Он, разумеется, и мысли не допускал, что сам способен пасть духом, загнить физически или духовно.
А теперь он испытывал страх, мучился от боли, казался себе беспомощным и слабым. За недели, проведенные в больнице, все чувства его обострились, он стал неестественно восприимчив к физической боли, теперь он боялся даже обычных инъекций, боялся даже ежедневного анализа крови из вены. Кроме того, он страшился темноты, не переносил одиночества и приучился улавливать те звуки, которые раньше проходили мимо его ушей.
От исследования — врачи, как в насмешку, называли это расследованием1 — он терял в весе, и состояние его все ухудшалось. Но чем дальше заходила болезнь, тем сильней становился страх смерти и, наконец, сорвав с него защитные оболочки, завладел всеми его помыслами, оставил его в состоянии полной духовной обнаженности и беспредельного, почти непристойного эгоизма.
Что-то зашуршало в саду под окном. Верно какое-нибудь животное шуршит голыми ветками роз. Полевка или еж, а может, просто кошка. Хотя ежи, кажется, не проснулись еще от зимней спячки.
«Да, да, скорей всего это какое-нибудь животное», — подумал он и, не в силах дальше терпеть боль, протянул свободную, левую руку к электрическому звонку, который висел очень удобно, как раз на расстоянии вытянутой руки, захлестнув петлю вокруг спинки кровати.
Но когда его пальцы коснулись холодного железа, рука непроизвольно дрогнула, он промахнулся, петля соскользнула вниз, и выключатель упал на пол с резким стуком.
Этот звук помог ему собраться с мыслями.
Сумей он дотянуться до звонка и нажать белую кнопку, над его дверью вспыхнула бы красная сигнальная лампочка, и вскоре из дежурной комнаты, громыхая деревянными башмаками, явилась бы ночная сестра.
Но поскольку он при всех своих страхах был не лишен еще суетного тщеславия, ему подумалось, что неудача со звонком, пожалуй, к лучшему.
Сестра вошла бы в палату, зажгла бы верхний свет, взглянула бы вопросительно на него, раздавленного болезнью и страданием.
Некоторое время он лежал неподвижно и чувствовал, как боль то отходит, то снова накатывает судорожными рывками, будто взбунтовавшийся экспресс, ведомый безумным машинистом…
Потом у него возникла новая потребность, потребность помочиться.
Утку можно было достать рукой, она лежала в желтой пластмассовой корзине для мусора за тумбочкой. Но он не желал пользоваться уткой. Если надо, он может и встать. Кто-то из врачей даже говорил, что ему полезно двигаться.
Он решил встать, открыть обе двери и добраться до уборной, расположенной как раз в середине коридора. Это будет небольшим развлечением, практической задачей, которая хоть ненадолго направит его мысли по другому руслу.
Он откинул одеяло и простыню, перешел из лежачего положения в сидячее и просидел несколько секунд на краю кровати, не доставая ногами до пола. За это время он оправил на себе белую ночную рубашку и услышал, как от его движений пластмассовая подстилка трется-шуршит о матрас.
Затем он осторожно спустил ноги и почувствовал прикосновение холодного пола к покрытым испариной ступням. Затем он попытался выпрямиться — не без успеха, хотя широкие полосы пластыря резали пах и бедра. С него все еще не сняли давящую повязку из пенопласта, наложенную вчера на область паха после аортографии.
Шлепанцы стояли под тумбочкой, он сунул в них ноги и неуверенно, ощупью пошел к дверям. Первая дверь открывалась в комнату, вторая в коридор, он открыл обе и пошел по слабо освещенному коридору к уборной.
Там он помочился, вымыл руки холодной водой, а на обратном пути задержался в коридоре, прислушиваясь. По коридору разносился приглушенный звук транзистора, принадлежавшего сестре. Ему опять стало нехорошо, опять накатил страх, и тогда он надумал зайти к сестре и попросить, чтобы ему дали какие-нибудь обезболивающие таблетки. Большого проку от этих таблеток не будет, но все-таки сестре придется открыть шкафчик с медикаментами, достать банку, потом налить ему соку, во всяком случае, он хоть кого-то заставит собой заняться.
До комнаты сестер было метров двадцать, и дорога заняла немало времени. Шел он медленно, волоча ноги, и влажная от пота ночная рубашка шлепала его по икрам.
У сестер горел свет, но там никого не было. Только транзистор пел сам для себя между двумя недопитыми чашками кофе.
Ясное дело, и сестра, и нянечка заняты в какой-нибудь палате.
Все поплыло перед его глазами, и он навалился на дверной косяк. Через несколько минут стало чуть легче, и он медленно побрел по полутемному коридору к себе в палату.
