Это она отвела в домоуправление Мишу, когда тот разбил фонарь. Она остановилась и тоже стала разглядывать Тараскина с Огурцовым.
– Это надо же так разукрасить друг друга! – сказала она. – Ну вот признайтесь мне откровенно: подрались-то вы из-за пустяка?
Это замечание взбесило Мишу.
– Знаете что? – сказал он негромко, но проникновенно. – Идите-ка вы отсюда!
Фаина Дормидонтовна сделала шаг назад, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Огурцова.
– Это с кем же ты так разговариваешь, милый мой?! Ты все-таки должен помнить, что я тебе в бабушки гожусь.
Тут и Нюра обозлилась.
– Да хоть в прабабушки! – воскликнула она. – Ну чего вы вяжетесь, когда ничего не понимаете!
Теперь Фаина Дормидонтовна посмотрела на Нюру, как бы стараясь ее запомнить.
– Ну-ну! Разговаривать с вами, я вижу, бесполезно.
Она зашагала дальше, а Леша снова обратился к младшим, похлопав по рукоятке ножа под рубашкой.
– Ну, так вы помните, что надо помалкивать?
Те молча кивнули. Тараскин сказал "пока!" остальным ребятам и ушел к себе. Ушли и Оля с Мишей. Во дворе остались Красилины, Григошвили и Матильда с Демьяном. Нюра спросила:
– Ну, так с чего эта заваруха-то началась? Кто видел?
Матильда пожала плечами:
– Так ведь это Ольга всю кашу заварила.
– Ольга?
– Ну да. Один из трех ребят пошутить хотел, сказал: "Давай потанцуем", а она его раз – и сшибла с ног.
– А потом Мишка подскочил к нему и как врежет! – добавил Демьян.
– Ага. А потом и сам Тараскин вмешался, – закончила Матильда.
– Ясно! Пошли, Федор! – сказала Нюра и кивнула ребятам: – До завтра.
Однако домой Красилины не торопились. Они подошли к своему подъезду и сели на скамейку возле него.
– Да-а! – вздохнул Федя. – Тут народ!
– Народец! – согласилась Нюра.
– Мамке с отцом, пожалуй, не стоит говорить, – помолчав, сказал Федя.
– Не стоит, конечно. Только зря расстраивать.
– Нюр!.. Ну, вот если этот псих ко мне опять придерется... Как мне на этот раз... ну... реагировать?
– Сама об этом думаю. Если ты его легонько пхнешь, он за нож схватится, а если посильней стукнешь – тебе же и отвечать придется.
– Не придется, если в порядке самообороны.
– Не придется, если он при ноже будет. А если без ножа, как тогда он на тебя наскочил? Что ж, тебе опять истуканом стоять?
– Вот то-то и оно!
Нюра помолчала, уставившись в пространство перед собой.
– Тут еще вот какая досада: ты на лужайке того длинного пхнул – и он завалился. А кто это увидел? Только я да Огурцов. Остальные все на психа смотрели с его ножом. Так что силу твою, считай, никто не заметил. – Нюра повернулась всем корпусом к брату и несколько секунд смотрела на него. Федьк! Ведь вот где твое основное несчастье: у тебя вид ну до того добродушный... Как глянут на тебя, так сразу поймут: на тебе хоть воду вози. А такие люди, Федька, успехом не пользуются. Ты глянь, ты вон по своей крале сохнешь, а она на тебя – ноль внимания, она все к этому Тараскину вяжется, уж как вяжется – смотреть стыдно!
Федя промолчал, только засопел. Он и сам заметил, что прекрасная, как ангел небесный, неравнодушна к Тараскину. А Нюра продолжала:
– Нет, Федька, я, конечно, понимаю, что тебе своего лица не переделать: как был телок, так телком и останешься. Но чтобы к тебе никакой Тараскин приставать не посмел, ты должен всем показать: я, мол, на вид смирный человек, но уж если я остервенюсь, я ужас что смогу понаделать. Может, тогда и Ольга тебя зауважает.
– Ну а чего мне сделать-то, чтобы все в ужас пришли? – уныло спросил Федя.
– Над этим подумать надо. Серьезно надо подумать, – ответила Нюра и встала со скамьи. – Идем!
Когда украшенного синяком Лешу увидела бабушка и спросила, что произошло, он ответил небрежно, с легким раздражением:
– Ну, подрался. Ну что тут такого?!
Антонина Егоровна поджала губы, молча ушла в кухню и только оттуда сухо сказала:
– Ужин будет готов минут через двадцать.
Леша потихоньку снял нож и положил его на прежнее место. Хватит! Больше он никогда не нацепит эту штуковину!
За ужином, а потом в постели Тараскина мучил один вопрос: заметили или не заметили ребята, что он просто с перепугу выхватил нож? Заметили или нет, как он отчаянно струсил? Судя по их дальнейшему поведению, не заметили: слишком серьезно все смотрели на него.
