И они отправятся за город навстречу весне. Радио обещает заморозки. Но это последние заморозки и на душе, и на улице. Любовь растопит чуточку заледененное славой сердце Руфины, и тогда придёт настоящая тёплая весна…
20
Говорят, что наиболее гармоническую пару составляют разные характеры, которые, взаимно дополняя или, наоборот, ограничивая один другого, дают счастливые браки.
Может быть, это и так. И наверно, многие могут подтвердить сказанное примерами из собственной жизни или из жизни своих знакомых. Однако никто или почти никто не утверждает, что разные по мировоззрениям люди, будь то муж и жена или товарищи, дают благоприятное сочетание, даже если на первых порах общения их сближают взаимные влечения и симпатии.
Старик Векшегонов на этот счёт вчера вечером, как бы между прочим, сказал Алексею так:
— С красой-басой целуются-милуются, а жизнь живут нутро с нутром, душа с душой.
А потом, в этот же поздний час первого дня приезда Алексея, дедом было досказано:
— Скворцу всякая скворчиха — жена, ежу всякая ежиха — пара. Им что? Лишь бы поесть, поспать да множиться. В этом смысле разногласий у них не возникает. А у человека иная линия. У него кроме телес да пищеварения есть и другие направления. Идеи, скажем. Стремления. Размышления — для чего и как прожить свою жизнь. На то он и человек, а не скворец или, скажем, ёж.
Соглашаясь с дедом, Алексей не придавал особого значения его словам. Зная, что дед недолюбливает Руфину, видел в его суждениях ту излишнюю строптивость, которая неизбежна для всякого старика.
Пройдёт время, и дедушка полюбит Руфу и назовёт её своей милой внучкой. Алёша завтра же начнёт исподволь влиять на свою невесту.
И завтра пришло. Светлая ночь сменилась солнечным утром. Радио не обмануло. С утра слегка подморозило, а часам к восьми наступила живительная теплынь. Природа как бы предвосхищала желания Алексея.
В девять он был у Дулесовых. Жениха потчевали мясными пирогами, что называется, прямо со сковороды. А потом Алексей и Руфина отправились в лес.
Пока ещё сыро в лесу, но уже есть просохшие полянки, особенно в сосняке. Не надышишься ароматом хвои. Не наслушаешься птичьего щебета. Почему-то сейчас опять вспомнилась Ийя. Но зачем вспоминать то, что положено забыть.
Травы уже ожили изумрудной зеленью. Тропки манят все дальше и дальше в лес. Повеселели и зверушки, пригретые солнцем. Встретился бурундучок, а затем и ёж. Ёж напомнил вчерашний разговор с дедом. Как все странно связано… Алёше не хотелось пока говорить ни о чем серьёзном. Кругом такое веселье, а ёж, посмотревший на Векшегонова маленькими острыми глазками, как бы кольнув своим взглядом, спросил его: «Что же ты все о пустяках да о пустяках, а о главном-то когда?»
Надо же было встретиться ежу и вмешаться в их такой милый и такой задушевно-пустой разговор. Но коли встретился ёж и спросил его голосом деда Ивана Ермолаевича, значит, нечего уклоняться.
— Руфа! — начал он. — Я почему-то всегда… или очень часто… задумываюсь над своей жизнью, над своими поступками. Проверяю, понимаешь, оцениваю… А ты?
— Что это ты вдруг? — удивилась она. — Разве тебе что-то кажется неправильным в моей жизни?
— Да нет, я просто так. Просто так.
Бесхитростный Алексей не нашёл тонкой нити для начала разговора. Он не умел подыскивать слова. Они как-то сами по себе приходили на язык, не спрашиваясь его, быть ли им сказанными или утаёнными до поры до времени.
— Руфа, — опять заговорил Алексей, — не кажется ли тебе, что ты одна?
— Одна? То есть как одна?
— Без людей. Сама по себе.
Руфа ответила не сразу. О чем-то подумала, что-то взвесила, в чем-то насторожилась. Вспомнила, что об этом же ей говорил Серёжа.
— У меня никогда не было особенно близких подруг.
— Почему?
— Наверно, были причины.
— Какие?
Руфа опять задумалась и ответила не спеша:
— В школе я была слишком успевающей и… прости меня, заметной девушкой в смысле внешности. Таких не очень любят. А теперь… Теперь мои достижения… они тоже не могут радовать подруг…
Алёша не сдержался. Пришедшие на его язык слова не проглотились, и он спросил:
— А так ли уж велики, Руфа, твои достижения? Следует ли так часто вспоминать о них?
Руфина вспыхнула. Остановилась. Поправила причёску. Потом сказала:
— Тебе виднее со стороны, Алёша.
— Я не сторона для тебя, Руфа. Мне кажется, я нечто большее.
— Значит, ты лучше других должен видеть, чего я достигла. И воодушевлять меня, а не сомневаться.
