.. Но он ее любит. Занятная штука жизнь.
Мы приезжаем в Стингинес Каста. Мажордом подходит к Берю.
– Джеймс Мейбюрн, – представляется он.
– Я свои тоже, – уверяет Берю, думающий, что с ним шутят.
И хлопает строгого дворецкого так, что у того отрывается левое легкое и он отлетает к стене. Столь бурное проявление сердечности не по нутру Мейбюрну, и он ворчит, но, поскольку протестует он на английском, а Берю не знает языка Шекспира, инцидент не имеет продолжения.
– Придержи свои порывы, приятель, – советую я. – Мы в стране флегмы, представь себе. Здесь джентльмен может сесть в муравейник, не поведя бровью, или, чуть не зевая от скуки, смотреть, как другой трахает его благоверную.
Его величество Бенуа Толстый обещает, что будет сдерживаться, и покорно следует за мной, как собака. В коридоре мы встречаем смазливую горничную с недурной фигуркой, и Берю, несущий наши чемоданы, как и подобает нормальному слуге, оборачивается поглазеть ей вслед. При этом движении он задевает за консоль, и китайская ваза валится на пол. Немое негодование Мейбюрна.
Главшестерка уже по горло сыт французскими слугами. Я слышу, как он что-то неразборчиво шепчет.
– Чего он там бормочет? – беспокоится Берю.
– Он говорит, что ты олух недоделанный, – вру я, – и я недалек от того, чтобы разделить его мнение.
Берю таращит на мажордома глаза, налитые кровью, как бифштекс.
– Ах так! Скажи этому манекену, чтоб он выбирал выражения, а то я так разукрашу ему морду, что ее будет трудно отличить от задницы. – Затем, намекая на прошедшую служаночку, добавляет: – А тут есть птички, которых можно ощипать. Жалко, что моя челюсть не в комплекте, а то увидел бы меня за работой!
Без новых инцидентов мы устраиваемся в наших апартаментах: я в главной комнате, Толстяк в маленькой, в глубине.
Затем наступает время ленча и я иду засвидетельствовать мое глубочайшее почтение хозяйкам дома.
В полдень в замке нет ни женишка, ни директора. Так что мы среди своих. Старуха Мак-Геррел говорит мало, зато лопает за дюжину. Что же касается Синтии, едва мы успеваем съесть закуски, ее нога обвивается вокруг моей, как лиана. Как же ей хочется, этой малышке! Скажу вам сразу, она получит.
Мне нужно составить о ней свое мнение. Пистолет в ее сумочке заставлет меня задуматься. По виду этой куколке можно отпустить все грехи без исповеди. Она кажется созданной для любви, и только для нее. Однако мадемуазель прогуливается по долинам родной Шотландии с боевым оружием, из которого недавно стреляли.
Обвивая мою ногу, Синтия рассказывает мне о своей жизни. Она дочь племянника Дафны. Мать умерла, дав ей жизнь, и ее приютила двоюродная бабка. Они жили в Ницце, потому что заводом руководил дядя Арчибальд, но он погиб в Африке, охотясь на хищников, и Дафна, несмотря на горе и болезнь, с необыкновенным стоицизмом вернулась и занялась заводом. С помощью Мак-Орниша ей это неплохо удается.
После обеда Синтия вдруг заявляет мне:
– Моя тетя хочет вас попросить об одном одолжении...
Старуха делает своей юной протеже знак продолжать, и Синтия продолжает:
– Наш слуга позавчера уволился, и временно на стол подает наш славный Мейбюрн. Но вы же видели, что он очень стар. Сегодня вечером у нас небольшой званый ужин, и если бы ваш слуга мог помочь Мейбюрну...
У меня сжимается аорта. Берю, прислуживающий за столом! Вы себе это представляете?
– С удовольствием, – отвечаю, – но вы ведь знаете, я человек искусства, и он прислуживает не совсем ортодоксальным способом...
– Ну и что же? – восклицает Синтия. – Так будет даже лучше. Вы идете?
– Куда?
– Осматривать завод.
Я встаю, да еще как быстро.
Толстяк Мак-Орниш ждет нас в своем кабинете, меблированном в старом английском стиле. В этой комнате все викторианское, от ручек до портретов, украшающих стены и изображающих МакГеррелов, руководивших предприятием со времени его основания.
Я ожидал увидеть крупный завод и очень удивлен, оказавшись у небольших строений, стоящих в глубине улочки без тротуаров.
Большие железные ворота, с узкой дверцей в них, тоже металлической. Справа от здания администрации маленький средневековый домик, в котором, должно быть, жили первые МакГеррелы – производители виски. Двор вымощен круглыми камнями.