Двери были приоткрыты — так он их и оставил. Он аккуратно затворил двери за собой, дошел до кровати, скинул шлепанцы, лег на спину, зябко вздрогнув, натянул до подбородка простыню и одеяло. Он лежал тихо, с широко открытыми глазами и чувствовал, как мчится, мчится по телу обезумевший экспресс.
Что-то изменилось в комнате. Сместился узор на потолке.
Это он заметил почти сразу.
Интересно, почему тени и отсветы приняли иное положение?
Он обвел взглядом голые стены, повернул голову направо и поглядел на окно.
Когда он уходил, окно было открыто. Это он помнил точно.
Теперь оно было закрыто.
Безумный страх охватил его, и он протянул руку к звонку, но звонка на месте не оказалось. Он забыл поднять провод и выключатель с пола.
Он стиснул пальцами железную перекладину кровати, то место, где полагалось быть звонку, и опять поглядел на окно.
Плотные шторы по-прежнему не сходились сантиметров на пять, но висели они не так, как прежде. И само окно было закрыто.
Не побывал ли в комнате кто-нибудь из персонала?
Маловероятно.
Пот выступил у него из всех пор, чувствительная кожа ощутила прикосновение липкой и холодной рубашки.
Раздираемый страхом, не в силах отвести глаз от окна, он начал приподниматься.
Шторы висели совершенно неподвижно, но он не сомневался, что за ними кто-то прячется.
Кто? — подумал он.
Кто?
И собрал остатки здравого смысла: должно быть, это галлюцинация.
Теперь больной стоял возле кровати на каменном полу и трясся всем телом. Он сделал два неуверенных шажка к окну. Остановился, втянул голову в плечи, губы у него дрожали.
Человек, стоявший в оконной нише, отбросил штору левой рукой и одновременно достал штык правой.
На длинном и широком лезвии вспыхнули отблески света.
Человек в лыжной куртке и твидовой кепке сделал два быстрых шага вперед, остановился, расставив ноги, прямой и высокий, и поднял оружие на уровень плеч.
Больной тотчас узнал его и хотел открыть рот для крика.
Тяжелая рукоятка штыка ударила его по губам, он еще почувствовал, как треснули от удара губы и хрустнула вставная челюсть.
Больше он ничего не успел почувствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
А теперь он испытывал страх, мучился от боли, казался себе беспомощным и слабым. За недели, проведенные в больнице, все чувства его обострились, он стал неестественно восприимчив к физической боли, теперь он боялся даже обычных инъекций, боялся даже ежедневного анализа крови из вены. Кроме того, он страшился темноты, не переносил одиночества и приучился улавливать те звуки, которые раньше проходили мимо его ушей.
От исследования — врачи, как в насмешку, называли это расследованием1 — он терял в весе, и состояние его все ухудшалось. Но чем дальше заходила болезнь, тем сильней становился страх смерти и, наконец, сорвав с него защитные оболочки, завладел всеми его помыслами, оставил его в состоянии полной духовной обнаженности и беспредельного, почти непристойного эгоизма.
Что-то зашуршало в саду под окном. Верно какое-нибудь животное шуршит голыми ветками роз. Полевка или еж, а может, просто кошка. Хотя ежи, кажется, не проснулись еще от зимней спячки.
«Да, да, скорей всего это какое-нибудь животное», — подумал он и, не в силах дальше терпеть боль, протянул свободную, левую руку к электрическому звонку, который висел очень удобно, как раз на расстоянии вытянутой руки, захлестнув петлю вокруг спинки кровати.
Но когда его пальцы коснулись холодного железа, рука непроизвольно дрогнула, он промахнулся, петля соскользнула вниз, и выключатель упал на пол с резким стуком.
Этот звук помог ему собраться с мыслями.
Сумей он дотянуться до звонка и нажать белую кнопку, над его дверью вспыхнула бы красная сигнальная лампочка, и вскоре из дежурной комнаты, громыхая деревянными башмаками, явилась бы ночная сестра.
Но поскольку он при всех своих страхах был не лишен еще суетного тщеславия, ему подумалось, что неудача со звонком, пожалуй, к лучшему.
Сестра вошла бы в палату, зажгла бы верхний свет, взглянула бы вопросительно на него, раздавленного болезнью и страданием.
Некоторое время он лежал неподвижно и чувствовал, как боль то отходит, то снова накатывает судорожными рывками, будто взбунтовавшийся экспресс, ведомый безумным машинистом…
Потом у него возникла новая потребность, потребность помочиться.
