли без войны создать государство!
Мудрый жырау сразу определил, в чем дело. Горой возвышались среди рослых ханских стражников народные батыры. На плечах у каждого из них легко бы уселось по одному обыкновенному человеку. Несмотря на то что были они в цепях, держались оба независимо. Да и воинские знаки тысячников не были спороты с их одежды. Не так уж глуп и недальновиден был хан Тауекель, чтобы перед таким походом по-настоящему ссориться с людьми, которых любят в народе и войске…
Хан сделал знак, и стража вышла.
* * *
— Если бы я сам не знал вас, то решил бы, что звон золота эмира Абдуллаха слышится в ваших речах! — сказал Тауекель-хан, обращаясь к батырам.
— От души благодарим, наш хан, что сразу не приказали отрубить наши глупые головы! — сказал Кияк-батыр, и в голосе его послышалась насмешка.
— За этим дело не станет! — пообещал хан. — Но почему вдруг стал дорог казахским батырам покой эмира Абдуллаха? Скажи ты, Кияк?
— Мы — казахи, мой хан!
— Ну и что?
— Мы — простые казахи, и нам ни к чему чужая земля!
— А Абдуллах?
— Пусть только сунется он сюда со своими лашкарами, и ты знаешь, что его ждет. Не раз мы встречали его уже в своих городах. А чужих городов нам не надо. Не мы одни — так говорят люди со всех четырех сторон степи!
— Ты забыл, батыр Кияк, что поется в древних песнях о походах кипчаков. Полмира покорили они, и сам великий Рум дрожал при их виде!
— Это ханские песни, мой повелитель!
— А слава?
— Это ханская слава!
— Что же у тебя свое?
— Родина, мой хан! И еще те полсотни овец и четыре верблюда, которые пасутся у моей черной юрты. Если сдохнут они от бескормицы, вся слава мира, начиная с Искандера Двурогого, не спасет семью от голодной смерти!
— Ну, а ты что скажешь, Туяк-батыр?
— У нас одно добро… Добавлю лишь, что мы плохо разбираемся, где узбек, а где казах. Те же люди живут в наших и их городах, и нет в Туркестане семьи, не имеющей родственников в Ташкенте. Что делить бедному батыру Туяку с таким же бедным кузнецом из Бухары!
Только Жиенбет-жырау чувствовал, как разъярен хан. Лицо Тауекеля побледнело, холодный черный огонь горел в глазах. И вдруг недобрая усмешка тронула губы:
— Ладно, мудрые батыры, вместо хана решающие, быть войне или миру… Вы говорите, что родственники ваши там, в Ташкенте. Почему же что ни день сотнями бегут они к нам от эмира Бухары?
Братья переглянулись.
— Две шкуры сдирают там с них люди эмира, а здесь…
— Договаривай, батыр! — грозно приказал хан.
— А здесь только полторы! — твердо закончил Кияк-батыр, глядя прямо в глаза хану.
— Я запомню твою дерзость, батыр… — глухо произнес хан. — Но оставим свои счеты до лучших времен. А теперь скажи: не получается ли так, что ты предаешь своих братьев в Ташкенте, когда оставляешь их на произвол лашкаров эмира Бухары?
— Братья явно не ждали такого оборота разговора.
— Что же, мы можем им помочь… — неуверенно начал Кияк-батыр.
— Вот видишь! — Хан торжествующе поднял руку кверху. — А когда возьмем Ташкент, неоткуда будет нападать на наши города проклятому Абдуллаху. Идите же с миром, батыры, и готовьтесь к выступлению во славу справедливости!
Он вызвал караул и тут же велел освободить от цепей обоих братьев. Те молча поклонились и вышли.
— Вот какие времена наступают, мой жырау! — Тауекель-хан повернулся к Жиенбету-жырау. — Хану приходится уже не приказывать, а уговаривать свой народ!
— Ты правильно поступил, мой хан! — сказал певец.
— Да, на Ташкент они пойдут… криво усмехнулся Тауекель-хан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Но все же, боясь байского гнева, жырау со своей юной женой так и не вернулись в родной аул, а стали жить особняком от людей у подножья горы Казыкурт. Прославился он тем в народе, что никогда не выезжал на богатые свадьбы. Зато не случилось в округе ни одной свадьбы безродного батыра или бедняка джигита, в которой не принял бы он участие. Даже в ханском дворце, где спасли ему жизнь, не был он частым гостем. Именно этого человека, пользующегося всеобщей любовью у простонародья, и пригласил сейчас к себе хан Тауекель. Да и по древним неписаным законам следовало перед боем спрашивать совета у вещих певцов.
Сделать это было нетрудно, ибо народный жырау прибыл вчера к Туркестану вместе с отрядом джигитов, который привел из Младшего жуза его родственник батыр Жолымбет. Жиенбет-жырау вошел и лишь слегка склонил голову перед ханом. Это было его право, и хан Тауекель благосклонно кивнул певцу:
— Садись на подушку, мой жырау!
— Я пришел по твоему зову, хан! — сказал Жиенбет, сев перед властителем. — У тебя появились какие-то заботы…
— Расскажи раньше, как ты доехал, мой жырау. Хорошая ли была дорога?
— Что певцу дорога!
— И все же расскажи. Мне не мешает знать, что говорят и думают люди в дороге.
— Да, ты прав, мой хан. Ибо самый лучший хан все равно любит слышать только хорошее. Кто же скажет тебе правду, если не я…
— Говори, жырау!