В глубине слева собственно завод. Под стеклянным навесом мешки с зерном, из которого гонят виски. Справа цех, отведенный для бутылок. Машина, чтобы мыть их, машина запечатывать крышки. Последняя вызывает у меня особый интерес. Я, вроде бы между прочим, спрашиваю Мак-Орниша, существуют ли другие закрывающие агрегаты, но он отвечает отрицательно. Рыжие девушки, складненькие, как мешки с картошкой, наклеивают этикетки; другие упаковывают бутылки в ящики. Все происходит молча, быстро и точно.
– Много бутылок вы выпускаете за день?
– Всего двести – триста, – уверяет меня толстяк-директор.
Синтия тоже принимает участие в экскурсии. Когда я не понимаю какой-нибудь технический термин (Мак-Орниш говорит только поанглийски), она служит мне переводчицей.
Я получаю право увидеть весь производственный процесс. Только что изготовленное виски ставят стариться в специальных бочках.
Те стоят в подходящем для них подвале, расположенном под всем комплексом зданий. Этот огромный погреб впечатляет. Яркие лампы освещают гигантский склеп и герметично закрытые здоровенные фляги, выстроившиеся в ряд и напоминающие орду присевших на корточки монстров. На каждой медная табличка с цифрами. Синтия мне говорит, что это дата залива виски во флягу. Здесь очень хороший скотч восемнадцатилетней выдержки.
Я чихаю, потому что в этом подземелье стоит собачий холод, быстро вытаскиваю мой платок, чтобы исправить беду, но в спешке роняю его. Нагнувшись за платком, я замечаю, что на утоптанной земле есть нечто необычное: несколько крохотных пурпурных пятнышек.
Если бы мы были на винном заводе, я не обратил бы на это внимания, но виски, насколько мне известно, никогда не было карминного цвета. Пятнышки имеют форму звезд. Это кровь, братцы. Может, рабочий поранился? И все-таки это меня удивляет.
Экскурсия скоро заканчивается, и я наконец остаюсь наедине с Синтией. На ней сиреневый туалет, подчеркивающий золото волос, а духи пахнут так пряно, как лето на Кипре. Дорогая парфюмерия.
– Кстати, – спрашиваю я, – вы что-нибудь знаете о напавшем на вас?
– Ничего. Тетя Дафна не захотела, чтобы я заявила в полицию. Здесь все жутко беспокоятся за свою репутацию и считают, что в полицейском расследовании всегда есть нечто унизительное, даже если тебе в нем досталась роль жертвы.
И все.
Она предлагает мне выпить чаю.
Я не говорю ей, что горячую воду предпочитаю заливать в ванну, а не в свой желудок, и иду пить цейлонский чай с пирожными, пахнущими цветами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Мы приезжаем в Стингинес Каста. Мажордом подходит к Берю.
– Джеймс Мейбюрн, – представляется он.
– Я свои тоже, – уверяет Берю, думающий, что с ним шутят.
И хлопает строгого дворецкого так, что у того отрывается левое легкое и он отлетает к стене. Столь бурное проявление сердечности не по нутру Мейбюрну, и он ворчит, но, поскольку протестует он на английском, а Берю не знает языка Шекспира, инцидент не имеет продолжения.
– Придержи свои порывы, приятель, – советую я. – Мы в стране флегмы, представь себе. Здесь джентльмен может сесть в муравейник, не поведя бровью, или, чуть не зевая от скуки, смотреть, как другой трахает его благоверную.
Его величество Бенуа Толстый обещает, что будет сдерживаться, и покорно следует за мной, как собака. В коридоре мы встречаем смазливую горничную с недурной фигуркой, и Берю, несущий наши чемоданы, как и подобает нормальному слуге, оборачивается поглазеть ей вслед. При этом движении он задевает за консоль, и китайская ваза валится на пол. Немое негодование Мейбюрна.
Главшестерка уже по горло сыт французскими слугами. Я слышу, как он что-то неразборчиво шепчет.
– Чего он там бормочет? – беспокоится Берю.
– Он говорит, что ты олух недоделанный, – вру я, – и я недалек от того, чтобы разделить его мнение.
Берю таращит на мажордома глаза, налитые кровью, как бифштекс.
– Ах так! Скажи этому манекену, чтоб он выбирал выражения, а то я так разукрашу ему морду, что ее будет трудно отличить от задницы. – Затем, намекая на прошедшую служаночку, добавляет: – А тут есть птички, которых можно ощипать. Жалко, что моя челюсть не в комплекте, а то увидел бы меня за работой!
Без новых инцидентов мы устраиваемся в наших апартаментах: я в главной комнате, Толстяк в маленькой, в глубине.
Затем наступает время ленча и я иду засвидетельствовать мое глубочайшее почтение хозяйкам дома.
В полдень в замке нет ни женишка, ни директора. Так что мы среди своих. Старуха Мак-Геррел говорит мало, зато лопает за дюжину. Что же касается Синтии, едва мы успеваем съесть закуски, ее нога обвивается вокруг моей, как лиана. Как же ей хочется, этой малышке! Скажу вам сразу, она получит.
