Служба не прекращается.
Он спокойно пошел в алтарь, уверенным голосом начал службу. Ни один мускул не дрогнул, ни одно движение не выдавало волнения владыки, у которого эти события полностью разрушили все планы, связанные с Иннокентием, а вместе с планами пропала многолетняя мечта о мести. Кому? Старый генерал давно умер, а те гороховые шуты из полка, что провожали его насмешками, неизвестно где. Впрочем, план стоил игры. Он приближал к действительности сладкую мечту побывать в Петербурге.
А со двора все сильнее слышались пронзительные крики избиваемой нагайками толпы, плач детей, все громче н громче долетало:
— Ой боже ж мой, боже ж мой! За что же вы? Спасите, люди добрые, спасите!
Утих на клиросе на мгновение хор и снова загремел. Игумен и глазом не повел. Спокойно и уверенно взял чашу с дарами и таким же спокойным, уверенным шагом вышел причащать.
— Со страхом божьим и верою приступите.
Не дрогнула рука, когда брал первую ложечку причастия для себя. Так же, как всегда, поднял он ее и… Повисла рука в воздухе, задрожала. Пролилось сначала причастие на пол, выпала ложечка из руки, и чаша с глухим грохотом покатилась.
Игумен остолбенел, глядя перед собой.
От двери прямо на него медленно шла женщина. Рваная ее одежда висела клочьями, седые космы волос распустились, босые иссиня-красные ноги оставляли кровавые следы. Старческое сморщенное лицо походило на маску из потрескавшейся морщинистой коры, залитой красно-черной краской. Ступала ровно и осторожно. На окровавленных руках ее сидел ребенок. Острая жандармская шашка рассекла ребенка пополам, на руке женщины повисли его еще
свежие внутренности. В такт шагам женщины голова ребенка покачивалась, и со лба тоненькой струйкой стекала кровь. Правая рука его как-то странно свисала, словно тянулась, чтобы ухватиться за землю.
Перед этим зрелищем расступились монахи. Отшатнулись к стенам, полные нечеловеческого ужаса. Румяный жандармский полковник вдруг побледнел и попятился к алтарю. Он сжал зубы, затаил дыхание и закрыл глаза, чтобы не видеть этого жуткого зрелища. Пятился все дальше, пока не исчез в алтаре. Сел на стул и склонил на грудь голову.
Но растерянность игумена длилась не больше минуты. Усилием воли он прогнал прочь свой страх и строго приказал:
— Выведите ее во двор. Пусть не мешает службе божьей. Это господь покарал ее за грехи и ересь.
Никто не шевельнулся. В мертвую пустоту канул голос игумена:
— Кто не подойдет тотчас, тот союзник еретика и бунтовщика Иннокентия. Вам я говорю? Выведите ее отсюда.
Снова зловещая тишина. А привидение все приближалось к алтарю. Отец игумен впился горящим взором в ближнего монаха и прошипел:
— Ты, свинопас, тебе говорю, выведи ее. Слышал? Сейчас же выведи.
Окаменевший монах не тронулся с места.
Кровь ударила в голову игумену. Свет помутился, лицо посинело, жилы вздулись. Сжав кулаки, сошел со ступенек и твердым шагом направился к монаху, которому велел вывести женщину. Монах подался назад. Осатаневший игумен зверем кинулся на него и по-собачьи зарычал. Но тот не сделал и шагу. Игумен странно как-то вдруг икнул, захрипел и упал на пол, хватая руками ковер и стискивая зубы.
Перепуганная братия покидала церковь, обходя тело своего владыки. Последним вышел жандармский полковник. Он весь съежился, голову втянул в воротник, руки засунул в карманы и, мелко шагая, торопился к выходу. Еще в алтаре он надвинул фуражку низко на глаза. И теперь, не оглядываясь, направился прямо к своей лошади.
13
Как только казаки галопом влетели во двор монастыря, Иннокентий сразу понял, что его планы, связанные с торжественным выходом из обители, провалились. В первую минуту он хотел было вскочить в церковь, закрыться там и потом договориться с полковником о выходе. Но в то же мгновение отбросил этот план. Он понял, что может попасть в западню и тогда никто слушать его не станет, а паломники не устоят против вооруженной силы. Молнией мелькнула в голове и другая мысль — спасать сокровища, приобретенные за время пребывания в монастыре. Но и это он отбросил, так как времени было мало. Тогда Иннокентий решил пробиться к воротам, поднять бунт в селах, вызвать волнения среди верующих, вытянуть на улицу толпы людей и вместе с паломниками выйти в поле. А там, среди глубоких снегов, конным казакам и жандармам не так удобно действовать.
План выбран. Иннокентий приказал Семену и Герасиму выступать с паломниками за ворота, прикрываясь святыми — иконами и хоругвями.
