"Вай, а помнишь в Риге: такая вроде аудитория, да; мы сидим как будто
студенты, в белых халатах, а доктор читает нам лекцию и при этом режет
живого человека, показывает, где какие внутренности..."
Я знал, они не лгали: люди с шальными деньгами оплачивают подобное
веселье, и никакие РСБ ничего не могут с ними поделать, а межрегиональники
не встревают, поскольку всемирной безопасности они не угрожают, концессиям
- тоже. Сотни мини-государств и спорных зон на месте бывшего Союза,
островки распрей и беззакония, стали лучшим местом для сверхмодных
триллер-шоу, единственных, что еще действовали на нервы пресыщенных
впечатлениями зрителей...
Но что это? Губы Вагифа двигались, сладко причмокивая; я почти ничего уже
не слышал, последние капли коньяка переполнили чашу моих возможностей.
Смутно воспринимая движение ярких пятен на сцене, - сдается, то был
кордебалет, - уже не собираясь встречаться с сыном, скорее, скорее
устремился я на улицу.
Сырой холод помог мне обрести себя под каменной стеною набережной, на
ступенях, уходящих в воду. Промозглая ночь придавила город, за рекою
громады жилых массивов были кое-где помечены тусклыми огнями -
электричество подавалось не во все районы, в лучшем случае, по часу утром и
вечером, а свечи лежали на прилавках фри-шопов... Сквозь пьяную одурь я
вспомнил, как от этого самого парапета в детстве с матерью, а позднее с
веселыми товарищами уплывал на белом "речном трамвае" к устью Десны, или в
другие места, где можно было безмятежно плескаться, строить из песка, с
годами - пить теплое вино и предаваться любви... Давно уже не ходили
"трамваи", речной пассажирский флот умер из-за отсутствия топлива,
запчастей, новых судов. Лишь баржи концессий, груженные лесом, углем,
рудой, самой землею - лучшим в мире черноземом, тяжелые моторные баржи днем
и ночью утюжили Днепр. Вот и сейчас цепью ползли по пустынной шири фонари
гигантского каравана.
В груди у меня саднило; все выпитое сегодня не принесло облегчения, хмель
улетучивался, оставались изжога и тошнота. Хотелось просто и тупо
завалиться спать, - но кошмарным испытанием представлялся пеший путь через
полгорода, и я медлил.
Кольнула угол глаза недалекая вспышка света. Я обернулся. Прибой от барж
покачивал у ступеней понтон со старой дощатой надстройкою. Я думал, давно
уже заржавели и сгнили эти наивные причалы с автомобильными шинами на
бортах... Под навесом ктото прикуривал от зажигалки.
Вдруг мне отчаянно захотелось курить. Вообще, я редко баловался табаком,
сигареты были непомерно дороги, но сейчас приспичило огнем и горячим дымом
отогнать зябкую сырость, и я двинулся к трапу.
Уже взойдя на понтон, увидел, что под навесом ночует большая компания -
слитная шевелящаяся масса, не менее двадцати человек. Оставалось раскрыть
рот и попросить сигарету... Но нет. Я не мог вымолвить ни слова. Более
того, я стремительно и жутко трезвел.
Тусклая звездочка, передаваемая из рук в руки, на миг высвечивала
опухшие, покрытые щетиной лица, спутанные сальные волосы, безумную
неподвижность глаз. Иные шептали, посмеиваясь или плача, качая головами,
словно бы молясь, - каждый из них был сам по себе, каждый вел разговор с
воображаемыми собеседниками, не слыша настоящих. То были они, худшие из
подонков умирающей столицы, все более многочисленные, неистребимые; те,
кого не могли извести ни полиция, ни РСБ, кто вел свою кошмарную жизнь,
прячась на чердаках, в подвалах, цехах опустелых заводов, в районах Оболони
и Троещины, куда прочие даже днем боятся сунуться без бронетранспортера, -
крысолюди, ночная нечисть, нарк и! У них не было сигарет, лишь одна
самокрутка на всех, и я сразу понял, что не с простым табаком.
Увидев нарков столь близко, следовало мгновенно и во весь дух срываться
бежать. Но во мне еще бродила пьяная замедленность, этакое благодушие,
когда ничего не принимаешь всерьез. Я стоял с глупейшей улыбкой, чуть ли не
надеясь, что страшная встреча завершится дружелюбной болтовней. Ведь люди
же, все-таки!..
Нет, это не были люди. Они ощутили меня порознь и все разом,
зашевелились, потянулись, обдавая невыносимым смрадом. Меня схватили за
брюки, я с ужасом вырвал ногу; им трудно было сразу подняться, но они
ползком окружали, и кто-то уже сопел позади - выбирали момент, чтоб
наброситься, свалить, выпотрошить карманы, а может,и учинить нечто худшее.
Ничего сдерживающего у нарков не было: я слыхал о найденных при разгоне
притонов обглоданных человеческих костях... Поклявшись в душе любой ценою
добыть газовый пистолет-парализатор, я молча лягнул кого-то в челюсть,
содрал судорожные пальцы с подола куртки.
Нарки залопотали громче. Речь их пугала, словно я внезапно сошел с ума и
слушал дикую болтовню призраков воображения - помесь бессмыслицы с
неожиданно высокой поэзией, тюремного жаргона и темной мистики, намекающей
на непостижимую близость к потустороннему. Ударенный мною в челюсть плакал
и бормотал что-то о своих зубочках, язычочке, черепушечке, пока его
оглушительным визгом не заставила умолкнуть женщина. Я уже дрался
по-настоящему, кулаками, ногами, но как бы не с отдельными противниками, а
с вязкой смыкающейся трясиной.
Взрыв полыхнул у меня в голове, ослепив изнутри; от затылка к вискам
рванулась жаркая боль. Огрели чем-то сзади. Чувствуя, как слабеют колени и
льется кровь за ворот, борясь с дурнотою, я еще пытался отталкивать
грязные, скользкие руки...
Что это? Сильный, резкий луч ударил с набережной. Я чуть не обмер совсем,
увидев высвеченное до мелочей лицо бабы, державшей меня за пояс. Она не
разговаривала, а лишь визжала, точно злобная бесовка. Сизая вздутая кожа
сплошь покрыта гнойными язвами, на голове ни волоска, на глянцево-красных
веках ни ресницы - наверное, крымчанка, предмет изучения для Центра
мутационной генетики... В следующую секунду властный голос сказал уверенно
и гулко:
- А ну, р-разойдись, голь перекатная! Ж-живо!..
И - чудо! - не от стрельбы в упор, не от водо- или газометов, киевскому
"дну" давно привычных, - от крепкого решительного слова дрогнули,
попятились стеклянноглазые оборвыши-марки; не споря, лишь ворча и
поскуливая, забились по углам, один даже юркнул в проломленную дверь бывшей
билетной кассы. "Проняло", - радуясь, что нечто людское все же сбереглось в
отравленных мозгах, подумал я; но тут страшная лысая женщина вновь неистово
завизжала и ринулась - не на меня уже, на моего спасителя. Тот, не тратя
более слов, через мое плечо выстрелил из парализатора, словно шампанское
открыл. Газовая "пуля" - конденсат - облачком окутала ее голову.
Отворотясь от упавшей, я, наконец, встретился глазами с незнакомцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24