«Будто нежилая», — подумал про себя Мартин Бек.
На вид Хульту можно было дать лет шестьдесят. Он был крупный, высокий, с массивным подбородком и пустым взглядом серых глаз.
Они сели за низкий лакированный столик у окна, на столике ничего не было, на подоконнике тоже. Да и вообще во всей обстановке квартиры чувствовался явный недостаток предметов сколько-нибудь личных. Бумаг вроде бы совсем не было, даже ни единой газетенки, а три книжки, которые Мартин Бек все-таки отыскал глазами, оказались тремя томами телефонного справочника, аккуратно выставленными на стандартной полочке в передней.
Мартин Бек расстегнул куртку и чуть ослабил галстук. Потом достал пачку «Флориды», коробок спичек и поискал глазами пепельницу.
Хульт перехватил его взгляд и сказал:
— Я не курю, и пепельницы у меня, по-моему, никогда не было.
Из кухонного шкафа он принес белое блюдечко. Перед тем как сесть, спросил:
— Не хочешь чего-нибудь? Я только что пил кофе, но можно сварить еще.
Мартин Бек отрицательно помотал головой. Он заметил, что Хульт помешкал перед тем, как обратиться к нему. Должно быть, не знал, удобно ли говорить «ты» главе государственной комиссии. Это прежде всего доказывало, что Хульт — служака старой школы, когда чинопочитание было одной из основных заповедей. Хотя сегодня у Хульта был выходной день, он надел форменные брюки, голубую рубашку и галстук.
— Ты разве не выходной?
— Я почти всегда ношу форму, — ответил Хульт бесцветным голосом. — В ней я себя лучше чувствую.
— А здесь хорошо, — и Мартин Бек глянул в окно.
— Да, — согласился Хульт. — Наверное, ты прав. Хотя здесь тоскливо.
Он положил на стол большие мясистые руки, как положил бы две дубинки, и засмотрелся на них.
— Я вдовец. Жена умерла три года назад. Рак. С тех пор здесь очень тоскливо и одиноко.
Хульт не курил и не пил. Навряд ли он читал книги. Газеты, пожалуй, тоже нет. Мартин Бек живо представил себе, как Хульт сидит перед телевизором, а за окном сгущается тьма.
— Ты о чем хотел говорить?
— Стиг Нюман умер.
Реакции почти никакой. Он только бросил взгляд на посетителя и сказал:
— Вот оно что.
— Ты уже знаешь об этом?
— Нет. Но этого следовало ожидать. Стиг болел. От него и так одни кости остались.
Он снова взглянул на свои огромные кулаки, словно задумавшись над вопросом, сколько может пройти времени, прежде чем собственное тело подобным же образом подведет его. Потом он спросил:
— А ты знал Стига?
— Не очень близко, — ответил Мартин Бек. — Ну вот как тебя примерно.
— Да, не очень. Мы ведь всего два-три раза встречались с вами. — И тут же поправился: — С тобой. — После чего без паузы продолжал: — Я всю жизнь прослужил в отделе общественного порядка. И почти не встречался с людьми из уголовной.
— Но ведь Нюмана ты знал хорошо или тоже не очень?
— Мы много лет работали вместе.
— И что ты можешь сказать о нем?
— Он был очень хороший человек.
— А я слышал обратное.
— От кого?
— От многих.
— Ну так они ошибаются. Стиг Нюман был очень хороший человек. Больше мне нечего сказать.
— Так уж и нечего, — сказал Мартин Бек. — Я думал, ты мог бы дополнить картину.
— Нет, не мог бы. А в чем дело-то?
— Ну, ты знаешь, конечно, что очень многие его критиковали? Что были люди, которые его недолюбливали?
— Нет. Ничего такого мне не известно.
— Вот как? Я, например, знаю, что Нюман пользовался в своей работе несколько странными методами.
— Он был хороший, — без всякого выражения повторил Хульт. — Очень дельный. Настоящий мужчина и лучший начальник, какого можно себе пожелать.
— Но он любил держать людей в ежовых рукавицах.
— Кто это сказал? Ясное дело, какой-нибудь тип, который теперь, когда Стиг умер, пытается очернить его память. Если о нем будут говорить плохое, знай, что это враки.
— Но человек он был суровый, так ведь?
— Не больше, чем требовала служба. Остальное — клевета.
— А тебе известно, что на Нюмана поступало много жалоб?
— Понятия не имею.
— Давай уговоримся так: я знаю, что тебе это известно, ты ведь работал непосредственно под его началом.
— То, что тебе говорили, неправда! Попытка очернить хорошего человека и прекрасного работника.
— Есть люди, которые утверждают, что Нюман вовсе не был прекрасным работником.
— Значит, они просто не знают, о чем говорят.
— Но ведь ты знаешь.
— Знаю. Стиг Нюман был лучший начальник из всех, которые у меня были.
— Есть люди, которые утверждают, что и ты не особенно хороший полицейский.