Зареяли над толпой хоругви, взятые из монастыря, зазвучала молитва: сначала слышались одиночные голоса, разрозненные, дальше они объединялись. Наконец паломники всей толпой повалили к воротам. Казаки в первый момент отступили. Эти несколько минут дали паломникам возможность подойти к воротам. А когда казаки но главе с вахмистром бросились с нагайками, шашками — толпа уже была у ворот. Упали первые жертвы. Толпа вытолкнула засевших там жандармов, повалила ворота и вырвалась на свободу, в поле, в снега.
Казаки кинулись было на людей, но разъяренные фанатики встретили этот налет таким отпором, что те от ступили. И в то же мгновение послышалась какая-то команда, и казаки исчезли во дворе.
Иннокентий остановил толпу и обратился к ней со словами:
— Братья и сестры! Все вы видите, как враги рода человеческого преследуют нас, хотят погубить наши души. Меня и здесь преследуют, муками хотят заставить отступиться от веры святой нашей церкви, от моего дела — спасения душ грешных.
Но я не боюсь мук. Пойду на самые ужасные пытки, что готовит мне начальство, вытерплю все, но не брошу вас. Сегодня же пойду к царю и расскажу ему, какие обиды причиняют нам его неверные слуги. Царь несколько раз уже посылал за мной, но я не шел, не хотел осквернять себя. Ныне бог отец отпускает меня, повелевает стать перед царем и добиваться свободы служить господу так, как мы хотим…
Он осмотрел всех, словно хотел убедиться, понимает ли его речь паства.
— Так кто пойдет со мной? Кто поддержит меня в этом походе? Или оставите меня, как оставил Петр Иисуса Христа? Кто не хочет идти, становись по левую сторону, кто пойдет — по правую. Пусть отойдут слабые духом, кому не мила церковь божья и не нужно спасение
грешной души.
Толпа колыхнулась и взорвалась:
— Возьми! Возьми и нас с собой! Все, все пойдем! Все пойдем и не бросим тебя, не дадим тебя, дух святой, осквернить. Бери, бери и нас с собой.
— Все ли пойдут по доброй воле? Может, кто страшится пути долгого? Пусть отойдет тот, кто слаб духом.
Толпа фанатиков готова была броситься в холодное Онежское озеро.
— Бери! Бери нас с собой! Все пойдем! Все!
Иннокентий надел шапку, кожух, сел в сани к махнул рукой. Лавина тронулась и растянулась по снегу длинной полосой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Он спокойно пошел в алтарь, уверенным голосом начал службу. Ни один мускул не дрогнул, ни одно движение не выдавало волнения владыки, у которого эти события полностью разрушили все планы, связанные с Иннокентием, а вместе с планами пропала многолетняя мечта о мести. Кому? Старый генерал давно умер, а те гороховые шуты из полка, что провожали его насмешками, неизвестно где. Впрочем, план стоил игры. Он приближал к действительности сладкую мечту побывать в Петербурге.
А со двора все сильнее слышались пронзительные крики избиваемой нагайками толпы, плач детей, все громче н громче долетало:
— Ой боже ж мой, боже ж мой! За что же вы? Спасите, люди добрые, спасите!
Утих на клиросе на мгновение хор и снова загремел. Игумен и глазом не повел. Спокойно и уверенно взял чашу с дарами и таким же спокойным, уверенным шагом вышел причащать.
— Со страхом божьим и верою приступите.
Не дрогнула рука, когда брал первую ложечку причастия для себя. Так же, как всегда, поднял он ее и… Повисла рука в воздухе, задрожала. Пролилось сначала причастие на пол, выпала ложечка из руки, и чаша с глухим грохотом покатилась.
Игумен остолбенел, глядя перед собой.
От двери прямо на него медленно шла женщина. Рваная ее одежда висела клочьями, седые космы волос распустились, босые иссиня-красные ноги оставляли кровавые следы. Старческое сморщенное лицо походило на маску из потрескавшейся морщинистой коры, залитой красно-черной краской. Ступала ровно и осторожно. На окровавленных руках ее сидел ребенок. Острая жандармская шашка рассекла ребенка пополам, на руке женщины повисли его еще
свежие внутренности. В такт шагам женщины голова ребенка покачивалась, и со лба тоненькой струйкой стекала кровь. Правая рука его как-то странно свисала, словно тянулась, чтобы ухватиться за землю.
Перед этим зрелищем расступились монахи. Отшатнулись к стенам, полные нечеловеческого ужаса. Румяный жандармский полковник вдруг побледнел и попятился к алтарю. Он сжал зубы, затаил дыхание и закрыл глаза, чтобы не видеть этого жуткого зрелища. Пятился все дальше, пока не исчез в алтаре. Сел на стул и склонил на грудь голову.
