Дом от общего двора был отделен палисадником. По узкой крутой лесенке все четверо поднялись в прихожую комнату. Сказав, чтобы дети его здесь подождали, Пааам открыл дверь в длинный зал со стенами, покрытыми росписью, и скрылся внутри дома. Вася, Валерик и Кюльжан переглянулись.
— Интересно, кто такой этот Пааам? — сказал Вася. — Он не египтянин, судя по цвету его кожи и волос. А вот какого племени, я не пойму.
— Мне кажется, что он тоже раб, хотя и доверенный, — ответил Валерик. — Я заметил у него на лопатке след какого-то клейма.
— Тише… Идут… — прошептала Кюльжан.
Почтительно сопровождаемый Пааамом, через зал шел тучный пожилой египтянин. Он был одет в тонкую льняную ткань. На плечах его лежало ожерелье, руки были украшены браслетами. Презрительно щурясь, он подошел к мальчикам, и по его знаку Пааам поспешно сдернул с них лохмотья, прикрывающие их тела.
Хозяин брезгливо потрогал бицепсы Валерика, заглянул в зубы покрасневшему от унижения Васе, бросил одобрительный взгляд на Кюльжан и, кивнув головой, приказал Паааму увести детей.
— Господин вас принял, — облегченно вздохнул Пааам, когда они опустились обратно во дворик. — Сейчас я вас сдам рабыне. Она приготовит вас в подарок жрецу.
— То есть, как это приготовит? — встревожился Вася. Но Пааам уже отошел от них. Дети стали разглядывать общий двор. В нем были расположены круглые каменные закрома для зерна, кухня, хлебная стечь, колодец с водой, с журавлем над ним. Вдали виднелся длинный каменный барак, видимо для слуг. В глубине двора была калитка, ведущая в большой сад.
Открылись ворота ограды, и во двор вошел караван ослов, груженных тюками и корзинами. Привратник свистнул в бронзовый свисток. Из барака сейчас же выбежали слуги. Началась разгрузка. Рабы быстро перетаскивали в кладовые корзины с овощами и плодами, глиняные горшки с медовыми сотами и все другое, что было доставлено с караваном.
— Это все привезено из поместья нашего господина, — пояснил Пааам, подойдя к детям в сопровождении пожилой египтянки. — Идите к бассейну совершать омовение. Потом вам дадут чистую одежду. И, слегка подталкивая детей, он повел их вглубь двора. Кюльжан осталась с египтянкой.
Наступил вечер, а с ним и желанная прохлада. Женщины — члены семьи вельможи — поднялись по внутренней лестнице на плоскую кровлю дома. Там рабыни уже настлали для них ковры и положили шелковые подушки для возлежания. Слуги удалились в свои помещения, а рабы — в отдельную хижину.
Вся мебель хижины состояла из плетеных циновок, служивших постелями. Такие же циновки, только свернутые в трубку, служили рабам вместо подушки.
Несмотря на открытую дверь, люди задыхались в знойном воздухе хижины, не успевшей еще остыть после длинного жаркого дня. Сразу никто не мог уснуть. Поэтому повелось каждый вечор рассказывать друг другу сказки или истории в ожидании того часа, когда наступит ночная прохлада.
Сегодня рассказывать историю должен был нубиец, место которого оказалось рядом с Васей. Грустным певучим голосом он начал:
— Богата моя родина, но лучше б она была только выжженной, бесплодной пустыней. Тогда не остановился бы на ней завистливый взгляд слуг фараона, и моя шея не знала бы ярма раба.
Пусть бы слуги фараона вырубили все черное и розовое дерево Нубии! Пусть бы вырыли все золото, которым богат наш край! Но им было мало наших богатств. Они захотели нас самих. Тех, кто сопротивлялся их желанию, они убили, а тела их бросили на съедение крокодилам. Оставшимся в живых надели на шеи бронзовые ошейники, как собакам, и заклеймили, как скот, раскаленным железом.
В моей стране я был великим охотником, Много раз я выходил победителем из единоборства со львом. Лучше меня никто не мог укротить дикого слона… Но что значит ярость зверя по сравнению с коварством и злобой человека?
Слуги фараона предали огню наши хижины… Убили наших детей, опозорили женщин… А нас заставили добывать для них золото, которое мы считали только игрушкой для детей.
Нас приковали цепями к тачкам и заставили возить руду от пробитых в скалах нор. Нас заставляли крошить камни, хранившие крупицы золота… Воду давали только раз в день… А кто изнемог и не мог дробить камень, тот не получал и капли воды. В припадке безумия люди перекусывали жилы на своих руках и пытались утолить жажду собственной кровью.