Мне нужно составить о ней свое мнение. Пистолет в ее сумочке заставлет меня задуматься. По виду этой куколке можно отпустить все грехи без исповеди. Она кажется созданной для любви, и только для нее. Однако мадемуазель прогуливается по долинам родной Шотландии с боевым оружием, из которого недавно стреляли.
Обвивая мою ногу, Синтия рассказывает мне о своей жизни. Она дочь племянника Дафны. Мать умерла, дав ей жизнь, и ее приютила двоюродная бабка. Они жили в Ницце, потому что заводом руководил дядя Арчибальд, но он погиб в Африке, охотясь на хищников, и Дафна, несмотря на горе и болезнь, с необыкновенным стоицизмом вернулась и занялась заводом. С помощью Мак-Орниша ей это неплохо удается.
После обеда Синтия вдруг заявляет мне:
– Моя тетя хочет вас попросить об одном одолжении...
Старуха делает своей юной протеже знак продолжать, и Синтия продолжает:
– Наш слуга позавчера уволился, и временно на стол подает наш славный Мейбюрн. Но вы же видели, что он очень стар. Сегодня вечером у нас небольшой званый ужин, и если бы ваш слуга мог помочь Мейбюрну...
У меня сжимается аорта. Берю, прислуживающий за столом! Вы себе это представляете?
– С удовольствием, – отвечаю, – но вы ведь знаете, я человек искусства, и он прислуживает не совсем ортодоксальным способом...
– Ну и что же? – восклицает Синтия. – Так будет даже лучше. Вы идете?
– Куда?
– Осматривать завод.
Я встаю, да еще как быстро.
Толстяк Мак-Орниш ждет нас в своем кабинете, меблированном в старом английском стиле. В этой комнате все викторианское, от ручек до портретов, украшающих стены и изображающих МакГеррелов, руководивших предприятием со времени его основания.
Я ожидал увидеть крупный завод и очень удивлен, оказавшись у небольших строений, стоящих в глубине улочки без тротуаров.
Большие железные ворота, с узкой дверцей в них, тоже металлической. Справа от здания администрации маленький средневековый домик, в котором, должно быть, жили первые МакГеррелы – производители виски. Двор вымощен круглыми камнями.
В глубине слева собственно завод. Под стеклянным навесом мешки с зерном, из которого гонят виски. Справа цех, отведенный для бутылок. Машина, чтобы мыть их, машина запечатывать крышки. Последняя вызывает у меня особый интерес. Я, вроде бы между прочим, спрашиваю Мак-Орниша, существуют ли другие закрывающие агрегаты, но он отвечает отрицательно. Рыжие девушки, складненькие, как мешки с картошкой, наклеивают этикетки; другие упаковывают бутылки в ящики. Все происходит молча, быстро и точно.
– Много бутылок вы выпускаете за день?
– Всего двести – триста, – уверяет меня толстяк-директор.
Синтия тоже принимает участие в экскурсии. Когда я не понимаю какой-нибудь технический термин (Мак-Орниш говорит только поанглийски), она служит мне переводчицей.
Я получаю право увидеть весь производственный процесс. Только что изготовленное виски ставят стариться в специальных бочках.
Те стоят в подходящем для них подвале, расположенном под всем комплексом зданий. Этот огромный погреб впечатляет. Яркие лампы освещают гигантский склеп и герметично закрытые здоровенные фляги, выстроившиеся в ряд и напоминающие орду присевших на корточки монстров. На каждой медная табличка с цифрами. Синтия мне говорит, что это дата залива виски во флягу. Здесь очень хороший скотч восемнадцатилетней выдержки.
Я чихаю, потому что в этом подземелье стоит собачий холод, быстро вытаскиваю мой платок, чтобы исправить беду, но в спешке роняю его. Нагнувшись за платком, я замечаю, что на утоптанной земле есть нечто необычное: несколько крохотных пурпурных пятнышек.
Если бы мы были на винном заводе, я не обратил бы на это внимания, но виски, насколько мне известно, никогда не было карминного цвета. Пятнышки имеют форму звезд. Это кровь, братцы. Может, рабочий поранился? И все-таки это меня удивляет.
Экскурсия скоро заканчивается, и я наконец остаюсь наедине с Синтией. На ней сиреневый туалет, подчеркивающий золото волос, а духи пахнут так пряно, как лето на Кипре. Дорогая парфюмерия.
– Кстати, – спрашиваю я, – вы что-нибудь знаете о напавшем на вас?
– Ничего. Тетя Дафна не захотела, чтобы я заявила в полицию. Здесь все жутко беспокоятся за свою репутацию и считают, что в полицейском расследовании всегда есть нечто унизительное, даже если тебе в нем досталась роль жертвы.
И все.
Она предлагает мне выпить чаю.
Я не говорю ей, что горячую воду предпочитаю заливать в ванну, а не в свой желудок, и иду пить цейлонский чай с пирожными, пахнущими цветами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34