Но растерянность игумена длилась не больше минуты. Усилием воли он прогнал прочь свой страх и строго приказал:
— Выведите ее во двор. Пусть не мешает службе божьей. Это господь покарал ее за грехи и ересь.
Никто не шевельнулся. В мертвую пустоту канул голос игумена:
— Кто не подойдет тотчас, тот союзник еретика и бунтовщика Иннокентия. Вам я говорю? Выведите ее отсюда.
Снова зловещая тишина. А привидение все приближалось к алтарю. Отец игумен впился горящим взором в ближнего монаха и прошипел:
— Ты, свинопас, тебе говорю, выведи ее. Слышал? Сейчас же выведи.
Окаменевший монах не тронулся с места.
Кровь ударила в голову игумену. Свет помутился, лицо посинело, жилы вздулись. Сжав кулаки, сошел со ступенек и твердым шагом направился к монаху, которому велел вывести женщину. Монах подался назад. Осатаневший игумен зверем кинулся на него и по-собачьи зарычал. Но тот не сделал и шагу. Игумен странно как-то вдруг икнул, захрипел и упал на пол, хватая руками ковер и стискивая зубы.
Перепуганная братия покидала церковь, обходя тело своего владыки. Последним вышел жандармский полковник. Он весь съежился, голову втянул в воротник, руки засунул в карманы и, мелко шагая, торопился к выходу. Еще в алтаре он надвинул фуражку низко на глаза. И теперь, не оглядываясь, направился прямо к своей лошади.
13
Как только казаки галопом влетели во двор монастыря, Иннокентий сразу понял, что его планы, связанные с торжественным выходом из обители, провалились. В первую минуту он хотел было вскочить в церковь, закрыться там и потом договориться с полковником о выходе. Но в то же мгновение отбросил этот план. Он понял, что может попасть в западню и тогда никто слушать его не станет, а паломники не устоят против вооруженной силы. Молнией мелькнула в голове и другая мысль — спасать сокровища, приобретенные за время пребывания в монастыре. Но и это он отбросил, так как времени было мало. Тогда Иннокентий решил пробиться к воротам, поднять бунт в селах, вызвать волнения среди верующих, вытянуть на улицу толпы людей и вместе с паломниками выйти в поле. А там, среди глубоких снегов, конным казакам и жандармам не так удобно действовать.
План выбран. Иннокентий приказал Семену и Герасиму выступать с паломниками за ворота, прикрываясь святыми — иконами и хоругвями.
Зареяли над толпой хоругви, взятые из монастыря, зазвучала молитва: сначала слышались одиночные голоса, разрозненные, дальше они объединялись. Наконец паломники всей толпой повалили к воротам. Казаки в первый момент отступили. Эти несколько минут дали паломникам возможность подойти к воротам. А когда казаки но главе с вахмистром бросились с нагайками, шашками — толпа уже была у ворот. Упали первые жертвы. Толпа вытолкнула засевших там жандармов, повалила ворота и вырвалась на свободу, в поле, в снега.
Казаки кинулись было на людей, но разъяренные фанатики встретили этот налет таким отпором, что те от ступили. И в то же мгновение послышалась какая-то команда, и казаки исчезли во дворе.
Иннокентий остановил толпу и обратился к ней со словами:
— Братья и сестры! Все вы видите, как враги рода человеческого преследуют нас, хотят погубить наши души. Меня и здесь преследуют, муками хотят заставить отступиться от веры святой нашей церкви, от моего дела — спасения душ грешных.
Но я не боюсь мук. Пойду на самые ужасные пытки, что готовит мне начальство, вытерплю все, но не брошу вас. Сегодня же пойду к царю и расскажу ему, какие обиды причиняют нам его неверные слуги. Царь несколько раз уже посылал за мной, но я не шел, не хотел осквернять себя. Ныне бог отец отпускает меня, повелевает стать перед царем и добиваться свободы служить господу так, как мы хотим…
Он осмотрел всех, словно хотел убедиться, понимает ли его речь паства.
— Так кто пойдет со мной? Кто поддержит меня в этом походе? Или оставите меня, как оставил Петр Иисуса Христа? Кто не хочет идти, становись по левую сторону, кто пойдет — по правую. Пусть отойдут слабые духом, кому не мила церковь божья и не нужно спасение
грешной души.
Толпа колыхнулась и взорвалась:
— Возьми! Возьми и нас с собой! Все, все пойдем! Все пойдем и не бросим тебя, не дадим тебя, дух святой, осквернить. Бери, бери и нас с собой.
— Все ли пойдут по доброй воле? Может, кто страшится пути долгого? Пусть отойдет тот, кто слаб духом.
Толпа фанатиков готова была броситься в холодное Онежское озеро.
— Бери! Бери нас с собой! Все пойдем! Все!
Иннокентий надел шапку, кожух, сел в сани к махнул рукой. Лавина тронулась и растянулась по снегу длинной полосой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105