Только тогда, когда глаза слуг фараона насытились блеском золота, и взятые ими с собой мешки были наполнены, с нас сняли цепи и привезли сюда… Много дней нас держали в каменной яме. Корм нам бросали сверху и воду спускали на веревке. И когда убедились, что мы примирились с этой жизнью и забыли о том, что мы люди, тогда нас выставили, как скот, па базаре. Наш вельможа отдал за меня двух баранов, и вот я здесь.
Ночью, когда особенно душно, мне снятся страшные сны. Мне кажется, что я опять изнемогаю от зноя в скалистых горах, и вместо воды надсмотрщик подает мне ковш с расплавленным золотом. А когда я вижу сверкающие кольца, браслеты и ожерелья на наших господах, я содрогаюсь от ужаса. Неужели они не чувствуют, что по их украшениям струится кровь черных нубийцев?
После долгого молчания тихо начал говорить другой раб.
— Ты счастливей меня, друг. Ты хоть помнишь время, когда был свободным… Ты видел свою родину, а я лишен даже этого. Мне не дано даже воспоминаний.
Мать моя — семитка родила меня уже здесь, в неволе, и я знаю о своем родном крае только из ее песен, которыми она меня усыпляла. Я никогда не видел лица своего отца… Он погиб, защищая мою мать во время нападения воинов фараона.
С восхода до заката солнца моя мать с сотнями других рабов рыла каналы. Если собрать в кучу всю землю, выброшенную ею, она, наверное, покрыла бы даже великую каменную гробницу фараона. Мать выбивалась из сил, чтобы не отставать от других… более сильных, чем она. Ее спина уже привыкла к ударам и, когда ее опоясывал бич надсмотрщика, мать только вздрагивала. Ее подгоняли угрозами, страшнее которых не знало ее сердце — отнять меня, продать в другой ном… Это было для нее страшнее самых зверских побоев.
Однажды на канал пришел сам номарх. Он был полным хозяином над всеми нами. Ведь мы принадлежали ному.
Страшась его недовольства, все работали, не переводя дыхания. Мать старалась не отставать от других, но была уже очень слаба. Внезапно из ее рта и носа хлынула кровь. Она упала, но и полумертвая искала меня взглядом. Забыв страх перед господином, я бросился к ней. Я обхватил руками ее голову. Звал, просил не оставлять меня. Номарх пинком ноги отшвырнул меня от трупа матери и велел своему помощнику взять меня к себе. Тот отдал меня на воспитание своим рабам. Они обращались со мной неплохо, но, конечно, не могли заменить мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Интересно, кто такой этот Пааам? — сказал Вася. — Он не египтянин, судя по цвету его кожи и волос. А вот какого племени, я не пойму.
— Мне кажется, что он тоже раб, хотя и доверенный, — ответил Валерик. — Я заметил у него на лопатке след какого-то клейма.
— Тише… Идут… — прошептала Кюльжан.
Почтительно сопровождаемый Пааамом, через зал шел тучный пожилой египтянин. Он был одет в тонкую льняную ткань. На плечах его лежало ожерелье, руки были украшены браслетами. Презрительно щурясь, он подошел к мальчикам, и по его знаку Пааам поспешно сдернул с них лохмотья, прикрывающие их тела.
Хозяин брезгливо потрогал бицепсы Валерика, заглянул в зубы покрасневшему от унижения Васе, бросил одобрительный взгляд на Кюльжан и, кивнув головой, приказал Паааму увести детей.
— Господин вас принял, — облегченно вздохнул Пааам, когда они опустились обратно во дворик. — Сейчас я вас сдам рабыне. Она приготовит вас в подарок жрецу.
— То есть, как это приготовит? — встревожился Вася. Но Пааам уже отошел от них. Дети стали разглядывать общий двор. В нем были расположены круглые каменные закрома для зерна, кухня, хлебная стечь, колодец с водой, с журавлем над ним. Вдали виднелся длинный каменный барак, видимо для слуг. В глубине двора была калитка, ведущая в большой сад.
Открылись ворота ограды, и во двор вошел караван ослов, груженных тюками и корзинами. Привратник свистнул в бронзовый свисток. Из барака сейчас же выбежали слуги. Началась разгрузка. Рабы быстро перетаскивали в кладовые корзины с овощами и плодами, глиняные горшки с медовыми сотами и все другое, что было доставлено с караваном.
— Это все привезено из поместья нашего господина, — пояснил Пааам, подойдя к детям в сопровождении пожилой египтянки. — Идите к бассейну совершать омовение. Потом вам дадут чистую одежду. И, слегка подталкивая детей, он повел их вглубь двора. Кюльжан осталась с египтянкой.