Примерно такие же размышления мучили Олю Закатову. Она бесстрашно и легко швырнула наземь голопузого, зная, что ей опасность не грозит, что за спиной у нее Тараскин, Огурцов, а чуть подальше и Красилины. Но вот закипела настоящая драка, Олиным защитникам пришлось туго, а она? Она и думать забыла о каких-то там приемах... Стояла и разинув рот смотрела, как Тараскин отбивается от двоих, как Огурцова молотит долговязый. Что теперь думают о ней те же Тараскин и Огурцов, да и все остальные?
Вдруг Оля вспомнила Тараскина с ножом, вспомнила его лицо и подумала, что он ведь вполне был готов ударить этим ножом голопузого. Оля так ясно представила себе такую картину, что замотала головой, стараясь отделаться от нее. И тут новая мысль поразила Закатову. Но ведь Тараскин однажды уже так поступил, ударил Тамару ножом, воткнул железку в живое человеческое тело! Что же тут, в сущности, романтичного? Каким бездушным, каким нравственно тупым надо быть, чтобы сделать такое!
И Оля почувствовала, что ей уже не хочется завоевывать сердце Тараскина, что она теперь просто побаивается его.
Но вести себя по-прежнему ей придется. Чтобы не быть этой самой... белой вороной.
У Миши все обошлось спокойно. Увидев его физиономию, родители спросили, что это значит, и он ответил:
– Гуляли в парке, к нам пристали какие-то, ну и подрались.
– У меня подозрение есть, что вы первыми начали, – сказал Спартак Лукьянович.
– Да оставь ты ребенка со своими подозрениями! – оборвала его Таисия Павловна. – Не понимаешь, что ли, в каком мы районе живем!
Спартак Лукьянович не стал спорить. Сегодня передавали футбольный матч по телевидению, и он хотел поскорей поужинать.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Прошло несколько дней. Под вечер в субботу в небольшом помещении домоуправления собралось довольно много народа. За столом управдома, как в президиуме, сидели трое: управдом Мария Даниловна, участковый уполномоченный Иван Спиридонович и Фаина Дормидонтовна. На стульях вдоль стены и за бухгалтерским столом расположились дедушка Оли (ее мама по субботам работала), супруги Красилины, Спартак Лукьянович Огурцов, Георгий Самсонович Григошвили, Антонина Егоровна Тараскина и мама Демьяна, Евгения Дмитриевна Водовозова. Участковый и Фаина Дормидонтовна перебирали какие-то бумаги, все остальные сидели неподвижно и молча. Но вот Мария Даниловна поднялась.
– Так что, товарищи, можно начинать? – Никто ей не ответил, и она обратилась к участковому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Это надо же так разукрасить друг друга! – сказала она. – Ну вот признайтесь мне откровенно: подрались-то вы из-за пустяка?
Это замечание взбесило Мишу.
– Знаете что? – сказал он негромко, но проникновенно. – Идите-ка вы отсюда!
Фаина Дормидонтовна сделала шаг назад, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Огурцова.
– Это с кем же ты так разговариваешь, милый мой?! Ты все-таки должен помнить, что я тебе в бабушки гожусь.
Тут и Нюра обозлилась.
– Да хоть в прабабушки! – воскликнула она. – Ну чего вы вяжетесь, когда ничего не понимаете!
Теперь Фаина Дормидонтовна посмотрела на Нюру, как бы стараясь ее запомнить.
– Ну-ну! Разговаривать с вами, я вижу, бесполезно.
Она зашагала дальше, а Леша снова обратился к младшим, похлопав по рукоятке ножа под рубашкой.
– Ну, так вы помните, что надо помалкивать?
Те молча кивнули. Тараскин сказал "пока!" остальным ребятам и ушел к себе. Ушли и Оля с Мишей. Во дворе остались Красилины, Григошвили и Матильда с Демьяном. Нюра спросила:
– Ну, так с чего эта заваруха-то началась? Кто видел?
Матильда пожала плечами:
– Так ведь это Ольга всю кашу заварила.
– Ольга?
– Ну да. Один из трех ребят пошутить хотел, сказал: "Давай потанцуем", а она его раз – и сшибла с ног.
– А потом Мишка подскочил к нему и как врежет! – добавил Демьян.
– Ага. А потом и сам Тараскин вмешался, – закончила Матильда.
– Ясно! Пошли, Федор! – сказала Нюра и кивнула ребятам: – До завтра.
Однако домой Красилины не торопились. Они подошли к своему подъезду и сели на скамейку возле него.
– Да-а! – вздохнул Федя. – Тут народ!
– Народец! – согласилась Нюра.
– Мамке с отцом, пожалуй, не стоит говорить, – помолчав, сказал Федя.
– Не стоит, конечно. Только зря расстраивать.
– Нюр!.. Ну, вот если этот псих ко мне опять придерется... Как мне на этот раз... ну... реагировать?
– Сама об этом думаю. Если ты его легонько пхнешь, он за нож схватится, а если посильней стукнешь – тебе же и отвечать придется.
– Не придется, если в порядке самообороны.