— Вполне возможно. Хоть у меня за всю службу нет ни одного замечания, с этим я спорить не стану. А вот забрасывать грязью Нюмана — совсем другое дело. Если кто-нибудь вздумает хаять его в моем присутствии, тогда я…
— Что тогда?
— Тогда я сумею заткнуть рот этому человеку.
— Каким способом?
— Это уж моя печаль. Я не первый день работаю в полиции. И знаю свое дело. Он меня выучил.
— Стиг Нюман выучил?
Хульт снова поглядел на свои руки.
— Да. Можно сказать, что он. Он многому меня научил.
— К примеру, как приносят ложную клятву? Как переписывают рапорты, чтобы каждое слово в них было правдой, даже если все вместе взятое — наглая ложь? Как истязают задержанных? Где можно спокойно поставить машину, если надо дополнительно всыпать какому-нибудь бедолаге по дороге из участка в уголовную?
— Никогда ничего подобного не слышал.
— Никогда?
— Нет.
— Даже не слышал?
— Нет. Во всяком случае, про Нюмана.
— И сам тоже никогда не молотил дубинкой бастующих рабочих? По приказу Нюмана? В те времена, когда полиция общественного порядка носила сабли? Никогда?
— Нет. Никогда.
— И не сбивал с ног протестующих студентов? И не дубасил безоружных школьников на демонстрации? По личному распоряжению Нюмана?
Хульт не шелохнулся. Он спокойно взглянул на Мартина Бека и сказал:
— Нет, в таких делах я никогда не участвовал.
— Ты сколько лет служишь в полиции?
— Сорок.
— А Нюмана сколько знал?
— С середины тридцатых.
Мартин Бек пожал плечами и сказал бесстрастным голосом:
— Странно как-то, что ты вообще не имеешь об этом понятия. Ведь Стиг Нюман считался экспертом по вопросам общественного порядка.
— Не просто считался. Он был лучшим из всех экспертов.
— И, между прочим, составлял письменные инструкции о том, как полиции следует поступать в случае демонстраций, забастовок и беспорядков. Там-то он и рекомендовал атаковать с обнаженными саблями. А позднее, когда сабли вышли из обихода, он заменил их дубинками. Он же советовал полицейским врезаться на мотоциклах в толпу, чтобы рассеять ее.
— Я лично никогда такого не делал.
— Знаю. Этот метод был запрещен. Слишком велик оказался риск, что мотоцикл опрокинется и полицейский сам при этом пострадает.
— Ничего не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
На вид Хульту можно было дать лет шестьдесят. Он был крупный, высокий, с массивным подбородком и пустым взглядом серых глаз.
Они сели за низкий лакированный столик у окна, на столике ничего не было, на подоконнике тоже. Да и вообще во всей обстановке квартиры чувствовался явный недостаток предметов сколько-нибудь личных. Бумаг вроде бы совсем не было, даже ни единой газетенки, а три книжки, которые Мартин Бек все-таки отыскал глазами, оказались тремя томами телефонного справочника, аккуратно выставленными на стандартной полочке в передней.
Мартин Бек расстегнул куртку и чуть ослабил галстук. Потом достал пачку «Флориды», коробок спичек и поискал глазами пепельницу.
Хульт перехватил его взгляд и сказал:
— Я не курю, и пепельницы у меня, по-моему, никогда не было.
Из кухонного шкафа он принес белое блюдечко. Перед тем как сесть, спросил:
— Не хочешь чего-нибудь? Я только что пил кофе, но можно сварить еще.
Мартин Бек отрицательно помотал головой. Он заметил, что Хульт помешкал перед тем, как обратиться к нему. Должно быть, не знал, удобно ли говорить «ты» главе государственной комиссии. Это прежде всего доказывало, что Хульт — служака старой школы, когда чинопочитание было одной из основных заповедей. Хотя сегодня у Хульта был выходной день, он надел форменные брюки, голубую рубашку и галстук.
— Ты разве не выходной?
— Я почти всегда ношу форму, — ответил Хульт бесцветным голосом. — В ней я себя лучше чувствую.
— А здесь хорошо, — и Мартин Бек глянул в окно.
— Да, — согласился Хульт. — Наверное, ты прав. Хотя здесь тоскливо.
Он положил на стол большие мясистые руки, как положил бы две дубинки, и засмотрелся на них.
— Я вдовец. Жена умерла три года назад. Рак. С тех пор здесь очень тоскливо и одиноко.
Хульт не курил и не пил. Навряд ли он читал книги. Газеты, пожалуй, тоже нет. Мартин Бек живо представил себе, как Хульт сидит перед телевизором, а за окном сгущается тьма.
— Ты о чем хотел говорить?
— Стиг Нюман умер.
Реакции почти никакой. Он только бросил взгляд на посетителя и сказал:
— Вот оно что.
— Ты уже знаешь об этом?
— Нет. Но этого следовало ожидать. Стиг болел. От него и так одни кости остались.