Наступил вечер, а с ним и желанная прохлада. Женщины — члены семьи вельможи — поднялись по внутренней лестнице на плоскую кровлю дома. Там рабыни уже настлали для них ковры и положили шелковые подушки для возлежания. Слуги удалились в свои помещения, а рабы — в отдельную хижину.
Вся мебель хижины состояла из плетеных циновок, служивших постелями. Такие же циновки, только свернутые в трубку, служили рабам вместо подушки.
Несмотря на открытую дверь, люди задыхались в знойном воздухе хижины, не успевшей еще остыть после длинного жаркого дня. Сразу никто не мог уснуть. Поэтому повелось каждый вечор рассказывать друг другу сказки или истории в ожидании того часа, когда наступит ночная прохлада.
Сегодня рассказывать историю должен был нубиец, место которого оказалось рядом с Васей. Грустным певучим голосом он начал:
— Богата моя родина, но лучше б она была только выжженной, бесплодной пустыней. Тогда не остановился бы на ней завистливый взгляд слуг фараона, и моя шея не знала бы ярма раба.
Пусть бы слуги фараона вырубили все черное и розовое дерево Нубии! Пусть бы вырыли все золото, которым богат наш край! Но им было мало наших богатств. Они захотели нас самих. Тех, кто сопротивлялся их желанию, они убили, а тела их бросили на съедение крокодилам. Оставшимся в живых надели на шеи бронзовые ошейники, как собакам, и заклеймили, как скот, раскаленным железом.
В моей стране я был великим охотником, Много раз я выходил победителем из единоборства со львом. Лучше меня никто не мог укротить дикого слона… Но что значит ярость зверя по сравнению с коварством и злобой человека?
Слуги фараона предали огню наши хижины… Убили наших детей, опозорили женщин… А нас заставили добывать для них золото, которое мы считали только игрушкой для детей.
Нас приковали цепями к тачкам и заставили возить руду от пробитых в скалах нор. Нас заставляли крошить камни, хранившие крупицы золота… Воду давали только раз в день… А кто изнемог и не мог дробить камень, тот не получал и капли воды. В припадке безумия люди перекусывали жилы на своих руках и пытались утолить жажду собственной кровью.
Только тогда, когда глаза слуг фараона насытились блеском золота, и взятые ими с собой мешки были наполнены, с нас сняли цепи и привезли сюда… Много дней нас держали в каменной яме. Корм нам бросали сверху и воду спускали на веревке. И когда убедились, что мы примирились с этой жизнью и забыли о том, что мы люди, тогда нас выставили, как скот, па базаре. Наш вельможа отдал за меня двух баранов, и вот я здесь.
Ночью, когда особенно душно, мне снятся страшные сны. Мне кажется, что я опять изнемогаю от зноя в скалистых горах, и вместо воды надсмотрщик подает мне ковш с расплавленным золотом. А когда я вижу сверкающие кольца, браслеты и ожерелья на наших господах, я содрогаюсь от ужаса. Неужели они не чувствуют, что по их украшениям струится кровь черных нубийцев?
После долгого молчания тихо начал говорить другой раб.
— Ты счастливей меня, друг. Ты хоть помнишь время, когда был свободным… Ты видел свою родину, а я лишен даже этого. Мне не дано даже воспоминаний.
Мать моя — семитка родила меня уже здесь, в неволе, и я знаю о своем родном крае только из ее песен, которыми она меня усыпляла. Я никогда не видел лица своего отца… Он погиб, защищая мою мать во время нападения воинов фараона.
С восхода до заката солнца моя мать с сотнями других рабов рыла каналы. Если собрать в кучу всю землю, выброшенную ею, она, наверное, покрыла бы даже великую каменную гробницу фараона. Мать выбивалась из сил, чтобы не отставать от других… более сильных, чем она. Ее спина уже привыкла к ударам и, когда ее опоясывал бич надсмотрщика, мать только вздрагивала. Ее подгоняли угрозами, страшнее которых не знало ее сердце — отнять меня, продать в другой ном… Это было для нее страшнее самых зверских побоев.
Однажды на канал пришел сам номарх. Он был полным хозяином над всеми нами. Ведь мы принадлежали ному.
Страшась его недовольства, все работали, не переводя дыхания. Мать старалась не отставать от других, но была уже очень слаба. Внезапно из ее рта и носа хлынула кровь. Она упала, но и полумертвая искала меня взглядом. Забыв страх перед господином, я бросился к ней. Я обхватил руками ее голову. Звал, просил не оставлять меня. Номарх пинком ноги отшвырнул меня от трупа матери и велел своему помощнику взять меня к себе. Тот отдал меня на воспитание своим рабам. Они обращались со мной неплохо, но, конечно, не могли заменить мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86