– Не придется, если он при ноже будет. А если без ножа, как тогда он на тебя наскочил? Что ж, тебе опять истуканом стоять?
– Вот то-то и оно!
Нюра помолчала, уставившись в пространство перед собой.
– Тут еще вот какая досада: ты на лужайке того длинного пхнул – и он завалился. А кто это увидел? Только я да Огурцов. Остальные все на психа смотрели с его ножом. Так что силу твою, считай, никто не заметил. – Нюра повернулась всем корпусом к брату и несколько секунд смотрела на него. Федьк! Ведь вот где твое основное несчастье: у тебя вид ну до того добродушный... Как глянут на тебя, так сразу поймут: на тебе хоть воду вози. А такие люди, Федька, успехом не пользуются. Ты глянь, ты вон по своей крале сохнешь, а она на тебя – ноль внимания, она все к этому Тараскину вяжется, уж как вяжется – смотреть стыдно!
Федя промолчал, только засопел. Он и сам заметил, что прекрасная, как ангел небесный, неравнодушна к Тараскину. А Нюра продолжала:
– Нет, Федька, я, конечно, понимаю, что тебе своего лица не переделать: как был телок, так телком и останешься. Но чтобы к тебе никакой Тараскин приставать не посмел, ты должен всем показать: я, мол, на вид смирный человек, но уж если я остервенюсь, я ужас что смогу понаделать. Может, тогда и Ольга тебя зауважает.
– Ну а чего мне сделать-то, чтобы все в ужас пришли? – уныло спросил Федя.
– Над этим подумать надо. Серьезно надо подумать, – ответила Нюра и встала со скамьи. – Идем!
Когда украшенного синяком Лешу увидела бабушка и спросила, что произошло, он ответил небрежно, с легким раздражением:
– Ну, подрался. Ну что тут такого?!
Антонина Егоровна поджала губы, молча ушла в кухню и только оттуда сухо сказала:
– Ужин будет готов минут через двадцать.
Леша потихоньку снял нож и положил его на прежнее место. Хватит! Больше он никогда не нацепит эту штуковину!
За ужином, а потом в постели Тараскина мучил один вопрос: заметили или не заметили ребята, что он просто с перепугу выхватил нож? Заметили или нет, как он отчаянно струсил? Судя по их дальнейшему поведению, не заметили: слишком серьезно все смотрели на него.
Примерно такие же размышления мучили Олю Закатову. Она бесстрашно и легко швырнула наземь голопузого, зная, что ей опасность не грозит, что за спиной у нее Тараскин, Огурцов, а чуть подальше и Красилины. Но вот закипела настоящая драка, Олиным защитникам пришлось туго, а она? Она и думать забыла о каких-то там приемах... Стояла и разинув рот смотрела, как Тараскин отбивается от двоих, как Огурцова молотит долговязый. Что теперь думают о ней те же Тараскин и Огурцов, да и все остальные?
Вдруг Оля вспомнила Тараскина с ножом, вспомнила его лицо и подумала, что он ведь вполне был готов ударить этим ножом голопузого. Оля так ясно представила себе такую картину, что замотала головой, стараясь отделаться от нее. И тут новая мысль поразила Закатову. Но ведь Тараскин однажды уже так поступил, ударил Тамару ножом, воткнул железку в живое человеческое тело! Что же тут, в сущности, романтичного? Каким бездушным, каким нравственно тупым надо быть, чтобы сделать такое!
И Оля почувствовала, что ей уже не хочется завоевывать сердце Тараскина, что она теперь просто побаивается его.
Но вести себя по-прежнему ей придется. Чтобы не быть этой самой... белой вороной.
У Миши все обошлось спокойно. Увидев его физиономию, родители спросили, что это значит, и он ответил:
– Гуляли в парке, к нам пристали какие-то, ну и подрались.
– У меня подозрение есть, что вы первыми начали, – сказал Спартак Лукьянович.
– Да оставь ты ребенка со своими подозрениями! – оборвала его Таисия Павловна. – Не понимаешь, что ли, в каком мы районе живем!
Спартак Лукьянович не стал спорить. Сегодня передавали футбольный матч по телевидению, и он хотел поскорей поужинать.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Прошло несколько дней. Под вечер в субботу в небольшом помещении домоуправления собралось довольно много народа. За столом управдома, как в президиуме, сидели трое: управдом Мария Даниловна, участковый уполномоченный Иван Спиридонович и Фаина Дормидонтовна. На стульях вдоль стены и за бухгалтерским столом расположились дедушка Оли (ее мама по субботам работала), супруги Красилины, Спартак Лукьянович Огурцов, Георгий Самсонович Григошвили, Антонина Егоровна Тараскина и мама Демьяна, Евгения Дмитриевна Водовозова. Участковый и Фаина Дормидонтовна перебирали какие-то бумаги, все остальные сидели неподвижно и молча. Но вот Мария Даниловна поднялась.
– Так что, товарищи, можно начинать? – Никто ей не ответил, и она обратилась к участковому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52