— Люди на всех степных дорогах говорят, что недоброе дело затеяно тобой, хан Тауекель. Они идут сюда по твоему зову, чтобы защитить свои города и земли от кровавого Абдуллаха. А здесь, оказывается, готовится поход на чужие города. Люди говорят, что никогда ни к одному народу не приходило счастье от владения чужим. Смерть и пожары несешь ты в Ташкент и Самарканд, где живут наши самые близкие родственники. Все это вернется сторицей обратно в степь, и будет гореть она от одного края до другого…
Хан побледнел, но ни один мускул не шевельнулся на его лице.
— Говори, жырау!
— Люди говорят, что трава даром пропадает в степи, а ее надо заготавливать на зиму для скота. Война оторвет людей от божьего дела. Джут и бескормица снова придут в нашу степь. Хану и султанам нужна эта война. Их влекут богатые дворцы и гаремы Бухары. Что людям от этой войны?!
— Говори, жырау!
— Нет, я не скажу тебе, мой хан, имена людей, которые говорят это!
— Не надо, жырау! — Хан поднял правую руку. — Их приведут сейчас сюда, и ты сам решишь, правы ли они в своих сомнениях.
Тауекель-хан сделал знак, и послышался тяжкий звон цепей. Полтора десятка стражников ввели в зал двух батыров. Руки и ноги их были закованы. Жиенбет-жырау привстал от волнения. Он узнал обоих батыров. Это были знаменитые братья-близнецы Кияк и Туяк. Только недавно хан произвел обоих братьев в мынбасы — тысячники. Верой и правдой служили они Тауекель-хану, пока склеивал он осколки Белой Орды. Жизнью своей был обязан Кияк-батыр хану. И вот теперь братья-батыры провинились перед ним.
— Вот они, люди, сеющие смуту среди воинов накануне боя! — указал на них хан. — Правильно сказано: «Из песка не склеишь камня, из рабов не составишь ханство!» Как будто одна лишь рабская кровь прольется в завтрашних битвах! Мало ли ляжет в боях «белой кости»! И можно ли без войны создать государство!
Мудрый жырау сразу определил, в чем дело. Горой возвышались среди рослых ханских стражников народные батыры. На плечах у каждого из них легко бы уселось по одному обыкновенному человеку. Несмотря на то что были они в цепях, держались оба независимо. Да и воинские знаки тысячников не были спороты с их одежды. Не так уж глуп и недальновиден был хан Тауекель, чтобы перед таким походом по-настоящему ссориться с людьми, которых любят в народе и войске…
Хан сделал знак, и стража вышла.
* * *
— Если бы я сам не знал вас, то решил бы, что звон золота эмира Абдуллаха слышится в ваших речах! — сказал Тауекель-хан, обращаясь к батырам.
— От души благодарим, наш хан, что сразу не приказали отрубить наши глупые головы! — сказал Кияк-батыр, и в голосе его послышалась насмешка.
— За этим дело не станет! — пообещал хан. — Но почему вдруг стал дорог казахским батырам покой эмира Абдуллаха? Скажи ты, Кияк?
— Мы — казахи, мой хан!
— Ну и что?
— Мы — простые казахи, и нам ни к чему чужая земля!
— А Абдуллах?
— Пусть только сунется он сюда со своими лашкарами, и ты знаешь, что его ждет. Не раз мы встречали его уже в своих городах. А чужих городов нам не надо. Не мы одни — так говорят люди со всех четырех сторон степи!
— Ты забыл, батыр Кияк, что поется в древних песнях о походах кипчаков. Полмира покорили они, и сам великий Рум дрожал при их виде!
— Это ханские песни, мой повелитель!
— А слава?
— Это ханская слава!
— Что же у тебя свое?
— Родина, мой хан! И еще те полсотни овец и четыре верблюда, которые пасутся у моей черной юрты. Если сдохнут они от бескормицы, вся слава мира, начиная с Искандера Двурогого, не спасет семью от голодной смерти!
— Ну, а ты что скажешь, Туяк-батыр?
— У нас одно добро… Добавлю лишь, что мы плохо разбираемся, где узбек, а где казах. Те же люди живут в наших и их городах, и нет в Туркестане семьи, не имеющей родственников в Ташкенте. Что делить бедному батыру Туяку с таким же бедным кузнецом из Бухары!
Только Жиенбет-жырау чувствовал, как разъярен хан. Лицо Тауекеля побледнело, холодный черный огонь горел в глазах. И вдруг недобрая усмешка тронула губы:
— Ладно, мудрые батыры, вместо хана решающие, быть войне или миру… Вы говорите, что родственники ваши там, в Ташкенте. Почему же что ни день сотнями бегут они к нам от эмира Бухары?
Братья переглянулись.
— Две шкуры сдирают там с них люди эмира, а здесь…
— Договаривай, батыр! — грозно приказал хан.
— А здесь только полторы! — твердо закончил Кияк-батыр, глядя прямо в глаза хану.
— Я запомню твою дерзость, батыр… — глухо произнес хан. — Но оставим свои счеты до лучших времен. А теперь скажи: не получается ли так, что ты предаешь своих братьев в Ташкенте, когда оставляешь их на произвол лашкаров эмира Бухары?
— Братья явно не ждали такого оборота разговора.
— Что же, мы можем им помочь… — неуверенно начал Кияк-батыр.
— Вот видишь! — Хан торжествующе поднял руку кверху. — А когда возьмем Ташкент, неоткуда будет нападать на наши города проклятому Абдуллаху. Идите же с миром, батыры, и готовьтесь к выступлению во славу справедливости!
Он вызвал караул и тут же велел освободить от цепей обоих братьев. Те молча поклонились и вышли.
— Вот какие времена наступают, мой жырау! — Тауекель-хан повернулся к Жиенбету-жырау. — Хану приходится уже не приказывать, а уговаривать свой народ!
— Ты правильно поступил, мой хан! — сказал певец.
— Да, на Ташкент они пойдут… криво усмехнулся Тауекель-хан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88