Руфина вновь занялась причёской. Как очаровательны движения её рук! Как хороша она в лесу! Стройные и высокие сосны — выразительный фон для её стройного стана. Но почему опять вспоминается зеркало, возникают каблуки?..
Нет, нельзя останавливаться на полдороге. Это не в характере Алексея Векшегонова. Любовь — это откровенность. И он будет откровенен. С ней же идти. Идти через всю жизнь.
— Руфа, ты только, пожалуйста, не сердись, — снова заговорил он.
— За что же сердиться? — отозвалась она. — Разве ты можешь меня обидеть?
— Нет, но… Мне кажется, Руфина, что ты… — Тут снова помимо его воли роковым образом сорвались слова, просившиеся наружу: — Мне кажется, Руфина, что весь твой внешний облик — причёска, платье, браслеты, сумка, каблуки… и эти золотые серьги… эта брошь демидовских времён… и зонтик с кружевами… и многое другое стало… ну как бы мне сказать… все это стало своеобразным выражением твоего «я», — выпалил Алексей и, покраснев, стал оправдываться: — Как туманно и коряво я говорю!
— Нет, почему же, — возразила Руфина. — Ты очень хорошо умеешь излагать свои мысли.
Наступило молчание. Над их головами усиленно стучал своим носом дятел, выискивая поживу.
— Я обидел тебя, Руфа… Но я не мог. Я должен, я не умею скрывать то, что думаю.
— Да, Алёша. У нас ничего не должно быть спрятанным друг от друга. И мне кое-что хочется сказать тебе.
— Так скажи же…
— Алешенька, сядем. Здесь сухо.
Они сели. Обнялись, и голос Руфины заворковал:
— Милый мой, а не завёлся ли в твоей светлой голове чёрный, противненький червячок зависти?
— Какой зависти? К кому?
— Ко мне. К моим успехам.
Векшегонов вскочил. Его словно ужалила оса. Руфина удержала Алексея за руку и усадила снова.
— Алёша, радость моя, выясним все спокойно и найдём нужные решения. Конечно, всякому мужчине, даже такому, как ты, неприятно, если он вдруг оказывается при… при ней. При мне, в данном случае. Но ведь я же не виновата, Алёша, что все так случилось… И глупо же, в самом деле, отказываться от того, что принадлежит теперь нам обоим. Ведь я — это ты. И ты — это я. Разве можно завидовать самому себе?
— Я не завидую, Руфа. Да и чему завидовать? Тому, что ты вместо одной детали успеваешь обработать две, три?.. Это, конечно, успех, но не такой, чтобы шуметь о нем так громко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
20
Говорят, что наиболее гармоническую пару составляют разные характеры, которые, взаимно дополняя или, наоборот, ограничивая один другого, дают счастливые браки.
Может быть, это и так. И наверно, многие могут подтвердить сказанное примерами из собственной жизни или из жизни своих знакомых. Однако никто или почти никто не утверждает, что разные по мировоззрениям люди, будь то муж и жена или товарищи, дают благоприятное сочетание, даже если на первых порах общения их сближают взаимные влечения и симпатии.
Старик Векшегонов на этот счёт вчера вечером, как бы между прочим, сказал Алексею так:
— С красой-басой целуются-милуются, а жизнь живут нутро с нутром, душа с душой.
А потом, в этот же поздний час первого дня приезда Алексея, дедом было досказано:
— Скворцу всякая скворчиха — жена, ежу всякая ежиха — пара. Им что? Лишь бы поесть, поспать да множиться. В этом смысле разногласий у них не возникает. А у человека иная линия. У него кроме телес да пищеварения есть и другие направления. Идеи, скажем. Стремления. Размышления — для чего и как прожить свою жизнь. На то он и человек, а не скворец или, скажем, ёж.
Соглашаясь с дедом, Алексей не придавал особого значения его словам. Зная, что дед недолюбливает Руфину, видел в его суждениях ту излишнюю строптивость, которая неизбежна для всякого старика.
Пройдёт время, и дедушка полюбит Руфу и назовёт её своей милой внучкой. Алёша завтра же начнёт исподволь влиять на свою невесту.
И завтра пришло. Светлая ночь сменилась солнечным утром. Радио не обмануло. С утра слегка подморозило, а часам к восьми наступила живительная теплынь. Природа как бы предвосхищала желания Алексея.
В девять он был у Дулесовых. Жениха потчевали мясными пирогами, что называется, прямо со сковороды. А потом Алексей и Руфина отправились в лес.
Пока ещё сыро в лесу, но уже есть просохшие полянки, особенно в сосняке. Не надышишься ароматом хвои. Не наслушаешься птичьего щебета. Почему-то сейчас опять вспомнилась Ийя. Но зачем вспоминать то, что положено забыть.