Он снова взглянул на свои огромные кулаки, словно задумавшись над вопросом, сколько может пройти времени, прежде чем собственное тело подобным же образом подведет его. Потом он спросил:
— А ты знал Стига?
— Не очень близко, — ответил Мартин Бек. — Ну вот как тебя примерно.
— Да, не очень. Мы ведь всего два-три раза встречались с вами. — И тут же поправился: — С тобой. — После чего без паузы продолжал: — Я всю жизнь прослужил в отделе общественного порядка. И почти не встречался с людьми из уголовной.
— Но ведь Нюмана ты знал хорошо или тоже не очень?
— Мы много лет работали вместе.
— И что ты можешь сказать о нем?
— Он был очень хороший человек.
— А я слышал обратное.
— От кого?
— От многих.
— Ну так они ошибаются. Стиг Нюман был очень хороший человек. Больше мне нечего сказать.
— Так уж и нечего, — сказал Мартин Бек. — Я думал, ты мог бы дополнить картину.
— Нет, не мог бы. А в чем дело-то?
— Ну, ты знаешь, конечно, что очень многие его критиковали? Что были люди, которые его недолюбливали?
— Нет. Ничего такого мне не известно.
— Вот как? Я, например, знаю, что Нюман пользовался в своей работе несколько странными методами.
— Он был хороший, — без всякого выражения повторил Хульт. — Очень дельный. Настоящий мужчина и лучший начальник, какого можно себе пожелать.
— Но он любил держать людей в ежовых рукавицах.
— Кто это сказал? Ясное дело, какой-нибудь тип, который теперь, когда Стиг умер, пытается очернить его память. Если о нем будут говорить плохое, знай, что это враки.
— Но человек он был суровый, так ведь?
— Не больше, чем требовала служба. Остальное — клевета.
— А тебе известно, что на Нюмана поступало много жалоб?
— Понятия не имею.
— Давай уговоримся так: я знаю, что тебе это известно, ты ведь работал непосредственно под его началом.
— То, что тебе говорили, неправда! Попытка очернить хорошего человека и прекрасного работника.
— Есть люди, которые утверждают, что Нюман вовсе не был прекрасным работником.
— Значит, они просто не знают, о чем говорят.
— Но ведь ты знаешь.
— Знаю. Стиг Нюман был лучший начальник из всех, которые у меня были.
— Есть люди, которые утверждают, что и ты не особенно хороший полицейский.
— Вполне возможно. Хоть у меня за всю службу нет ни одного замечания, с этим я спорить не стану. А вот забрасывать грязью Нюмана — совсем другое дело. Если кто-нибудь вздумает хаять его в моем присутствии, тогда я…
— Что тогда?
— Тогда я сумею заткнуть рот этому человеку.
— Каким способом?
— Это уж моя печаль. Я не первый день работаю в полиции. И знаю свое дело. Он меня выучил.
— Стиг Нюман выучил?
Хульт снова поглядел на свои руки.
— Да. Можно сказать, что он. Он многому меня научил.
— К примеру, как приносят ложную клятву? Как переписывают рапорты, чтобы каждое слово в них было правдой, даже если все вместе взятое — наглая ложь? Как истязают задержанных? Где можно спокойно поставить машину, если надо дополнительно всыпать какому-нибудь бедолаге по дороге из участка в уголовную?
— Никогда ничего подобного не слышал.
— Никогда?
— Нет.
— Даже не слышал?
— Нет. Во всяком случае, про Нюмана.
— И сам тоже никогда не молотил дубинкой бастующих рабочих? По приказу Нюмана? В те времена, когда полиция общественного порядка носила сабли? Никогда?
— Нет. Никогда.
— И не сбивал с ног протестующих студентов? И не дубасил безоружных школьников на демонстрации? По личному распоряжению Нюмана?
Хульт не шелохнулся. Он спокойно взглянул на Мартина Бека и сказал:
— Нет, в таких делах я никогда не участвовал.
— Ты сколько лет служишь в полиции?
— Сорок.
— А Нюмана сколько знал?
— С середины тридцатых.
Мартин Бек пожал плечами и сказал бесстрастным голосом:
— Странно как-то, что ты вообще не имеешь об этом понятия. Ведь Стиг Нюман считался экспертом по вопросам общественного порядка.
— Не просто считался. Он был лучшим из всех экспертов.
— И, между прочим, составлял письменные инструкции о том, как полиции следует поступать в случае демонстраций, забастовок и беспорядков. Там-то он и рекомендовал атаковать с обнаженными саблями. А позднее, когда сабли вышли из обихода, он заменил их дубинками. Он же советовал полицейским врезаться на мотоциклах в толпу, чтобы рассеять ее.
— Я лично никогда такого не делал.
— Знаю. Этот метод был запрещен. Слишком велик оказался риск, что мотоцикл опрокинется и полицейский сам при этом пострадает.
— Ничего не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48