Утку можно было достать рукой, она лежала в желтой пластмассовой корзине для мусора за тумбочкой. Но он не желал пользоваться уткой. Если надо, он может и встать. Кто-то из врачей даже говорил, что ему полезно двигаться.
Он решил встать, открыть обе двери и добраться до уборной, расположенной как раз в середине коридора. Это будет небольшим развлечением, практической задачей, которая хоть ненадолго направит его мысли по другому руслу.
Он откинул одеяло и простыню, перешел из лежачего положения в сидячее и просидел несколько секунд на краю кровати, не доставая ногами до пола. За это время он оправил на себе белую ночную рубашку и услышал, как от его движений пластмассовая подстилка трется-шуршит о матрас.
Затем он осторожно спустил ноги и почувствовал прикосновение холодного пола к покрытым испариной ступням. Затем он попытался выпрямиться — не без успеха, хотя широкие полосы пластыря резали пах и бедра. С него все еще не сняли давящую повязку из пенопласта, наложенную вчера на область паха после аортографии.
Шлепанцы стояли под тумбочкой, он сунул в них ноги и неуверенно, ощупью пошел к дверям. Первая дверь открывалась в комнату, вторая в коридор, он открыл обе и пошел по слабо освещенному коридору к уборной.
Там он помочился, вымыл руки холодной водой, а на обратном пути задержался в коридоре, прислушиваясь. По коридору разносился приглушенный звук транзистора, принадлежавшего сестре. Ему опять стало нехорошо, опять накатил страх, и тогда он надумал зайти к сестре и попросить, чтобы ему дали какие-нибудь обезболивающие таблетки. Большого проку от этих таблеток не будет, но все-таки сестре придется открыть шкафчик с медикаментами, достать банку, потом налить ему соку, во всяком случае, он хоть кого-то заставит собой заняться.
До комнаты сестер было метров двадцать, и дорога заняла немало времени. Шел он медленно, волоча ноги, и влажная от пота ночная рубашка шлепала его по икрам.
У сестер горел свет, но там никого не было. Только транзистор пел сам для себя между двумя недопитыми чашками кофе.
Ясное дело, и сестра, и нянечка заняты в какой-нибудь палате.
Все поплыло перед его глазами, и он навалился на дверной косяк. Через несколько минут стало чуть легче, и он медленно побрел по полутемному коридору к себе в палату.
Двери были приоткрыты — так он их и оставил. Он аккуратно затворил двери за собой, дошел до кровати, скинул шлепанцы, лег на спину, зябко вздрогнув, натянул до подбородка простыню и одеяло. Он лежал тихо, с широко открытыми глазами и чувствовал, как мчится, мчится по телу обезумевший экспресс.
Что-то изменилось в комнате. Сместился узор на потолке.
Это он заметил почти сразу.
Интересно, почему тени и отсветы приняли иное положение?
Он обвел взглядом голые стены, повернул голову направо и поглядел на окно.
Когда он уходил, окно было открыто. Это он помнил точно.
Теперь оно было закрыто.
Безумный страх охватил его, и он протянул руку к звонку, но звонка на месте не оказалось. Он забыл поднять провод и выключатель с пола.
Он стиснул пальцами железную перекладину кровати, то место, где полагалось быть звонку, и опять поглядел на окно.
Плотные шторы по-прежнему не сходились сантиметров на пять, но висели они не так, как прежде. И само окно было закрыто.
Не побывал ли в комнате кто-нибудь из персонала?
Маловероятно.
Пот выступил у него из всех пор, чувствительная кожа ощутила прикосновение липкой и холодной рубашки.
Раздираемый страхом, не в силах отвести глаз от окна, он начал приподниматься.
Шторы висели совершенно неподвижно, но он не сомневался, что за ними кто-то прячется.
Кто? — подумал он.
Кто?
И собрал остатки здравого смысла: должно быть, это галлюцинация.
Теперь больной стоял возле кровати на каменном полу и трясся всем телом. Он сделал два неуверенных шажка к окну. Остановился, втянул голову в плечи, губы у него дрожали.
Человек, стоявший в оконной нише, отбросил штору левой рукой и одновременно достал штык правой.
На длинном и широком лезвии вспыхнули отблески света.
Человек в лыжной куртке и твидовой кепке сделал два быстрых шага вперед, остановился, расставив ноги, прямой и высокий, и поднял оружие на уровень плеч.
Больной тотчас узнал его и хотел открыть рот для крика.
Тяжелая рукоятка штыка ударила его по губам, он еще почувствовал, как треснули от удара губы и хрустнула вставная челюсть.
Больше он ничего не успел почувствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48