Травы уже ожили изумрудной зеленью. Тропки манят все дальше и дальше в лес. Повеселели и зверушки, пригретые солнцем. Встретился бурундучок, а затем и ёж. Ёж напомнил вчерашний разговор с дедом. Как все странно связано… Алёше не хотелось пока говорить ни о чем серьёзном. Кругом такое веселье, а ёж, посмотревший на Векшегонова маленькими острыми глазками, как бы кольнув своим взглядом, спросил его: «Что же ты все о пустяках да о пустяках, а о главном-то когда?»
Надо же было встретиться ежу и вмешаться в их такой милый и такой задушевно-пустой разговор. Но коли встретился ёж и спросил его голосом деда Ивана Ермолаевича, значит, нечего уклоняться.
— Руфа! — начал он. — Я почему-то всегда… или очень часто… задумываюсь над своей жизнью, над своими поступками. Проверяю, понимаешь, оцениваю… А ты?
— Что это ты вдруг? — удивилась она. — Разве тебе что-то кажется неправильным в моей жизни?
— Да нет, я просто так. Просто так.
Бесхитростный Алексей не нашёл тонкой нити для начала разговора. Он не умел подыскивать слова. Они как-то сами по себе приходили на язык, не спрашиваясь его, быть ли им сказанными или утаёнными до поры до времени.
— Руфа, — опять заговорил Алексей, — не кажется ли тебе, что ты одна?
— Одна? То есть как одна?
— Без людей. Сама по себе.
Руфа ответила не сразу. О чем-то подумала, что-то взвесила, в чем-то насторожилась. Вспомнила, что об этом же ей говорил Серёжа.
— У меня никогда не было особенно близких подруг.
— Почему?
— Наверно, были причины.
— Какие?
Руфа опять задумалась и ответила не спеша:
— В школе я была слишком успевающей и… прости меня, заметной девушкой в смысле внешности. Таких не очень любят. А теперь… Теперь мои достижения… они тоже не могут радовать подруг…
Алёша не сдержался. Пришедшие на его язык слова не проглотились, и он спросил:
— А так ли уж велики, Руфа, твои достижения? Следует ли так часто вспоминать о них?
Руфина вспыхнула. Остановилась. Поправила причёску. Потом сказала:
— Тебе виднее со стороны, Алёша.
— Я не сторона для тебя, Руфа. Мне кажется, я нечто большее.
— Значит, ты лучше других должен видеть, чего я достигла. И воодушевлять меня, а не сомневаться.
Руфина вновь занялась причёской. Как очаровательны движения её рук! Как хороша она в лесу! Стройные и высокие сосны — выразительный фон для её стройного стана. Но почему опять вспоминается зеркало, возникают каблуки?..
Нет, нельзя останавливаться на полдороге. Это не в характере Алексея Векшегонова. Любовь — это откровенность. И он будет откровенен. С ней же идти. Идти через всю жизнь.
— Руфа, ты только, пожалуйста, не сердись, — снова заговорил он.
— За что же сердиться? — отозвалась она. — Разве ты можешь меня обидеть?
— Нет, но… Мне кажется, Руфина, что ты… — Тут снова помимо его воли роковым образом сорвались слова, просившиеся наружу: — Мне кажется, Руфина, что весь твой внешний облик — причёска, платье, браслеты, сумка, каблуки… и эти золотые серьги… эта брошь демидовских времён… и зонтик с кружевами… и многое другое стало… ну как бы мне сказать… все это стало своеобразным выражением твоего «я», — выпалил Алексей и, покраснев, стал оправдываться: — Как туманно и коряво я говорю!
— Нет, почему же, — возразила Руфина. — Ты очень хорошо умеешь излагать свои мысли.
Наступило молчание. Над их головами усиленно стучал своим носом дятел, выискивая поживу.
— Я обидел тебя, Руфа… Но я не мог. Я должен, я не умею скрывать то, что думаю.
— Да, Алёша. У нас ничего не должно быть спрятанным друг от друга. И мне кое-что хочется сказать тебе.
— Так скажи же…
— Алешенька, сядем. Здесь сухо.
Они сели. Обнялись, и голос Руфины заворковал:
— Милый мой, а не завёлся ли в твоей светлой голове чёрный, противненький червячок зависти?
— Какой зависти? К кому?
— Ко мне. К моим успехам.
Векшегонов вскочил. Его словно ужалила оса. Руфина удержала Алексея за руку и усадила снова.
— Алёша, радость моя, выясним все спокойно и найдём нужные решения. Конечно, всякому мужчине, даже такому, как ты, неприятно, если он вдруг оказывается при… при ней. При мне, в данном случае. Но ведь я же не виновата, Алёша, что все так случилось… И глупо же, в самом деле, отказываться от того, что принадлежит теперь нам обоим. Ведь я — это ты. И ты — это я. Разве можно завидовать самому себе?
— Я не завидую, Руфа. Да и чему завидовать? Тому, что ты вместо одной детали успеваешь обработать две, три?.. Это, конечно, успех, но не такой, чтобы шуметь о нем так громко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46